В предыдущей статье, посвященной истории развития города в скандинавских странах (в основном, на примере развития шведского города), было показано, что утверждение норманистов о каком-то вкладе скандинавов в развитие городских поселений на Руси не имеет под собой никакого исторического основания. Поскольку данный постулат норманистов имеет весьма широкое хождение в их публикациях, то значение, придаваемое ему норманистами, представлялось мне общеизвестным. Напомню, что данная идея фигурирует, в том числе, и в норманистских аргументах, приведенных в кратком ответе на 18 заповедей норманизма, под номером 4: особая роль скандинавов в русской истории якобы подтверждается цепочкой крупных форпостов вдоль пути «из варяг в греки».
Учитывая расхожесть данного постулата, в предыдущей статье я ограничилась только ссылкой на Е.А.Мельникову – одного из главных современных теоретиков норманистских постулатов о скандинавах на Руси. Однако оказалось, что не всем понятно, какую роль в цепи норманистских рассуждений играет приписывание скандинавам их якобы участия (или даже основоположничества) в создании сети городских поселений или укреплений в Восточной Европе. Поэтому с прояснения этого момента я и начну данную статью…
| Поддержите проекты Академии ДНК-генеалогии: ваше пожертвование – это дальнейшее изучение истории наших предков, выпуск тематических книг, организация научных мероприятий, исследование палео-днк и ещё многое другое. У нас пока нет других помощников, кроме вас. Поэтому если вы считаете нашу работу полезной, нужной и можете её поддержать, то будем благодарны. Сделать пожертвование от 100 до 5000 руб. можно буквально в один клик по этой ссылке. |
Как показали комментарии некоторых читателей, некоторым неясно, что в цитате из работы Мельниковой «…к середине IX в. выход из Приладожья и Поволховья на Волгу, равно как и движение по Волге, были прочно освоены. Об этом свидетельствует появление вдоль пути торгово-ремесленных поселений и военных стоянок, где повсеместно в большем или меньшем количестве представлен скандинавский этнический компонент», такое аморфное зыбкое определение как «скандинавский этнический компонент» скрывает ни много, ни мало убеждение норманистов в том, что скандинавы выступали как направляющая и руководящая сила в процессах полито- и социогенеза в начальный период русской истории. А поскольку урбанизации отводится важная роль в подобных процессах, то и строителями первых раннегородских центров на Руси, по логике норманистов, должны были выступать именно скандинавы: «…ранний этап проникновения скандинавов в глубь территории связан не с пиратскими нападениями, но с освоением Балтийско-Волжского пути. …На протяжении VIII-IX вв. скандинавы осваивают трансконтинентальный Балтийско-Волжский путь. …Главной вехой формирования пути было основание вдоль него торгово-ремесленных поселений…» (Мельникова Е.А. Возникновение Древнерусского государства и скандинавские политические образования в Западной Европе (сравнительно-типологический анализ) // Сложение русской государственности в контексте раннесредневековой истории Старого света. Труды государственного Эрмитажа XLIX. СПб., 2009. С.91-92).
Следовательно, образ скандинавов – основоположников городской жизни на Руси, постулируемый норманистами, легким движением руки превращается у норманистов в образ скандинавов – основоположников древнерусской государственности: «…в жизни Северо-Запада Восточной Европы IX в. с отчетливостью вырисовывается главенствующая и организующая роль Балтийско-Волжского пути, открытие и функционирование которого являлось результатом деятельности скандинавских купцов и воинов. В зоне пути возникают первые (выделено мной – Л.Г.) предгородские поселения, усиливаются процессы социальной и имущественной дифференциации в среде местных разноэтничных племен, укрепляются старые и возникают новые потестарные структуры. Наконец, благодаря ей (т.е. благодаря деятельности скандинавских купцов и воинов – Л.Г.) консолидируется обширная территория, на которой в середине IX в. возникает первое раннегосударственное образование. …Важным свидетельством… являются клады арабских серебряных монет IX в. …Эта цепочка кладов пересекает течение Вятки и достигает верховьев Вятки и Камы. …Очевидно, близко расположенные верховья Вятки и Камы представляли особый регион, который, хотя и находился в стороне от основных магистралей, но чем-то специально привлекал торговцев (в IX в. преимущественно, скандинавов)…Активная деятельность скандинавов на севере Восточной Европы в VIII-X вв., таким образом, имела результатом возникновение трансевропейского торгового пути, связавшего Западную и Северную со странами Арабского халифата. В зоне этого пути местные племена подвергались мощному воздействию торговой экономики, которая стимулировала ускоренное социально-политическое развитие местных обществ» (Мельникова Е.А. Скандинавы на Балтийско-Волжском пути в IX-X веках // Шведы и Русский Север. Киров, 1997. С. 132-139. Статья перепечатана в: Мельникова Е.А. Древняя Русь и Скандинавия. Избранные труды. М., 2011. С. 433-448).
Для того чтобы показать полную научную безосновательность этих утверждений, я и даю в моих работах картину социополитической эволюции в скандинавских странах, показывая замедленный характер этой эволюции и значительно более позднее, чем на европейском континенте, складывание государственности. Поэтому явно привнесенные извне торгово-ремесленные поселения типа Бирки, Хедебю, Рибе, Скирингссаля, представлявшие на деле временные фактории иностранных торговцев, никакими стимуляторами социально-политического развития в скандинавских странах не явились. Соответственно, перечисление этих факторий в скандинавских странах как аргумента в поддержку вышеприведенных утверждений о скандинавах-основоположниках Волжско-Балтийского трансевропейского торгового пути есть либо историческая безграмотность, либо стремление манипулировать историческим материалом с целью доказать недоказуемое – ведущую роль скандинавов в важнейших процессах начального периода русской истории.
Я уделяю время этим разъяснениям внимание для того, чтобы исключить при чтении моих статей, посвященных процессам урбанизации в скандинавских странах, все еще возникающие вопросы: а при чем здесь шведские города? Мне казалось, что необходимость этого очевидна: если у свеев в Свеяланд собственных раннегородских центров не было до XI-XIII вв., то видеть в выходцах из Средней Швеции основоположников аналогичных центров на Руси уже в IX в. может только тот, кто начисто лишен способности исторического анализа.
Однако стороннему читателю легко потерять ориентиры, поскольку публикации, принадлежащие подавляющей части работников и работниц российских академических учреждений и вузов, пестрят утверждениями о том, что начало древнерусской истории отмечено пришествием в Восточную Европу скандинавов, сыгравших ведущую или существенную роль во всех основополагающих процессах и событиях древнерусской истории. Синонимами для этих скандинавов в вышеупомянутых публикациях выступают летописные варяги, которые одновременно отождествляются и как норманны из западноевропейских хроник, и как викинги. И в числе прочего, повсеместно подчеркиваются достижения скандинавов в развитии древнерусской городской культуры.
Так, археолог В.В. Мурашева уверяет: «Кроме предметов, скандинавский «след» фиксируется и в других областях материальной жизни Древней Руси. Было установлено, что городская жизнь Киева изначально возникла на Нижнем городе – Подоле… А между тем принцип планировки Подола… оказывается аналогичен структуре расселения в городах средневековой Швеции, таких, например, как Сигтуна. …Археологические источники показывают, что скандинавы входили в состав древнерусской элиты (причем на ранних этапах образования Древнерусского государства составляли в ней значительную, если не преобладающую часть) …даже и этот ограниченный материал неизбежно приводит к выводу об особой роли выходцев из Скандинавии в ранней русской истории (Мурашева В.В. «Путь из ободрит в греки…» Археологический комментарий по «варяжскому вопросу» // Российская история. № 4, 2009. С. 177).
А шведские археологи, мнение которых я сообщала в предыдущей публикации, установили, что процесс урбанизации в Сигтуне получил развитие в XIII в., хотя тип застройки, характерной для плотно населённого пункта, прослеживается в Сигтуне уже в XI в. Так может, это именно опыт застройщиков Киевского Подола был перенесен в Сигтуну? Такое предположить нельзя?
А.Н. Кирпичников видит «след» скандинавов в типах ладожских построек: «Ни один древнерусский город или поселение не может сравниться с Ладогой по степени сохранности своих построек… Один из основных типов ладожских построек – четырехугольная изба размером 3,7х3,9 до 5,5х6,0 м – возводился в Ладоге уже ее первыми поселенцами… Наряду с описанными избами в Ладоге VIII-X вв. были распространены постройки и другого типа. Это относительно крупные дома общей площадью до 60-80 кв.м. Они состояли из основного отапливаемого сруба и холодной пристройки-сеней, обложенный по краю вертикально поставленными плитами. Вдоль стен тянулись нары. Крыши построек держались на слегах, врубавшихся в торцевые щипцы, и иногда поддерживались внутренними столбами. Последние использовались обычно, если размер отапливаемого сруба превышал 6х7 м и бревенчатые стены постройки не могли выдержать давление земляной кровли. Отапливались эти помещения по-черному и потолка не имели. Пристройка возводилась одновременно с домом. Она делалась из бревен или представляла собой трехстенный сруб. В ней могла находиться лестница для подъема на специальный помост. Некоторые из двухкамерных построек можно рассматривать как жилища владельцев городских усадеб. Неслучайно они, как правило, окружены хлевами, амбарами и другими хозяйственными постройками. По плану двухкамерные ладожские дома поразительно похожи на дома-пятистеки, обнаруженные археологами в Новгороде и Белоозере. Правда, последние относятся к несколько более позднему времени. Ладожские двухкамерные дома, а их в слоях VIII-X вв. открыто не менее десяти, можно рассматривать в качестве предшественников изб-пятистенок русского средневековья и нового времени. Происхождение этого типа ладожских построек, возможно, также связывать со Скандинавией, где хорошо известны аналогичные двухкамерные жилища (выделено мной – Л.Г.). Там сохранились подобные постройки, относящиеся и к XIII в. Обнаруженные при раскопках сооружения такого рода датируются, например, в Трондхейме XI в. В этом ряду ладожские двухкамерные постройки пока наиболее древние. Для их реконструкции уместно использовать такие детали древненорвежских домов, как расположение входа не с торца, а с одной из боковых сторон холодной пристройки, а также обрамление его двумя портальными полуколоннами (Кирпичников А.Н. Ладога в первые века ее истории // Старая Ладога – древняя столица Руси. СПб., 2010. С. 68).
Присутствует ли логика в приведенных рассуждениях? Ведь если названные двухкамерные постройки в Ладоге на несколько столетий древнее тех, что в Трондхейме, то нормальнее предположить (если уж появилось желание что-то предполагать!), что подобные строительные традиции были принесены из Восточной Европы в Трондхейм, а не наоборот. Читательница В.В. Савенко по этому поводу остроумно заметила, что для описываемых в Ладоге двухкамерных строений вообще не обязательно искать преемственность, поскольку подобное решение диктовалось, прежде всего, климатом. В русском континентальном климате такая конструкция была полезна круглый год: зимой эти сени помогают сохранять тепло, но круглый год полезны для хранения продуктов.
Однако взыскующее око норманизма глядит сквозь логические рассуждения и различает только свой воображаемый мир великих скандинавских свершений, созданный когда-то Иоанном Магнусом, Олофом Рудбеком и другими творцами скандинавского политического мифа.
Вот еще немного из Кирпичникова: «Столицей новоорганизованного княжества стала… Ладога, занимавшая ключевое место магистральных евразийских торговых путей. С приходом скандинавского властителя (это о Рюрике! – Л.Г.) здесь произошли заметные перемены. …Территория города расширилась…Судя по раскопкам, городская земля была разделена на равные по площади парцеллы. …Аналогичные парцеллы рыночно-сезонного характера были археологически открыты в датском городе Рибе, в Ладоге парцеллы использовались не временно, а для постоянного заселения. Не заимствовали ли ладожане планировки своего города в Дании?» (Кирпичников А.Н. «Сказание о призвании варягов». Анализ и возможности источников // Первые скандинавские чтения. СПб., 1997. С. 13).
Да, господи, откуда же иначе ладожанам и заимствовать, как не из Дании – куда ж они без скандинавских-то заимствований, согласно вероисповеданию норманистов?! Поэтому сюда же добавим дома с сенями прямо из Трондхейма! А к этому еще присоединим и неустанные напоминания Мельниковой о том, что подавляющее большинство скандинавских «заимствований» пришло из Средней Швеции: «…на территории прибалтийско-финских племен возникает сохранившееся до сих пор как обозначение Швеции именование скандинавов словом Ruotsi/Rootsi, производным от др.-сканд. *Rōþs(-menn, -karlar) – композита, употреблявшегося по отношению к гребцам и воинам, участникам походов на гребных судах. Профессиональное наименование было переосмыслено как этноним, чему способствовала относительная этническая однородность пришельцев: подавляющее их большинство было выходцами из Свеаланд» (Мельникова Е.А. Скандинавы в процессах образования Древнерусского государства // Древняя Русь и Скандинавия. Избранные труды. М., 2011. С. 53).
Наблюдается ли научная аргументированность в приведенных рассуждениях ведущих норманистов о якобы особой роли скандинавов в основополагающих процессах русской истории начального периода? Нет, ибо они базируются на догмах скандинавского политического мифа, а не на комплексе современных научных исследований. Результаты же современных исследований по социополитической эволюции в скандинавских странах показывают, что в IX в. скандинавы не обладали собственными развитыми традициями городской жизни в такой степени, чтобы перенести их со скандинавской прародины на новые места жительства, что подводит к однозначному ответу: тот, кто ничего не имел у себя, не мог выступать культурным донором для своих соседей.
Поэтому приходится до поры, до времени оставить этот «аргумент» на совести норманистов и перейти к рассмотрению следующего вопроса. Поскольку норманистский образ скандинавского «следа» городской жизни Древней Руси идет рука об руку с идеей о скандинавах, якобы установивших в IX в. контроль над Волжско-Балтийским путём, а также – Днепровским путем («из варяг в греки»), то следующим вопросом для рассмотрения, естественно, становится вопрос о том, располагали ли выходцы из скандинавских стран соответствующим флотом для того, чтобы преодолевать как морские пучины, так и ходить по восточноевропейским рекам с их особенным характером.
И здесь ключевым является вопрос о парусе: какой народ на Балтике (или шире – в Западной Европе) ранее других овладел парусом. И оказывается, что такое изобретение как парус, позволившее создать суда, пригодные для преодоления открытых морских пространств, появилось у скандинавов довольно поздно, позднее, чем у некоторых европейских народов, по свидетельству скандинавских историков и археологов.
Датский археолог Юханнес Брёнстед, отмечая данный факт, сильно недоумевал по его поводу: «Археологические находки в Скандинавии рассказывают нам о больших открытых гребных ладьях (rеddbеten) без паруса и со слабо выраженным килем, таких, например, как судно из Нюдама (Nydambеten) из Южной Ютландии… Другие скандинавские археологические памятники, например, рисованные камни Готланда, показывают то, как парус в период, следующий за эпохой Великого переселения народов, постепенно проникает в Скандинавию и в течение VI-VIII вв. медленно совершенствуется, пройдя путь от небольших и неуклюжих четырёхугольных кусков ткани, прикреплённых к одной единственной мачте, до парусов на больших роскошных парусниках викингов. И одновременно с этим происходило совершенствование самого судна, прежде всего — килевой части — и превращение гребной ладьи в корабль… Это очень странно, что парус пришёл в Скандинавию так поздно» (Brönsted J. Vikingarna hemma och i härnad. Stockholm, 1992. S.14).
О появлении паруса в Скандинавии лишь примерно за столетие до эпохи викингов (т.е. на рубеже VII-VIII вв.) пишет и датская исследовательница Э. Роэсдаль и при этом отмечает, что на континенте парус использовался в течение многих столетий (Else Roesdahl, Vikingernes verden: vikingerne hjemme og ude. 2001, København. S. 93). Эти данные подтверждал и шведский археолог Эрик Нюлéн: «Корабли в Скандинавии, что само по себе примечательно, очень поздно получили парусную оснастку, хотя парус должен был стать известен значительно раньше, во времена тесных контактов с «классическими» народами древности, владевшими навыками парусного мореплавания; о таких контактах отчетливо свидетельствуют находки на Севере импортов римского времени» (Нюлéн Э. Эпоха викингов и раннее средневековье в Швеции // Славяне и скандинавы. М., 1986. С. 156).
Нюлéн принадлежит к археологам старшего поколения (1918 г.рожд.), еще находившегося под влиянием идей рудбекианизма и потому убежденного, что все археологические находки в Швеции более ранней датировки (например, римского времени) появились в результате деятельности предков шведов (см. подробнее: Грот Л.П. Ранние формы политической организации в истории Скандинавских стран в освещении шведской историографии // Ранние формы политических систем. Сост. и ред. В.А. Попов. СПб., 2012. С. 181-234). Отсюда и его убежденность в том, что находки импортов римского времени в Скандинавии – доказательства того, что парус должен был быть известен скандинавам. Однако сейчас подобные взгляды отходят в прошлое (хотя по-прежнему любезны сердцам российских норманистов).
Но если скандинавы не числятся среди древних пользователей паруса, то к таковым с полным правом следует отнести венетов/венедов. В одной из своих работ историк и писатель С.В. Цветков напомнил, что «в истории северного мореплавания и судостроения совершенно незаслуженно забыты кельты-венеты, которые уже в I в. до н.э. были самыми умелыми мореходами на славившемся своими ветрами и штормами Северном море и побережье Атлантического океана» (Цветков С.В. Поход русов на Константинополь в 860 году и начало Руси. СПб., 2010. С. 147) и привёл, в частности, ссылку на античный источник: «Ещё Юлий Цезарь отмечал, какими прекрасными мореходами были венеты Арморики. «Это племя пользуется наибольшим влиянием по всему морскому побережью, так как венеты располагают самым большим числом кораблей, на которых они ходят в Британию, а также превосходят остальных галлов знанием морского дела и опытностью в нём…».» (Там же. С. 128-130).
Интересно отметить, что среди союзников венетов Цезарь называет также моринов из приморской части Франции и Бельгии. Поскольку в кельтских языках звуки «в» и «м» взаимозаменяемы, то морины являются вариантом древнего имени южнобалтийск варинов (Кузьмин А.Г. Начало Руси. М., 2003. С. 97, 238-239; Цветков С.В., Черников И.И. Торговые пути. Корабли кельтов и славян. СПб., 2008. С. 90).
Венеты/венеды (енеты/генеты у Геродота) рассматривались в науке как один из реликтовых индоевропейских этносов. Считалось, что в ходе тысячелетних миграций их имя переносилось на разные народы или полиэтнические объединения. Об этом имеется обширная литература. Сейчас новым мощным ресурсом для изучения происхождения и истории венетов/венедов стала ДНК-генеалогия. В исследовании А.А. Клёсова убедительно обосновывается мысль о том, что древние венеты и/или венеды были представителями гаплогруппы R1a. Поскольку ископаемых ДНК венетов/венедов пока нет, то для того, чтобы ответить на вопрос – кем предположительно были венеты и/или венеды по их гаплогруппам и кто сейчас их потомки, к анализу было привлечено то, что есть у наших современников.
В качестве кандидатов в венеды и/или венеты, согласно А.А. Клёсову, можно рассмотреть около 20 ветвей гаплогруппы R1a, тяготеющих к Балтике или к Карпатам. Анализ доступного материала дал возможность высказать следующее предварительное предположение: древние венеты могли иметь гаплогруппу R1a, и источниками ее могли быть балканская Адриатика, Малая Азия, Троя. Гаплогруппа R1a могла попасть туда в ходе славянских миграций с северной части восточной Европы с венедами или их предками. Поэтому, подчеркивает А.А. Клёсов, все гаплотипы гаплогруппы R1a, субклады или ветви гаплогруппы для которых были идентифицированы, все имеют северо-европейское, балтийское или карпатское происхождение.
Приведенные данные о связи венетов из приморской части Франции и Бельгии с южнобалтийскими моринами/варинами исторически верифицируют эти предварительные выводы ДНК-генеалогии. По крайней мере, тот факт, что к началу нашей эры древнее имя венетов/венедов-мореходов окаймляло европейское побережье от Адриатики через Атлантику до Балтии, не может быть случайным. Однако в периоды великих перемен имя венетов/венедов могло растворяться в этнополитических объединениях, принимавших иное общее название, и традиции мореходства венетов/венедов также начинали приписываться другим народам.
Рубеж IV-V вв. считается началом великих миграционных процессов, вошедших в европейскую историю как эпоха Великого переселения народов. Но миграции были более или менее постоянным фоном и в предшествующие века в истории европейских народов: люди всегда стремились переселиться туда, где жизнь сулила лучшие или большие возможности. Так, уже в течение III в. какая-то часть континентального населения из областей между Везером и Эльбой стала переселяться к Атлантическому побережью, туда, где морская торговля и гавани в течение столетий находились в руках венетов и где они ещё во время Юлия Цезаря «сделали своими данниками всех плавающих по этому морю» (Цветков С.В. Указ. соч. С. 128-129), т. е. туда, где бурлила торговля, где богатство плыло в руки сильных и неразборчивых в средствах. Новые имена стали связываться с пиратством на Атлантике — имя саксов как общее имя для разноэтничных пришельцев стало упоминаться в античных источниках в связи с морскими набегами. Сидоний Апполинарий (ок. 430-489), галло-римский поэт и епископ в Клермонте, писал о саксах, возвращавшихся домой «на всех парусах».
К концу древнеримской эпохи часть прибрежной полосы в современной северо-восточной Франции и Бельгии, а также в восточной и юго-восточной Англии стала известна под именем Saxon Shore — Берег саксов (Shore T. W. Origin of the Anglo-Saxon race – a study of the settlement of England and the tribal origin of the old English people. London, 1906. P. 18). Однако в 560 г., то есть спустя несколько десятилетий после рассказа Сидония Апполинария, византийский историк Прокопий Кесарийский писал о ближайших соратниках и союзниках саксов — англах в Англии, что у них не было парусов и что они всегда плавали на веслах (Прокопий Кесарийский. Война с готами. М., 1950. С. 265-267).
В ходе миграционных процессов создавались новые конфедерации народов, принимавшие имя какого-то одного народа из данной конфедерации, за которым скрывались и исчезали прежние этнонимы. Новое собирательное имя имело обыкновение выдвигаться в силу религиозных, культурно-языковых или династийных перемен, однако, под внешней оболочкой новой этнополитической системы многое могло оставаться неизменным, например, владение определёнными знаниями и навыками, сберегаемое определённым народом. Вполне вероятно, что венеты-мореходы времён Юлия Цезаря, оказавшись в IV-V вв. в сфере влияния правителей саксов, стали выступать под новым общеполитическим именем, но продолжали какое-то время сохранять традиции парусного судоходства в своём ведении, что и поясняет замечание Прокопия о том, что англы не знали паруса. Так социально-политические и демографические изменения выступали в роли передаточного механизма по переносу древних знаний в новые этнополитические системы.
Можно предполагать, что аналогичные процессы происходили и в Балтийском регионе, где побережье, как минимум, с первых веков нашей эры было связано с именем венедов названием Венедского залива. Логичным представляется предположение, что часть венедов или варинов/моринов переселялась в течение разных периодов с южнобалтийского побережья севернее, на острова Балтийского моря или на южное побережье Скандинавского полуострова, устраивая там торговые фактории и поставляя через них товары, производимые в заморских странах от Адриатики (те же «импорты римского времени») до Атлантики и Балтии.
Очевидным примером служит Уппокра на юге Швеции, где обнаружены предметы из черноморского региона и хирургические инструменты, соотносимые с римскими традициями и датируемые первыми веками нашей эры. В этом же регионе обнаружены представители центрально-европейской ветви субклада М458, который доминирует у западных славян, а также является принципиальной минорной ветвью у этнических немцев. Согласно И.Л. Рожанскому, генеалогические линии современных этнических шведов вообще, как минимум, на 70% восходят к мигрантам с континента, фактически перезаселивших юг Швеции в промежуток времени с примерно 2100 до 1700 лет назад. Это носители гаплогрупп I1, Q1a2, R1a1-M458 и R1b. Поскольку родительские ветви этих линий (за исключением экзотической Q1a2) характерны для германоязычных народов Северо-западной Европы, то эти мигранты, очевидно, принесли с собой германские языки.
Гаплогруппа R1b1 у шведов, отмечает И.Л. Рожанский, представлена всеми основными субкладами, характерными для Западной Европы. Специфических для Скандинавии ветвей среди них не обнаружено – гаплотипы шведов находятся в ветвях «возрастом» от 4000 до 3500 лет до своих предков, что доминируют среди европейцев, говорящих на германских, романских и (ранее) островных кельтских языках.
В отличие от R1b1, гаплогруппа R1а1 у шведов (а также норвежцев, датчан и исландцев), согласно Рожанскому, оказывается чрезвычайно специфической для всего скандинавского региона. Около 2/3 шведов – носителей R1а1 – представляют скандинавский субклад Z284, ветви которого восходят к предку, жившему около 5200 лет назад. Несмотря на значительный по меркам Северной Европы «возраст», отмечает И.Л. Рожанский, скандинавские ветви R1а1 практически отсутствуют за пределами Скандинавского и Ютландского полуостровов, а также в Британии, где выходцы (преимущественно) из Дании и Норвегии активно селились в IX-XI веках н.э. Субклад Z284 является, по состоянию на сегодняшний день, самой старой генеалогической линией Скандинавии, и с появлением его носителей на полуострове, вероятно, можно связывать начало энеолита в регионе. Однако нет никаких следов того, что потомки тех древних скандинавов когда-либо мигрировали на юг или юго-восток – среди славян, балтов и южных немцев ветви субклада Z284 практически отсутствуют.
Носители гаплогруппы N1c1 появились на территории Швеции со стороны Восточной Балтики относительно недавно (начало – середина I тысячелетия н.э.), см. комментарии И.Л. Рожанского.
Результаты исследований ДНК-генеалогии помогают упорядочить наши исторические знания об истории скандинавских стран первых веков нашей эры. Миграции представителей германоязычных народов Северо-западной Европы, в частности, предков свеев, могут быть отнесены где-то к V в. (свионы Тацита не соотносятся современными шведскими историками с предками свеев из Средней Швеции, но подробнее об этом – в другой статье). Следовательно, Скандинавский полуостров, начиная с энеолита, осваивался представителями различных древнеславянских ветвей гаплогруппы R1а1. Субклад Z284 может связываться с населением, сооружавшим так называемые древние крепости (fornborgar) эпохи бронзы – первых веков раннего железа в Скандинавии (ссылка). В Швеции зарегистрировано более 1000 таких древних крепостей. Крепости использовались на протяжении более 2000 лет, но в разные периоды служили разным целям.
Древнейшие из них стали возводиться приблизительно в середине бронзового века, т.е. начиная с XIV в. до Р.Х. и далее. Шведские археологи считают, что эти древнейшие крепости служили, вероятнее всего, местами отправления культов. Их отличали не слишком массивные стены, которые вряд ли возводились для защиты от неприятеля. Эти стены имели скорее символическое значение, какое имеют, например, ограды вокруг храмов или кладбищ, отделяющие священное место от профанного мира. Тем не менее, изолированный мир, который мыслится за стенами древних крепостей, имел регулярные связи с европейским континентом, и эти связи поддерживались, как можно судить по Уппокре (R1a1-M458), представителями других ветвей гаплогруппы R1а1.
Но есть археологические находки и из Восточной Европы. Известный шведский археолог Бьёрн Амбросиани при исследовании археологических находок крепости Дарсйэрде (Средняя Швеция) среди наиболее примечательных отметил железную и оловянную чеки от пастушеских посохов, датированных рубежом эпох, имевших аналоги в Финляндии и Прибалтике. Кроме того, в Дарсйэрде была обнаружена керамика восточноевропейского происхождения. Интересной находкой представляются остатки бревенчатых конструкций, относящихся к тому же времени, что и чеки, и также не находившие аналогов в шведском материале, но хорошо известные на балтийском материале. Финляндия, Прибалтика – это части культуры Восточной Европы, нравится это кому-либо или нет. А для эпохи раннего железа на Русской равнине доминировали представители субклада Z280. Соответственно, бревенчатые конструкции рубежа эпох в Средней Швеции свидетельствуют о том, что начиная, как минимум, с рубежа эпох, имел место перенос древнеславянского строительного опыта на Скандинавский полуостров.
Юго-Восток Сконе, Йэррестад (Järrestad) – Симрисхамн (Simrishamn).
Кроме того, в юго-восточной Сконе обнаружено уникальное изображение судна с парусом, обнаруженное среди наскальных изображений этой области. Данное изображение эпохи бронзы вкупе с комплексом Дарсйэрде, возникновение которого как культового центра также относится к эпохе бронзы, а в последующие времена обнаруживает следы экономических связей с Восточной Европой, может быть еще одним звеном в цепи рассуждений о том, откуда и куда шли векторы культурных импульсов.
История древних крепостей на территории Швеции также иллюстрирует этот процесс. В первый период миграций носителей германских языков жизнь в Скандинавии потеряла стабильность, что отразилось и на строительстве древних крепостей. Вокруг крепостей V-VI вв., т.е. эпохи так называемого Великого переселения народов, стали возводиться мощные стены. И располагать их стали на вершинах высоких отвесных утесов, куда трудно добраться. Ясно, что это были уже оборонительные сооружения. А по завершении эпохи Великого переселения народов оборонительные крепости в Швеции практически перестали строиться, из чего можно предположить, что германоязычные мигранты, прежде всего, свеи и автохтонные носители R1а1-Z284 образовали культурно-этнический симбиоз, и жизнь опять вошла в стабильную колею.
Судя по предметам ремесленного производства Уппокры, автохтоны обладали более высоким уровнем культуры, ремесла, строительной традиции, торгово-экономической интеграции с европейским континентом и т.д. И в данном случае пришельцам потребовалось время, чтобы овладеть имевшимся опытом. Парус – очень показательный пример. Не менее сотни лет потребовалась германоязычным скандинавам для того, чтобы освоить и начать использовать парусную оснастку на своих судах.
Поэтому относительно паруса ответ ясен: в процессе освоения парусной оснастки скандинавы шли в арьергарде североевропейских народов, а в авангарде с глубокой древности выступали предки славянских народов, как с южнобалтийского побережья, так и с Русской равнины. Но подробнее об этом – в следующей статье…
Лидия Грот,
кандидат исторических наук
Перейти к авторской колонке
| Поддержите проекты Академии ДНК-генеалогии: ваше пожертвование – это дальнейшее изучение истории наших предков, выпуск тематических книг, организация научных мероприятий, исследование палео-днк и ещё многое другое. У нас пока нет других помощников, кроме вас. Поэтому если вы считаете нашу работу полезной, нужной и можете её поддержать, то будем благодарны. Сделать пожертвование от 100 до 5000 руб. можно буквально в один клик по этой ссылке. |
