В предыдущей статье об особенностях социополитической эволюции у предков шведов были названы все «заслуги», приписываемые норманистами выходцам из скандинавских стран. Одной из таких «заслуг» провозглашается установление контроля над Балтийско-Волжским торговым путём, открытие и функционирование которого якобы являлось результатом деятельности скандинавских купцов и воинов. В частности, я приводила цитату из статьи Е.А.Мельниковой, где утверждается, что «к середине IX в. выход из Приладожья и Поволховья на Волгу, равно как и движение по Волге, были прочно освоены. Об этом свидетельствует появление вдоль пути торгово-ремесленных поселений и военных стоянок, где повсеместно в большем или меньшем количестве представлен скандинавский этнический компонент».
Для осуществления подобной миссии требовалось, как минимум, обладание двумя качествами: а) собственными развитыми традициями городской жизни, которые и были бы перенесены с прародины на новые места жительства; б) флотом, с помощью которого можно было преодолевать как морские просторы, так и плавать по восточноевропейским рекам с их особенным характером. Начнем с первого пункта и рассмотрим, как обстояло дело с навыками строительства городских поселений у свеев и гётов, и какие традиции по этой части они могли бы перенести на Русскую равнину уже в IX веке.
| Поддержите проекты ДНК-генеалогии: ваше пожертвование – это дальнейшее изучение настоящей истории наших предков, выпуск тематических книг, организация научных мероприятий, исследование палео-днк и ещё многое другое. Первоочередные проекты: издание учебника профессора А.А. Клёсова «ДНК-генеалогия. Практический курс» и других книг, запуск сайта Академии ДНК-генеалогии, продвижение лаборатории ДНК-генеалогии. Сделать пожертвование от 100 до 5000 руб. можно буквально в один клик внизу по этой ссылке. |
Обращение к работам ведущих шведских медиевистов сразу же рассеивает любые беспочвенные иллюзии: ни в IX веке, ни даже несколькими столетиями спустя какими-либо существенными собственными традициями возведения населенных пунктов городского или предгородского типа – центров торговли и ремесла, укрепленных пунктов – крепостей и пр. свеи и гёты не обладали. Т.Линдквист и М.Шёберг отмечали, что появление монументальных каменных построек в Швеции обнаруживается в середине XII в., а строительство городов – в XIII в.:
«В средневековый период появились такие новые типы укреплённых пунктов оборонного характера как крепости… Самой старинной королевской крепостью была уже упомянутая нами крепость на острове Визингэ (Visingsö) в озере Вэттерн (крепость короля Карла Сверкерссона, правившего в 1161-1167 гг., расположена на широте Гётеборга, в центральной части страны – Л.Г.). Визингэ была королевской резиденцией как для представителей сверкерского, так и эрикского рода, т.е. переходила правящему королю… По-настоящему же строительство городов в Швеции началось только с конца XIII в. Именно тогда появилось несколько крупных городов, ставших значительными центрами средневековья: Лёдосё и Аксвалль в Западной Гёталанд (Lödöse, Axvall), Кальмар в Смоланд (Kalmar – Småland) и Боргхольм на Эланде (Borgholm – Öland), Стегеборг (Stegeborg) в Восточной Гёталанд, а также Нючёпинг и Стокгольм (Nyköping, Stockholm) в области Мэларен. Ещё позднее, приблизительно в XIV в. началось строительство таких крупных городов-крепостей как Эребру (Örebro)…». (Lindkvist Th., Sjöberg M. Det svenska samhället. 800-1720. Klerkernas och adelns tid. Studentlitteratur. 2008. S. 43, 62-63).
Надо отметить, что Линдквист и Шёберг – профессора Института исторических исследований Гётеборгского университета. Названная работа – учебник для студентов исторических факультетов, который переиздается из года в год. Последнее издание – 2013 года.
Аналогичного взгляда на время появления городов в Швеции придерживается и шведский историк и археолог, профессор университета в Лунде Ханс Андерссон: «В Восточной Швеции, прежде всего в области озера Мэларен, городская жизнь (город), в основном, сложилась к началу XIV в., чему предшествовало её интенсивное развитие в течение XIII в. Иначе шло развитие города в нынешней Западной Швеции, которая в средневековье была поделена между тремя странами (Данией, Норвегией и Швецией). Города в этой области стали развиваться позднее, хотя и там было несколько городов, появившихся довольно рано. В некоторых регионах Западной Швеции развитие городской жизни носило нестабильный характер» (Andersson H. Sjuttiosex medeltidsstäder – aspekter på stadsarkeologi och medeltida urbaniseringsprocess i Sverige och Finland. Stockholm, 1990. S. 51). В названной работе Андерссон рассматривает историю развития городской культуры в Швеции по регионам. Вот ее краткий обзор.
В Западной Гёталанд самыми старинными городами являются Старый Лёдёсе (Gamla Lödöse) и Скара (Skara). Старый Лёдёсе, расположенный к северо-востоку от современного Гётеборга, был важным средневековым портом западной Швеции. Как населенный пункт он существовал где-то с середины XI в., но признаки первой фазы урбанизации Андерссон относит к XII в., чему способствовало возведение церкви Святого Педера. Скара издревле была местом народных собраний (тингов) и, таким образом, естественным центром региона. В XI в. здесь была построена церковь, что содействовало постепенному преобразованию данного населенного пункта в поселение городского типа. В Смоланд на юге Швеции самым старинным городом является Кальмар. Его ранняя история долго была вопросом дискуссий. Сейчас считается, что в качестве центра местности данный населённый пункт выделился не ранее начала 13 в., а в 1230-50-е годы приобрел характер городского поселения.
В Восточной Гёталанд ранее всего упоминается Линчёпинг (Linköping). С 1120 года здесь была учреждена резиденция епископа, а в первой половине XII в. был возведен Домский собор, т.е. урбанизации Линчёпинга способствовало то, что он сделался религиозным центром местности. Сюда же было перенесено и проведение народных собраний восточных гётов. С начала XIV в. Линчёпинг получил права города.
Средняя Швеция – это область, которая группируется вокруг двух больших озёр: Меларен и Хъелмарен. Она является исторически важным центром экономического и политического развития Швеции. Особенно это проявилось с XIII века. В Средней Швеции находится один из немногих раннесредневековых городов, расположенных на шведской территории – Сигтуна. Процесс урбанизации в этом населенном пункте получил развитие в XIII в., но археологические данные свидетельствуют о существовании здесь нескольких населённых пунктов с более раннего периода, причем некоторые из них могли развиться и в предгородские поселения. Королевская ставка была переведена сюда уже в 980 г., но тип застройки, характерной для плотно населённого пункта, прослеживается в Сигтуне в XI в., есть свидетельства о развитии торговли и ремесла. Упсала как религиозный центр известна с 1160-х гг., но как населенный пункт она функционировала уже с начала XII в. Известно, что здесь чеканилась монета, что свидетельствовало о том, что Упсала была и политическим центром. Результаты археологических исследований позволяют отнести начало урбанизации Упсалы к XIII веку.
Единственным городом на Готланде является Висби (Visby). В ходе археологических исследований на отдельных участках побережья были обнаружены следы временных построек и небольших гаваней, относящихся к VIII-X вв. С XI в. здесь появляется поселение, имевшее постоянный характер, со следами ремесленных занятий. В конце XI в. к югу от данного поселения была возведена первая церковь. В течение XII в. поселение стало быстро расти, особенно в восточном и северо-восточном направлениях. В первой четверти XIII в. наблюдается подъём развития: деревянные постройки в центральной части заменяются каменными, строятся новые церкви, реставрируются старые. В период 1228-29 на остров прибыли доминиканцы, в 1233 г. – францисканцы.
Отмечая эти изменения, Х.Андерссон сообщает, что с конца XII в. наблюдаются массовые переселения на Готланд немецкого населения. Это не совсем корректная формулировка, поскольку «немецким» древнее южнобалтийское население славянских княжеств становилось в течение второй половины XII в. в результате наступления немецких рыцарей под предводительством саксонских герцогов и других правителей германских земель. Поэтому отмеченное переселение или, проще говоря, бегство на север южнобалтийского населения было естественным следствием данных событий. Количество переселенцев с южнобалтийского берега на Готланде постоянно прибывало, и к XIII в. возросло настолько, что в 1225 г. епископ в Линчёпинге выдал немецким горожанам (burgenses) в Висби грамоту о привилегиях для горожан (theutonici cives in Wisby). Переломным моментом в развитии Висби становится начало XIII в., когда воздвигаются каменные постройки (Andersson H. Sjuttiosex medeltidsstäder – aspekter på stadsarkeologi och medeltida urbaniseringsprocess i Sverige och Finland. Stockholm, 1990. S. 42, 44, 46, 50-51). Начало каменного строительства говорит о том, что в городе появились дополнительные средства, поскольку каменное строительство — капиталоёмкий проект.
На рассуждения Андерссона о Висби возражал другой известный шведский археолог Бьёрн Амбросиани, который указывал, что город на месте современного Висби существовал и до переселения на остров немецких купцов, и что имеются могильники с богатым инвентарем, датируемым X-XI вв. Хотя в другом месте он замечал, что многие сотни погребений в этих могильниках, по всей вероятности, принадлежали сугубо крестьянскому обществу, не имевшего города или торжища (Clarke H., Ambrosiani B. Vikingastäder. Höganäs, 1993. S. 76; на англ. яз.: Towns in the Viking Age. Leicester University Press, 1991).
Рассуждая в той же работе о Гнёздове, Амбросиани заметил: «Достойно удивления, что викинги, которые в это время (VIII-IX вв.) практически не имели собственной городской культуры, совершенно очевидно, играли значительную роль в развитии городов на востоке» (Ibid. S.104). Возьмем и мы это на заметку: у себя скандинавские «викинги» ничего не имели, а в Восточную Европу пришли и вдруг стали играть роль. В самом деле, достойно удивления, но в норманизме многое достойно удивления!
Хотя картина, по-моему, ясна. Городское развитие в истории Швеции относится к довольно позднему периоду: XIII век – это то время, к которому современные шведские исследователи относят преобразование населенных пунктов разной природы, мест рыбачьих промыслов, старинных мест народных собраний, мест отправления культов, королевских ставок – в городские поселения. В отдельных будущих городах процессы оживления торговой и ремесленной деятельности могут прослеживаться и с XI-XII вв., но, повторяя слова Линдквиста и Шёберг, подлинное развитие городов в Швеции началось не ранее XIII в. При этом совершенно очевидно, что процесс урбанизации происходил под влиянием внешнего фактора – на фоне распространения христианства и на фоне миграций южнобалтийского населения, что явно сопровождалось поступлением дополнительных материальных ресурсов и появлением контингента, имевшего навыки в городском строительстве и организации городской жизни.
Собственно, подобный взгляд шведских исследователей на историю развития шведских городов вполне устоявшийся и хрестоматийный. Он вошёл и в шведские учебники, и в энциклопедические словари. Вот пример: «Во второй половине XII в. большого расцвета достигла торговля на Балтике в связи с завершением немецкой колонизации вендских земель. На берегах Балтийского моря стали расти новые города …Новый центр торговли и ремесла Стокгольм вырос в области озера Мэларен, невдалеке от балтийского побережья… первое упоминание в источниках с 1252 г… с самого начала испытал сильное немецкое влияние в силу непосредственного притока немецких эмигрантов… Город застраивался по типу немецких городов…» (Nordisk familjebok. Encyklopedi och konversationslexikon. Tjugonde bandet. Malmö, 1955. S.62).
Если не обращать внимание на германо-патриотичный тон, то из этого отрывка ясно, что одним из факторов, обусловивших развитие городской жизни в будущей Швеции, был приток эмигрантов из южнобалтийских земель (12-13 вв.), явно покидавших родные края из-за разразившихся там бурных событий. Для строительства города нужны материальные и человеческие ресурсы – их и принесли южнобалтийские мигранты, которые по языку сделались немецкоязычными, но по этническому составу были выходцами из бывших южнославянских городов. Влияние южнобалтийской городской традиции на урбанизацию скандинавских населенных пунктов не отрицается и скандинавскими исследователями. Цитирую уже упоминавшегося археолога Амбросиани: «Свидетельства франкских анналов начала IX в. достаточно красноречивы. …В анналах рассказывается, что Годфред в 808 г. перевёз в Шлезторп (Sliesthorp) какое-то число купцов из Рерика, расположенного в славянской области ободритов. Данное событие ознаменовало собой основание Хедебю как городского поселения».
Вторым фактором, подтолкнувшим процесс урбанизации, было распространение христианства, сопровождавшееся строительством монастырей и возведением церквей. Монастыри в Скандинавии стали появляться с конца XI в. В течение XII вв. монастыри цистерцианского ордена стали строиться и в Швеции, и в Норвегии, и в Дании (Andersson C. Kloster och aristokrati. Nunnor, munkar och gåvor i det svenska samhället till 1300-talets mitt. Göteborg, 2006. S 24).
А как же Бирка? – слышу я вопрос читателей. Шведская Бирка, появление которой как торговой фактории связывают с концом VIII в. и о которой с неиссякаемым восторгом глаголят норманисты?! Посмотрим опять, что по этому поводу сообщают шведские медиевисты. Очень авторитетным в этом вопросе является мнение археолога Амбросиани, который руководил раскопками в Бирке в течение многих лет, начиная с 1969-1971 гг. и вплоть до 2004 г.: «…Бирка – один из наиболее ранних пунктов урбанизированного типа в Северной Европе. Он упоминается в IX в. Римбертом как portum regni ipsorum qui Birca dicitur (порт в их владении/конунгстве под названием Бирка). О нём пишет и Адам Бременский в 1070 г. Учёные, исходя из ещё средневековых источников, пришли к единому мнению о том, что Бирка располагалась на островке Бьёркэ в озере Мэларен, около 30 км к западу от Стокгольма, а название – латинизированная форма названия острова… Йалмaр Стольпэ (Hjalmar Stolpe – один из первых шведских археологов, занимавшийся раскопками в Бирке во второй половине XIX в. – Л.Г.) исследовал около 560 могильников с трупосожжением и 550 могильников без трупосожжения, c погребениями камерного типа. В погребениях камерного типа найдено в обилии оружие, украшения и предметы импорта. Такие могильники в течение длительного времени служили для характеристики культуры шведских викингов, но на самом деле в них, с большей долей вероятности были похоронены иноземные купцы, поскольку в них прослеживается иной, не шведский похоронный обряд (Sic! – Л.Г.) …Большинство погребений относится к IX-X вв. с преобладанием X в. …Йалмар Стольпэ нашёл два клада серебра… оба содержали монеты с датировкой до 960 г. Более крупный клад содержал также плетёные серебряные кольца, около 450 арабских монет, самые поздние из которых относятся к 962 г., одну византийскую монету. Датировки обоих кладов помогли определить последний год существования Бирки как 970 г., что подтверждается также отсутствием англосаксонских монет 980 г., обычно многочисленных (Ibid. S. 67-71).
О том, что Бирка была торговой факторией, где проживало иноземное население, говорит и история так называемой девочки из Бирки. Возраст ребенка – 6 лет (показал анализ зубов), а пол был определен по тем предметам, которые были положены к ней в могилку: пряжка из золота и бронзы, жемчужное ожерелье, ножик и костяной чехольчик для иголок. Захоронение датируется X веком. Судя по похоронным «дарам», семья девочки принадлежала к зажиточному слою, по всей вероятности, – к торговцам фактории. По заключению современных шведских исследователей, девочка (соответственно, и ее семья) происходила из Северной Германии или Южной Дании.
Понятно, что Северная Германия X в. – это южнобалтийское побережье со славянскими княжествами, выходцы из которых были активными участниками международной торговли на Балтики (см. выше историю Хедебю), но, как видим, и современным шведским археологам тяжело называть вещи своими именами, когда дело касается южнобалтийских славян.
Очень критично оценивает роль Бирки шведский историк Д.Харрисон: «В шведской истории старейшим городом, по мнению исследователей, была Бирка, куда из нынешней Германии приезжал миссионер Ансгар и пытался распространять христианство в Средней Швеции… Археологические находки помогли идентифицировать Бирку с городским поселением на острове Бьёркё в Мэларен… Задним числом можно сказать, что Бирка была маленьким городком с незначительной судьбой, некий эксперимент, которому не суждена была долгая жизнь. Город возник где-то в конце VIII в. и просуществовал около 200 лет. Число жителей колебалось от 500 до 1000 чел. Пока не удалось выяснить, почему город стал стагнировать и постепенно исчез. Предполагается, что торговые пути пошли другим маршрутом, и число торговых гостей в Бирке стало уменьшаться… Принудительное переселение жителей было известным явлением в странах Северной Европы. Так, датский король Годфред в принудительном порядке переселил в начале IX в. ремесленников и торговцев из западнославянского города Рерика в его город Хедебю, что стало очень удачной акцией, поскольку через несколько десятилетий он стал процветающим королевским торговым городом…» (Harrison D. Bygdemakt // Sveriges historia. Sthlm., 2009. S. 61).
Параллель с Хедебю наводит на мысль о том, что и Бирка была, как бы сейчас сказали, «международным проектом», поэтому она и стоит особняком в истории шведского города. В упадке и исчезновении Бирки как торговой фактории прослеживается, говоря современным языком, изменение рыночной конъюнктуры, которое обычно бывает вызвано утратой крупных заказчиков. Такими заказчиками могли быть представители так называемой культуры вендельского периода, чьи захоронения поражают пышностью погребального инвентаря и которых шведский археолог Хиестранд рассматривал как островок чужеземной культуры, принесенной мигрантами с европейского континента. Логично предположить, что по мере вымирания этой колонии сокращалось и число заказов на предметы роскоши, в том числе, – предметов импорта. Ко второй половине X в. Бирка как порт и как торговая фактория исчезает. И в это же время, в 980 г. король свеев Эрик Победоносный основывает новую королевскую ставку на берегу Мэларен, перенеся ее со старого места, из континентальной глубинки в непосредственную близость к морскому побережью. Новая ставка получает название Сигтуна. Постепенно Сигтуна начинает процветать и как центр торговли и ремесла. Считается, что Сигтуна выступила преемницей Бирки. Указанная параллель с Хедебю позволяет предположить, что и иноземные торговцы из Бирки переместились в Сигтуну, но не в результате насильственного переселения (никаких свидетельств об этом нет), а по договоренности с королевской властью свеев – обе стороны от этого выигрывали.
Косвенно подобное предположение подтверждается историей другого древнего города, который открыли на юге Швеции, неподалеку от населенного пункта Уппокра. Об этой находке рассказывал историк Д.Харрисон: «Интерес исследователей к Бирке как старейшему городу Швеции привёл к тому, что другие населённые пункты оказались вне поля внимания… Причина понятна: о Бирке упоминается в написанном Римбертом Житии Ансгара… И мы постарались закрыть глаза на тот факт, что миссия Ансгара обернулась фиаско, а Бирка была маленьким городком… Высказанная мысль хорошо подтверждается примером с открытым недавно городом периода железного века в Сконе, который является самым крупным из известных на сегодня населённых пунктов данного периода. Сейчас на его месте находится маленький населённый пункт под названием Уппокра, расположенный неподалёку от дорожной трассы Лунд – Мальмё… Обнаруженный город не упоминается в письменных источниках, поэтому мы даже не знаем, как он назывался. Однако археологические находки настолько интересны и значительны, что предшественник современной Уппокры должен был быть признан самым первым и самым крупным городом в границах нынешней Швеции… Его систематическое исследование стало проводиться только в 90-х годах прошлого века. Археологические находки, остатки жилищ – весь материал настолько богат, что история Сконе периода железного века должна быть написана заново. Территория города составляла площадь 40-50 га, что намного превышает площадь Бирки (7 га) и Хедебю (24 га)… город существовал примерно одно тысячелетие, с времени от 100 лет до н.э. и до начала XI в. н.э. …Археологические находки значительны и очень интересны. …В храме были обнаружены драгоценный бокал, декорированный полосками золота, явно использовавшийся для ритуальных целей при жертвоприношениях, и стеклянная чаша с цветочным орнаментом, возможно, из Черноморского региона. Обе находки датируются VI в… Было обнаружено более двадцати хирургических инструментов, в частности, пинцет, скальпель, зонд. Предметы датируются III-VII вв. и напрямую соотносятся с медицинскими традициями Римской империи… Археологическое изучение Уппокры далеко от своего завершения» (Harrisson D. Bygdemakt // Sveriges historia. 600-1350.Stockholm, 2009. S. 61-68, 71-73).
Город на месте Уппокры, согласно шведскому археологу Ярлу Нордбладу, носил все черты крупного местного центра. Были обнаружены остатки крупного храмового здания и большое количество ритуальных и культовых предметов: позолоченных фигурок божков (порядка 120 штук) и других сакральных персонажей, жертвенного оружия (наконечников копий и пик, ручек щитов и пр.) Ученые пока не определили, к какой культовой традиции относились эти предметы. Жилые постройки перестраивались на старом фундаменте в течение тысячелетия, т.е. в городе рано сложилось постоянное население. Здесь явно работало много ремесленников, золотых дел мастеров. Идентифицированы предметы импортного происхождения (стеклянная чаша из бесцветного стекла с накладками синего стекла явно восточного происхождения), и предметы местного производства, например, бокал из меди с отделкой золотыми пластинками и другие бытовые предметы, в том числе, из бронзы, серебра, золота (Nordbladh J. I guldets tid // Sveriges historia. 13000 f.K. – 600 e.K. S. 421-422).
Понятно, что создание городского поселения такого масштаба требовало и человеческих, и материальных ресурсов. Следовательно, в период раннего железа они имелись на юге Сконе. Но чтобы импортировать предметы восточного происхождения или развивать медицинские знания в древнеримских традициях, надо было обладать и соответствующим парусным флотом. Таким флотом в первые века н.э. на Балтике обладали венды или южнобалтийские варины. И согласно данным ДНК-генеалогии, по словам И.Л.Рожанского, на крайнем юге шведского полуострова Сконе довольно компактно располагаются представители центрально-европейской ветви субклада М458, который доминирует у западных славян, а также является принципиальной минорной ветвью у этнических немцев. Безымянный город вблизи современной Уппокры был непосредственным предшественником Лунда.
К Уппокре я еще вернусь в следующей статье, посвященной вопросу появления паруса у скандинавов, а здесь хотелось бы привести другие косвенные данные, подтверждающие мысль о том, что исходными носителями традиций городской культуры на Балтике были южнобалтийские славяне, и в этой связи обратиться к истории нападения gentiles/язычников на Ирландию. Вопрос этот правомерен в контексте статьи, поскольку с набегами язычников-норманнов связывается появление в Ирландии традиций городской цивилизации и основание первых ирландских городов. Например, у ирландского археолога и историка П.Уоллеса так и говорится, что первые города в Ирландии были основаны викингами, выходцами из скандинавских стран (Wallace P.F. Irish Archaeology and the Recognition of Ethnic Difference in Viking Dublin // Evaluating Multiple Narratives / Ed. Junko Habu, Clare Fawcett, John M. Matsunaga. New York, 2008. P. 166-183).
А другой ирландский историк Ф.Бирн замечает по этому поводу: «Часто вызывает удивление, что «варвары»-викинги смогли принести «городскую цивилизацию» в Ирландию… Даны, которые заселили большую часть северной и восточной Англии, не строили городов, хотя они оккупировали Йорк и приложили немало усилий для захвата Лондона – два главных города в римских провинциях Британии, которые продолжали существовать и в англосаксонский период. На Фарерских, Шетландских, Оркнейских островах, в Сатерленде, на Гебридах и даже в Исландии, где они заселили пустынные местности или захватили заселённые местным населением территории, города не появились» (Byrne F. J. The Viking age // A New History of Ireland. I. Prehistoric and early Ireland / Ed. Dáibhí ó Cróinín. Oxford, 2005. P. 620-621).
Ответ на вопрос о том, кто были таинственные язычники, основавшие в Ирландии города, отыскивается в одной из статей П.Уоллеса, который отметил, что от этих язычников в ирландский обиход вошло слово «garrda» для обозначения их городских поселений, которые имели ограждения, что собственно, и означало слово «garrda». Уоллес пишет, что это слово происходит от the Old Norse или древнескандинавского – garðr (Wallase P.F. Garrda and airbeada: the plot thickens in Viking Dublin // In A.P.Smyth (ed.), Seanchas: Essays in Early and Medieval Irish Archaeology, History and Litterature in Honour of F.J. Byrne. Dublin, 2000. P. 261-274; idem. Irish Archaeology… P. 181-182).
«Древнескандинавским» славянское слово град-гард стало только под влиянием готицизма, в рамках которого германоцентризм молотил по общественной мысли как стенобитное бревно. Совершенно очевидно, что это слово (в современных датском, норвежском и шведском gård – двор, усадьба) является славянским заимствованием в скандинавских языках, куда оно наверняка пришло с того же южнобалтийского побережья, из языковой традиции, где грады возводились на огороженном пространстве, за оградой. Слово град-гард заимствовалось в то далёкое время, когда своих городов у предков датчан, норвежцев, шведов ещё не было и в помин, поэтому в скандинавских языках оно закрепилось за строениями сельского типа – крестьянский двор, усадьба. Отсюда gårdejer в датском языке – крестьянин, фермер, но никогда – горожанин.
Заимствованный характер этого слова подчёркивается ещё и тем, что скандинавские gårdar – крестьянские подворья – оград, как правило, не имели: малолюдье, малонаселённость делали ненужными возведение оград. Поэтому как ни крепка власть догматизирующей традиции над нашим сознанием, простая логика требует признать, что норманны – основатели ирландских городов – не могли быть скандинавами, а отождествление норманнов-язычников исключительно со скандинавами – плод шведского политического мифа, о чем я уже писала, но буду возвращаться к этой теме еще не раз.
Итак, влияние внешнего фактора на возникновение городов в скандинавских странах совершенно очевидно. Но для полноты картины необходимо выявить и те внутренние факторы, которые играли важную роль в процессе урбанизации. В предыдущей статье о государственности у свеев было показано, что на социополитическую эволюцию у свеев специфическое влияние оказывал такой природный феномен, как подъем дна Балтийского моря. По моему убеждению, этот же феномен оказывал замедляющее влияние и на процесс урбанизации в Средней Швеции. К такому выводу я пришла, анализируя исследования Б.Амбросиани о типах поселений в Средней Швеции.
Амбросиани подсчитал количество захоронений и сравнил эти данные со средними данными смертности для раннесредневековых обществ. На основе полученных результатов исследователь пришёл к выводу о том, что основным типом поселения в викингский период в Упланд были одиночные обособленные дворы, а не деревни. Только в период, переходный после викингского, т.е. самое раннее в конце XI в. стала появляться более плотная застройка или поселения типа малых деревень. Это объясняется тем, что подъём грунта при упландском побережье давал новые участки земли, поэтому могло идти образование новых дворов, не требовавшее деления старых. Когда процесс образования новых земель (или подъем суши) замедлился, старые подворья стали, не покидая прежнего места, разделяться на части, постепенно превращаясь в деревни (Ambrosiani B. Fornlämningar och bebyggelse. Studier i Attundalands och Södertörns förhistoria. Uppsala, 1964. S. 209-210, 214, 223, 229-231).
Амбросиани также показал, что большее количество крупных дворов и так называемых королевских усадеб (хюсбюяр/husbyar) хуторского типа, принадлежавших королю и служивших для содержания или размещения его самого и королевской свиты, было сосредоточено именно в областях, что образовались за счёт подъёма грунта в более ранний период. Амбросиани сделал вывод, что короли с большей лёгкостью могли заявлять свои права на эти участки общинной собственности и присваивать себе часть участков, как бы подаренных природой (Ibid. S. 215-218, 231).
Выводы Амбросиани о типах поселений были подкреплены исследованиями другого шведского археолога У.Спорронга. Исследуя историю развития поселений в Швеции, он также пришёл к выводу о том, что почти весь викингский период, а именно до начала XI в. основным типом застройки в области Мэларен был отдельный крестьянский двор, и только с начала XI в. начинают появляться коллективные поселения типа деревень. Направление ведущих тенденций в развитии застройки поселений шло из внутриконтинентальных областей к побережью. Островки прибрежной полосы Руден (или Рослаген – мнимая прародина Руси) были практически незаселенными весь викингский период, т.е. до конца XI в. (Sporrong U. Kolonisation, bebyggelseutveckling och administration. Lund, 1971. S. 100, 102, 104, 195-196).
На фоне приведенных материалов заявления норманистов о том, что появление в IX в. в Приладожье и Поволховье торгово-ремесленных поселений и укрепленных фортов следует связывать с выходцами из Средней Швеции, выглядят беспочвенными фантазиями. Но под эти фантазии длительное время подводились теоретические «обоснования», общий смысл которых сводился к тому, чтобы максимально удревнить процессы урбанизации в скандинавских странах и одновременно создать картину более позднего появления аналогичных процессов на Руси так, чтобы создавалось впечатление, что на Руси эти процессы проходили «под влиянием…».
Подтверждение этому находим в работах Е.А.Мельниковой (написанных совместно с В.Я.Петрухиным), в частности, в статье, посвящённой анализу скандинавских поселений типа хюсабю/husaby. Эти поселения оцениваются авторами как свидетельства укрепления королевской власти в Швеции, что должно рассматриваться, по их мнению, как важный шаг в сложении шведской государственности и как фактор, способствовавший быстрому росту протогородских поселений. От этого перебрасывается мостик к русской истории и утверждается, что в эпоху становления государства на Руси великокняжеская власть стремилась упрочиться в племенных центрах и при системе погостов – пунктов для сбора дани, полюдья, в этом отношении сопоставимых с хюсабю. Чтобы не оставить и малейшего шанса для сомнений, о чем идет речь, авторами напоминается, что в ПВЛ появление сети городов и погостов связывается с обложением подвластных территорий данью при Олеге (882 г.) – а он как раз скандинав, по символу веры норманистов! И тут же дается разъяснение, откуда у скандинавов этот опыт в учреждении предгородских центров: «В Дании уже до 800 г. существуют Хедебю и Рибе, в эпоху викингов возникают Орхус, Оденсе, Виборг, Роскильде; в Швеции до VIII в. функционируют Экеторп и Хельгё, с VIII в. – Бирка, позднее вырастают Лунд, Сёдертэлье, в Норвегии – Скирингссаль» (Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Формирование сети раннегородских центров в становлении государства // Древняя Русь и Скандинавия. Избранные труды. М., 2011. С. 90).
Как видите, логическая цепочка в статье выстраивается с самым простодушным видом: предгородские центры в Дании, Швеции и Норвегии – еще до 800 г., а на Руси – в 882 г., т.е. всем должно быть ясно-понятно, что у скандинавов опыт создания государственности и городов был на несколько десятков лет старше, чем это отмечено на Руси (норманистами, кстати, и отмечено!). Не знаю, чего в этих рассуждениях больше – аналитической ущербности или склонности сознательно наводить тень на плетень, просто-напросто фальсифицировать данные.
Я не случайно привела достаточно подробно результаты исследований скандинавских и ирландских археологов и историков за последние десятилетия по проблемам развития города в скандинавских странах. И эти результаты совершенно четко свидетельствуют о том, что ни один из названных Мельниковой и Петрухиным скандинавских населенных пунктов не являлся каким-либо протогородским или тем более предгородским центром в VIII-IX вв. Некоторые из них были торжками или пунктами перевалки грузов (Рибе, Хедебю, Бирка, Скирингссаль), временно основанными представителями иностранных торговых интересов, и ими же закрываемыми, когда надобность в них отпадала – в этом причина недолгого времени их существования. Про Бирку и Хедебю уже было рассказано выше. Датский Рибе возник чуть раньше их, но совершенно очевидно, – как звено в цепи тех торговых центров, которые стали появляться где-то в VII в. на Атлантике (Квентовик, Дорестад). То же можно сказать и о норвежском торжке VIII-IX вв. Скирингссале на юге современной Норвегии. Он располагался как раз на пути носителей традиции гардов/градов из Южной Балтии на Британские острова.
— Даны городов не строили, — заметил наблюдательный ирландский историк Бирн. Нет, не строили. Кроме Хедебю другим наглядным примером является Лунд. Мельникова и Петрухин торжественно возвещают: «Вырастает Лунд». Да, вырастает в двух шагах от старинного города с южнобалтийским присутствием. Перенос города явно был связан с распространением христианства. Тогда старинный культовый центр с языческим храмом перестал соответствовать веяниям времени. Поэтому храм сожгли, а в нескольких километрах возвели христианскую церковь – с нее и начал «расти» Лунд.
Еще одним примером натяжек и слабой компетенции может послужить попытка Мельниковой и Петрухина выдать за предгородские центры у свеев тип поселений, называемый хюсби. В упомянутой статье они писали следующее: «С VII в. в Скандинавии наряду с тунами – племенными центрами возникает новый тип поселения, носивший название hus(a)by. В настоящее время известно около 70 раннесредневековых хюсабю в Швеции (преимущественно в Свеяланде), 46 – в Норвегии, 9 – в Дании. Они рассматриваются как королевские усадьбы, управлявшиеся слугами конунга (bryti) и предназначенные для сбора дани (Sic! – Л.Г.) с местного населения, в первую очередь в продуктовой форме, отчего именно хюсабю были местом остановки конунгов и их дружины во время постоянных переездов по подвластной территории. Сведения о королевских усадьбах, относимые уже к VII в., нередки в сагах. Формирование системы хюсабю в Свеяланде «Сага об Инглингах» прямо связывает со становлением Упсальского удела (Uppsala öd) – королевского домена. В силу сложившегося типа расселения королевские усадьбы являлись поселениями хуторского типа… Наибольшая концентрация топонимов хюсабю отмечается на территории Упсальского удела. Нередко они расположены поблизости от границ сотен (херадов), т.е. возникали на ранее неосвоенных землях… Формирование сети хюсабю как опорных пунктов королевской власти свидетельствует об усилении последней и её стремлении закрепить за собой глубинные районы подчинённой территории, о её противодействии племенным формам общественной организации, что означает важный шаг в сложении государственности» (Там же. С. 88-89).
Взгляды Мельниковой и Петрухина относительно хюсабю в шведской истории отражают взгляды шведских учёных старшего поколения, находившихся под сильным влиянием готицизма и рудбекианизма и пытавшихся удревнять шведскую историю в соответствии с историческими мифами. Совпадение во взглядах касается, прежде всего, времени возникновения хюсбю. Такие шведские историки и археологи 20-40-х гг. прошлого века как О. Альмгрен (1920), Б.Нерман (1932), С.Линдквист и др. относили появление хюсбю к VII в., также как это делают Мельникова и Петрухин. И так же, как и данные российские авторы, шведские учёные старшего поколения опирались исключительно на Сагу об Инглингах и на рассказы о том, что легендарный конунг Брет-Анунд, жизнь которого шведский археолог Нерман относил как раз к VII в. (умер, согласно Нерману, в 640 г.) строил королевские подворья. Литература, на которую Мельникова и Петрухин ссылаются, далеко не первой молодости, от начала прошлого века и до начала 60-х годов прошлого века.
Но вопрос о хюсбю продолжал обсуждаться в шведской медиевистике и на протяжении последних десятилетий. Поэтому в новой публикации их статьи, помещенной в сборник издания 2011 г., Мельникова и Петрухин, должны были осветить и последние достижения научной мысли относительно хюсбю. Поскольку проблема хюсбю приплетается норманистами к концепции скандинавского участия в организации торгово-ремесленных поселений на Руси, то считаю необходимым представить читателям данные о том, как в наши дни проблема хюсбю оценивается скандинавскими исследователями.
Во-первых, время возникновения хюсбю никто больше не относит к таким отдалённым временам как VII век. Уже археолог Кейт Вийкандер (Keith Wijkander), исследовавший южную часть области Мэларен, выдвинул в 1983 г. предложение относить появление хюсбю в Швеции к XII в. Он обнаружил, что не прослеживается достаточная привязка между большинством хюсбю и захоронений в исследуемой области. Это привело его к выводу о том, что хюсбю устраивались на основе более старинных поселений и, следовательно, датировка их появления – более сложный вопрос. Вийкандер пришёл к убеждению, что хюсбю в Швеции не явились результатом какого-то длительного внутреннего исторического процесса, а возникли где-то в XII в. и просуществовали довольно короткий период (Wijkander K. Kungshögar och sockenbildning. Studier i Södermanlands administrativa indelning under vikingatid och tidig medeltid. Sthlm., 1983).
Археологи Матс Г.Ларссон и Б.Амбросиани, исследуя типы административного деления, высказали сходные друг с другом предположения о том, что появление хюсбю можно отнести к X в. (Ambrosiani B. Södermanland mellan forntid och medeltid // Fornvännen årg 80. 1985. S. 35; Larsson M.G. Hamnor, hysabyar och ledung. University of Lund. Institute of Archaeology. Report Series № 29. Lund, 1987. S. 48 ff.). Однако через несколько лет М.Г.Ларссон, исследуя рунические камни, обнаруженные на территориях хюсбю, пришёл к выводу о том, что хюсбю могли возникнуть в период, следующий за возведением рунных камней, т.е. не ранее, чем в XI – начале XII вв. (Larsson M.G. Hamnor, hysabyar och ledung. University of Lund. Institute of Archaeology. Report Series № 29. Lund, 1997. S. 183).
Современная шведская исследовательница Анн Линдквист, обобщая результаты изучения хюсбю, должна была признать, что более чем столетняя история изучения этого вопроса с использованием филологических, исторических и археологических данных пока не дала ответы на два основных вопроса: о времени возникновения хюсбю и об их назначении. Только в форме гипотез, напоминает она, высказывались предположения о том, что хюсбю были местами сбора дани и выполнения судебных функций. Однако материала, прежде всего, археологического, было недостаточно. Некоторые учёные пытались исходить из филологических соображений, истолковывая первую часть слова husa- в значении административного центра, как, например, Л.Хельберг (Hellberg L. Forn-Kalmar. Ortnamnen och stadens förhistoria // Hammarström I. (red.). Kalmar stads historia 1. Kalmarområdes forntid och stadens äldsta utveckling. Tiden intill 1300-talets mitt. Kalmar, 1979).
Были попытки связать слово husa- с понятием visthus, т.е. продуктовый склад и, таким образом, доказать, что хюсбю были пунктами сбора продуктовой дани, которая складировалась и использовалась для содержания короля и его окружения в период их наездов. Но как отмечает Анн Линдквист, какая-то система сбора дани или налогов в пользу королей сложилась в Швеции не ранее XIII в. (Sic! – Л.Г.) Более ранние системы поборов носили региональный или местный характер, т.е. находились в руках общин или объединений общин. Так было, например, в области Мэларен, где известны коллективные поборы для содержания местного флота. Поэтому, согласно наблюдениям А.Линдквист, все высказанные гипотезы, пытавшиеся конкретизировать функции хюсбю в качестве растущих центров королевской власти как центральной власти не обеспечены источниками. Другие попытки привязать их к известным военно-административным единицам (hund, hundare, skeppslag), показали, что некоторая часть хюсбю позволяет обнаружить такую связь, другая часть – выпадает из неё. Например, в некоторых частях Упланд в рамках системы сотен – hundare на одну сотню приходилось по две хюсбю, а в других – не было ни одной. В одних регионах области Мэларен существовало подразделение на сотни – hundare, но не было хюсбю, а в регионе Нэрке/Närke было обнаружено четыре хюсбю, но этот регион, как известно, не входил в систему сотен (Lindkvist A. Husby i Glanshammar. Ett belysande exempel // Mittens rike. Arkeologiska berättelser från Närke. Riksantikvarieämbetet Arkeologiska undersökningar. Skrifter № 50. Red. Leif Karlenby. Riksantikvarieämbetet, 2003. S. 323-350).
Представленный краткий историографический обзор проблематики, связанной со шведскими хюсбю, показывает, что её изученность в шведской медиевистике пока не позволяет делать каких-либо категорических выводов о том, какую роль данная система поселений играла в истории шведского политогенеза. На фоне данного обзора выводы упомянутой работы Мельниковой и Петрухина выглядят не только безнадёжно устаревшими, но и обнаруживающими прямую генетическую связь с историографической традицией мифологизации шведской истории или с историографией ненаучного характера. Современные исследования не подтверждают масштабные выводы этих авторов как о том, что хюсбю были предназначены для сбора дани с местного населения, так и их ранний генезис, поэтому и попытки Мельниковой и Петрухина вытянуть какие-либо сопоставления с торгово-ремесленными поселениями на Руси не имеют под собой научной основы.
Поскольку вопрос о природе хюсбю находится, по-прежнему, в процессе исследования, позволю высказать собственное предположение о генезисе этого явления. В Саге об Инглингах рассказывается, что Фрей, приняв правление после Ньёрда, построил в Упсале большой храм и сделал его главным местом своего пребывания. В дар храму Фрей принёс все свои богатства и земли, и от этого дарения возникло Упсальское угодье/Uppsala öd Мельникова переводит его как «Упсальский удел», что, по-моему, не совсем корректно, поскольку вызывает слишком прямые исторические параллели с терминологией средневековой русской истории, а слишком прямые исторические параллели редко бывают корректны.
Собственно, слово öd в современном шведском переводится как rikedom/богатство от исл. и др.- норв. auðr и др.- восточносканд. øþ, поэтому представляется, что более правильно передавать его словом угодье. Система хюсбю отождествляется с понятием Upsala öd (Упсальским угодьем), которое прирастало за счёт возникновения новых хюсбю. Представляется, что за метафорическими образами Саги об Инглингах стоит рассказ о системе дарообмена (реципрокности К.Поланьи), типичной для обществ на архаичной стадии социо- и политогенеза. Поэтому королевские подворья хюсбю были дополнительным свидетельством архаичности социально-политической системы у свеев IX-XII вв.
Получается так, что норманисты всю картину рассматриваемого вопроса перевернули с ног на голову. На самом деле, это скандинавские страны развивались под влиянием культурных импульсов с европейского континента, что касалось и возникновения торговых протогородских центров – будущих скандинавских городов. Их основателями были пришельцы из других стран, имевшие старинный опыт городской жизни и городской культуры. Для поддержания своей перевернутой картины норманисты, с одной стороны, искусственно удревняют историю города в Скандинавии, а с другой – стараются отмести с глаз долой все новые факты, которые могут содержать свидетельства о древних традициях истории славян. Так, обходят стороной пример с Уппокрой – предшественницей Лунда, поскольку там угадывается южнобалтийский след.
Или вот какой комментарий дала руководительница Старорусской археологической экспедиции Елена Торопова относительно потрясающего открытия, сделанного археологами этой экспедиции летом 2012 г. При вскрытии нижних напластований на Пятницком раскопе неожиданно обнаружили «второе дно» или еще один, более древний слой, в котором были обнаружены остатки открытого очага, фрагменты керамики, кремниевые орудия. Артефакты, предположительно, относились к эпохе раннего металла (I тысячелетие до н.э. – начало I тысячелетия н.э.). Комментарий Тороповой был таков: «Нельзя утверждать, что люди, чьи следы пребывания мы обнаружили, или их потомки основали город. Это всего лишь свидетельство посещения людьми этих территорий в более ранние эпохи». Мысль Тороповой выражена предельно ясно: напрасно кто-то полагает, что эту уникальную находку будут соотносить с русской историей, пусть даже мы не знаем, кто это был, но мы точно знаем, что к древнерусской истории это не относится. Комментарий был дан представителям СМИ на месте событий, т.е. еще до начала изучения находки.
Вот так обстоит дело с норманизмом и утверждениями о том, что цепочка крупных форпостов вдоль пути из варяг в греки – якобы одно из вернейших свидетельств пришествия скандинавов на Руси. Представленный в статье материал раскрывает, почему на подобные заявления я отвечаю так, как в кратком ответе на 18 заповедей норманизма: А при чем здесь скандинавы? Они и у себя долго не умели «крупных форпостов» ставить, а не то что в других странах.
Лидия Грот,
кандидат исторических наук
Перейти к авторской колонке
| Поддержите проекты ДНК-генеалогии: ваше пожертвование – это дальнейшее изучение настоящей истории наших предков, выпуск тематических книг, организация научных мероприятий, исследование палео-днк и ещё многое другое. Первоочередные проекты: издание учебника профессора А.А. Клёсова «ДНК-генеалогия. Практический курс» и других книг, запуск сайта Академии ДНК-генеалогии, продвижение лаборатории ДНК-генеалогии. Сделать пожертвование от 100 до 5000 руб. можно буквально в один клик внизу по этой ссылке. |
