Не секрет, что история и культура балтийских славян веками привлекает большой интерес далеко не только у немецких историков, которые зачастую занимаются ей более из профессионального долга, но и не менее – у русских. В чём причина этого не прекращающейся заинтересованности? В немалой степени – «варяжский вопрос», но далеко не только он. Мимо балтийских славян не может пройти ни один исследователь или любитель славянских древностей. Подробные описания в средневековых немецких хрониках отважных, гордых и сильных людей, со своей особенной самобытной и уникальной культурой иной раз захватывают воображение. Величественные языческие храмы и ритуалы, многоголовые идолы и священные острова, не прекращающиеся войны, древние города и необычные для современного слуха имена князей и богов – этот список можно продолжать ещё долго.
Свентовит (автор Виктор Морозов, панно, 2011 г.)
Впервые открывающие для себя северо-западнославянскую культуру словно попадают в совершенно новый, во многом загадочный, мир. Но что именно в нём привлекает – кажется ли он родным и знакомым, или же, наоборот, как раз и интересен потому, что уникален и ни похож на прочих славян? Занимаясь историей балтийских славян на протяжении нескольких лет, в качестве личного мнения я бы выбрал сразу оба варианта. Балтийские славяне, безусловно, были славянами, ближайшими родственниками всех прочих славян, но при этом имели и ряд самобытных черт. История балтийских славян и южной Балтики хранит ещё много тайн и одним из самых плохо изученных моментов является так называемый раннеславянский период – начиная с поздней эпохи Великого переселения народов и до конца 8-9 вв. Кем были загадочные племена ругов, варинов, вандалов, лугиев и прочих, называемых римскими авторами «германцами» и когда здесь появился славянский язык? В прошлой статье я постарался вкратце дать имеющиеся лингвистические указания на то, что до славянского языка здесь был распространён некий другой, но не германский, а более схожий с балтскими, язык и историю его изучения. Для большей наглядности есть смысл привести несколько конкретных примеров.
| Сообщение от Переформата: серьезная просьба интересующимся – направить короткое сообщение с предварительной заявкой на тест. Если не будет первой тысячи участников, то проект московской ДНК-лаборатории притормозится до лучших времен. Спасибо тем, кто уже написал, таких уже немало! Повторно просим не отправлять, всё что вы отправили – было принято. Заявку можно оставить здесь, никаких финансовых обязательств она не несет, просто сообщение о намерениях, если вас в будущем всё устроит. |
В моей предыдущей статье уже упоминалось, что согласно данным археологии, на юге Балтики наблюдается преемственность материальных культур бронзового, железного и римского периодов. Несмотря на то, что традиционно эту «дославянскую» культуру отождествляют с носителями древнегерманских языков, такое предположение противоречит данным лингвистики. Действительно, если древнегерманское население покинуло юг Балтики за век или два до прихода сюда славян, то откуда такой приличный слой «дославянской топонимики»? Если же древние германцы были ассимилированы славянами, то почему не наблюдается заимствований древнегерманской топонимики (в случае попытки выделения таковой ситуация приобретает ещё более противоречивый характер), не заимствовали от них «балтскую» топонимику?
Более того. При колонизации и ассимиляции неизбежны не только заимствования названий рек и мест, но и слов из языка автохтонного населения, субстрата, в язык колонизаторов. Так бывает всегда – там, где славянам приходилось тесно контактировать с неславянским населением, известны заимствования слов. Можно указать на заимствования из тюрских в южнославянские, из иранских – в восточнославянские или из немецкого – в западнославянские. Лексика живших в немецком окружении кашубов к 20 веку насчитывала до 10% заимствования из немецкого. В свою очередь, в саксонских диалектах окружающих Лужицу областей Германии лингвисты насчитывают до нескольких сотен даже не заимствований, а славянских реликтовых слов. Если предположить, что балтийские славяне ассимилировали германоязычное население на огромных пространствах между Эльбой и Вислой, следовало бы ожидать в их языке множество заимствований из древне-восточногерманских. Однако подобного не наблюдается. Если в случае полабских вендов-древан это обстоятельство ещё можно было бы попытаться объяснить плохой фиксацией лексики и фонетики, то в случае другого известного северо-лехитского языка, дожившего до наших дней кашубского – объяснить это уже гораздо сложнее. Стоит подчеркнуть, что речь идёт не о заимствованиях в кашубский из немецкого или общеславянских заимствованиях из восточногерманского.
Согласно концепции восточногерманского субстрата, должно было получиться так, что балтийские славяне ассимилировали автохтонное население юга Балтики уже после разделения праславянского на ветви. Иными словами, чтобы доказать иноязычное население южной Балтики, ассимилированное славянами, нужно выявить уникальный слой заимствований из неславянского языка, характерный только для балтийских и неизвестный у прочих славян. В силу того, что не сохранилось практически никаких средневековых памятников языка славян северной Германии и Польши, кроме немногочисленных упоминаний в написанных в иной языковой среде хрониках, для современных регионов Гольштейна, Мекленбурга и северо-западной Польши наибольшую роль играет изучение топонимики. Слой этих «дославянских» названий достаточно обширен по всему югу Балтики и лингвистами связывается обычно с «древнеевропейской гидронимией». Приводимые Ю. Удольфом результаты исследования славянизации дославянской гидронимии Польши в этой связи могут оказаться очень важными.
Славянские и дославянские гидронимы Польши по Ю. Удольфу, 1990
Оказывается, ситуация с гидронимикой в северной Польше сильно отличается от южной её половины. Дославянская гидронимия подтверждается на всей территории этой страны, но заметны и существенные различия. В южной части Польши дославянские гидронимы соседствуют со славянскими. В северной же – исключительно дославянская гидронимия. Обстоятельство достаточно странное, так как достоверно известно, что с эпохи по крайней мере Великого переселения народов все эти земли населяли уже носители собственно славянского языка, или различных славянских диалектов. Если принять наличие дославянской гидронимии как указатель на дославянский язык или субстрат, то это может указывать на то, что часть дославянского населения южной Польши в какой-то период покинула свои земли, так что сменившие их носители собственно славянского языка, заселив эти местности, дали рекам новые славянские названия. Линия, южнее которой в Польше начинается славянская гидронимика, в целом соответствует средневековому племенному делению, так что зона исключительно дославянской гидронимии приблизительно соответствует расселению носителей северолехитских диалектов. Проще говоря, области, в средневековье населённые различными балтийско-славянскими племёнами, более известными под собирательным названием поморян, отличаются от собственно «польских» отсутствием собственно славянской гидронимии.
В восточной части этого исключительно «дославянского» ареала впоследствии стали преобладать мазовские говоры, однако, в раннем средневековье река Висла ещё была границей поморян и балто-язычных племён. В восходящем к IX веку древнеанглийском переводе Орозия, в рассказе путешественника Вульфстана, Висла указана как граница Виндланда (то есть страны вендов) и эстов. Насколько далеко на юг простирались в это время балтские говоры восточнее Вислы в это время точно неизвестно. Однако, учитывая, что следы балтских поселений известны и западнее Вислы (см. к примеру: Топоров В.Н. Новые работы о следах пребывания пруссов к западу от Вислы // Балто-славянские исследования, М., 1984 и дальнейшие ссылки), можно предположить, что часть этого региона в раннем средневековье или в эпоху Великого переселения народов могла говорить на балтском. Не менее показательна и другая карта Ю. Удольфа.
Славянизация индоевропейской гидронимии в Польше по Ю. Удольфу, 1990
Северная часть Польши, южный берег Балтики, отличается от прочих континентальных регионов ещё и тем, что только здесь известны дославянские гидронимы, не подвергнувшиеся влиянию славянской фонетики. Оба обстоятельства сближают «индоевропейскую» гидронимику из региона поморян с гидронимикой из балтских земель. Но если то, что слова долго не подвергались славянизации в населённых балтами землях вполне понятно, то поморские неславянизированные гидронимы кажутся небезынтересными для исследования возможного дославянского субстрата. Из приведённых выше карт можно сделать два заключения:
• язык поморян должен был быть ближе к соседним западно-балтским, чем континентальные западнославянские диалекты и сохранять какие-то уже забытые в собственно славянских языках архаичные индоевропейские черты или фонетику;
• языковые процессы в славянских и балтских регионах южной Балтики протекали схоже, что отразилось как в широком пласте «балто-славянской» и «балтской топонимики», так и в фонетике. «Славянизация» (то есть переход на собственно славянские диалекты) юга Балтики должна была начаться позже, чем в южной Польше.
Крайне показательно при этом, что данные славянизации фонетики гидронимии северной Польши и ареал «балтской» топонимики восточной Германии получают дополнительное подтверждение при сравнении с существовавшими уже в средневековье различиями в западнославянских языках и диалектах. В языковом и культурном плане западнославянские племена Германии и Польши выделяются в две или три большие группы, так, что в северной половине этих земель проживали носители северолехитских диалектов, а в южной – южнолехитских и лужицко-сербских. Южной границей «балтской топонимики» в восточной Германии является Нижняя Лужица – регион, к югу от современного Берлина. Исследователи славянской топонимики Германии Э. Айхлер и Т. Витковски (Eichler E., Witkowski T. Das altpolabische Sprachgebiet unter Einschluß des Drawehnopolabischen // Slawen in Deutschland, Berlin, 1985) выделили приблизительную «границу» распространения северолехитских и лужицко-сербских диалектов в Германии. При всей условности этой «границы» и возможности небольших отклонений к северу или югу, стоит обратить внимание, что она очень точно совпадает с границей балтской топонимики.
Граница северолехитских и лужицко-сербских диалектов в средневековой Германии
Другими словами, северолехитские диалекты как на территории Германии, так и Польши, в средние века получили распространение именно на тех территориях, где известен обширный слой «балтской» топонимики. В то же время, различия северолехитских с другими западнославянскими языками настолько велики, что речь в этом случае идёт о самостоятельном диалекте праславянского, а не ветви или диалекте лехитского. То, что при этом самобытные северолехитские диалекты ещё и обнаруживают близкую связь с балтскими в фонетике, а в некоторых случаях – гораздо более близкую, чем с соседними славянскими – кажется уже не «странным совпадением» а вполне естественной закономерностью (ср: сев.-лех. «карва» и балт. «карва», корова, или сев.-лех. «гард» и балт. «гард» и т.п.).
«Балтская» топонимика и северо-лехитские диалекты
Названные выше обстоятельства противоречат общепринятой концепции о проживании здесь до славян носителей древнегерманских диалектов. Если славянизация южнобалтийского субстрата происходила долго и медленно, то отсутствие германской топонимики и эксклюзивных восточногерманских заимствований в кашубский можно назвать говорящим само за себя. Кроме предположения о возможной восточногерманской этимологии Гданьска, с древнегерманской топонимикой здесь оказывается очень туго – в то время, когда многие названия рек не только восходят к дославянскому языку, но и сохранились настолько хорошо, что не выказывают и следов влияния славянской фонетики. Ю. Удольф относил всю дославянскую гидронимию Польши к древнеиндоевропейскому языку, до разделения на отдельные ветви, и указывал на возможное германское влияние для двух названий западнопольских рек Варты и Нотеча, однако, здесь речь не шла о собственно германском происхождении.
Вместе с тем, в кашубском языке лингвисты видят возможным выделить слой даже не просто заимствований из балтских, но и реликтовых балтских слов. Можно указать на статью «Поморянско-балтские соответствия в лексике» известного исследователя и знатока кашубского языка Ф. Хинце (Hinze F. Pomoranisch-baltische Entsprechungen im Wortschatz // Zeitschrift für Slavistik, 29, Heft 2, 1984) с приведением эксклюзивных балтско-поморянских заимствований: 1 поморянско-древнепрусского, 4 поморянско-литовских и 4 поморянско-латышских. Особого внимания при этом заслуживает приведённое автором в заключении наблюдение:
«Среди приведённых в обоих предшествующих главах примеров вполне могут находиться древние заимствования из балтского и даже балтские реликтовые слова (например, поморянское stabuna), однако, доказать это зачастую будет сложно. Здесь мне хотелось бы привести лишь один пример, свидетельствующий о тесных связях между поморянскими и балтскими речевыми элементами. Речь идёт о поморянском слове kuling – «кроншнеп, песочник». Хотя это слово по своему корню этимологически и неотделимо от своих славянских родственников (kul-ik), однако, по морфологическим признакам, то есть – по суффиксу, восходит к балто-славянской праформе *koulinga – «птица». Ближайшим балтским аналогом выступает лит. koulinga – «кроншнеп», однако, поморянское kuling должно быть заимствованием не из литовского, а из древнепрусского, в пользу чего уже высказывался Буга. К сожалению, в древнепрусском этого слова не зафиксировано. В любом случае, речь идёт о древнем балтско-славянском заимствовании» (Hinze F, 1984, S. 195).
За лингвистической формулировкой реликтовых слов неизбежно следует исторический вывод об ассимиляции кашубами балтского субстрата. К сожалению, создаётся впечатление, что в Польше, где в основном и занимались изучением кашубского, этот вопрос из чисто исторического перешёл скорее в политический. В своей монографии о кашубском языке Ханна Поповска-Таборска (Popowska-Taborska H. Szkice z kaszubszczynzny. Leksyka, Zabytki, Kontakty jezykowe, Gdansk, 1998) приводит библиографию вопроса, мнения различных польских историков «за» и «против» балтского субстрата в землях кашубов, и критикует Ф. Хинце, однако, сама полемика о том, что кашубы были славянами, а не балтами, кажется более эмоциональной, нежели научной, а постановка вопроса – неверной. Славянство кашубов несомненно, но не стоит бросаться и из крайности в крайность. Имеется множество указаний на большее сходство культуры и языка балтийских славян с балтами, неизвестное у других славян, и это обстоятельство заслуживает самого пристального внимания.
В приведённой выше цитате Ф. Хинце обратил внимание на наличие суффикс –ing в поморском слове kuling, считая его древним заимствованием. Но не менее вероятным кажется, что речь в данном случае может идти скорее о реликтовом слове из субстратного языка, так как при наличие в славянских собственного кулик из того же общего для балтов и славян корня, для собственно «заимствования» теряются всякие основания. Очевидно, предположение о заимствовании возникло у исследователя из-за неизвестности суффикса –ing в славянских. Возможно, при более широком рассмотрении вопроса такое словообразование окажется не таким уж и уникальным, а даже наоборот – может оказаться характерным для северолехитских говоров, возникших в местах наиболее долгого сохранения «дославянского» языка.
В индоевропейских языках суффикс –ing означал принадлежность к чему-либо и был наиболее характерен для германских и балтских. Удольф отмечает использование этого суффикса в дославянской топонимике Польши (праформы *Leut-ing-ia для гидронима Lucaza, *Lüt-ing-ios для топонима Lautensee и *L(o)up-ing-ia для Lupenze). Применение этого суффикса в названиях гидронимов позже стало широко известно для балто-язычных регионов Пруссии (например: Dobr-ing-e, Erl-ing, Ew-ing-e, Is-ing, Elb-ing) и Литвы (например: Del-ing-a, Dub-ing-a, Ned-ing-is). Также суффикс –ing широко применялся в этнонимах племён «античной Германии» – можно вспомнить перечисленные Тацитом племена, название которых содержало такой суффикс, или балтских jatv-ing-i, в древнерусском произношении известных как ятвяги. В этнонимах балтийско-славянских племён суффикс –ing известен у полабов (polab-ing-i) и смельдингов (smeld-ing-i). Так как между обоими племенами обнаруживается связь, то есть смысл остановиться на этом моменте подробнее.
Smeldingi впервые упоминаются во Франкских анналах под 808 годом. Во время нападения данов и вильцев на королевство ободритов, два подчинявшихся до этого ободритам племени – смельдинги и линоны – подняли мятеж и перешли на сторону данов. Очевидно, что для этого было необходимо два обстоятельства:
• смельдинги не были изначально «ободритами», а были принуждены ими к подчинению;
• можно предполагать прямой контакт между смельдингами и данами в 808 году.
Последнее важно для локализации смельдингов. Сообщается, что в 808 году, после завоевания двух областей ободритов, Годфрид вышел к Эльбе. В ответ на это Карл Великий направил к Эльбе, на помощь ободритам, войска под предводительством своего сына, которые воевали здесь со смельдингами и линонами. Таким образом, оба племени должны были обитать где-то рядом с Эльбой, гранича с одной стороны с ободритами, а с другой – с Франкской империей. Эйнхард, описывая события тех лет, сообщает только о «линонской войне» франков, но не упоминает смельдингов. Причина, как нам видится, в том, что смельдингам в 808 году удалось выстоять – для франков этот поход окончился неудачно, поэтому подробностей о нём и не сохранилось. Это же подтверждают и Франкские анналы – в следующем 809 году король ободритов Дражко отправляется в ответный поход на вильцев и на обратном пути покоряет смельдингов после осады их столицы. В анналах Муассака последняя записана как Smeldinconoburg – словом, содержащим основу smeldin или smeldincon и немецкое слово burg, означающее крепость.
В дальнейшем смельдинги упоминаются ещё лишь единожды, в конце IX века Баварским географом, сообщающем о том, что рядом с племенем линонов (Linaa) находятся племена бетеничей (Bethenici), смельдингов (Smeldingon) и моричан (Morizani). Бетеничи жили в области Прингниц у слияния Эльбы и Гаволы, в районе города Гавельберг и впоследствии упоминаются Гельмольдом как Brizani. Линоны жили также на Эльбе, к западу от бетеничей – их столицей был город Ленцен. Кого именно Баварский географ называет Morizani не совсем ясно, так как по близости известно сразу два племени со схожими названиями – моричане (Mortsani), жившие на Эльбе южнее бетеничей, ближе к Магдебургу, и мюричане, жившие на озере Мюриц или Мориц, к востоку от бетеничей. Впрочем, в обоих случаях моричане выходят соседями бетеничей. Так как линоны жили на юго-восточной границе ободритского королевства, место расселения смельдингов можно определить с достаточной точностью – чтобы соответствовать всем критериям, они должны были быть западными соседями линонов. Юго-восточной границей саксонской Нордальбингии (то есть юго-западной границей ободритского королевства) императорские грамоты и Адам Бременский называют Дельбендский лес, находившийся между одноимённой рекой Дельбендой (притоком Эльбы) и Гамбургом. Именно здесь, между Дельбендским лесом и Ленценом, и должны были обитать смельдинги.
Предполагаемый район расселения смельдингов
Упоминания о них загадочным образом прекращаются в конце IX века, хотя все их соседи (линоны, ободриты, вильцы, моричане, бризани) часто упоминаются и впоследствии. Вместе с тем, начиная с середины XI века, на Эльбе «появляется» новое крупное племя полабов. Первое упоминание полабов восходит к грамоте императора Генриха 1062 года как «область Palobe». Очевидно, в этом случае имело место банальная описка от Polabe. Немногим позже polabingi описываются Адамом Бременским как одно из наиболее сильных ободритских племён, сообщается о подчинённых им провинциях. Гельмольд называл их polabi, однако, как топоним один раз называет и «провинцию полабингов». Таким образом, становится очевидно, что этноним polabingi происходит от славянского топонима Полабье (polab-ing-i – «жители Polabe») и суффикс –ing употребляется в нём ожидаемо как указание на принадлежность.
Столицей полабов был город Ратцебург, находившийся на стыке трёх ободритских провинций – Вагрии, «земли ободритов» и Полабья. Практика устройства княжеских ставок на границах областей была достаточно характерна для балтийских славян – можно вспомнить город Любицу, стоящую на границе Вагрии и «земли ободритов в узком смысле» (практически – по соседству с Ратцебургом) или столицу хижан Кессин, находившийся на самой границе с ободритами, на реке Варнов. Однако область расселения полабов, уже исходя из самого значения слова, должна была располагаться в Приэльбье, не зависимо от того, насколько далеко от Эльбы была расположена их столица. Полабинги упоминаются одновременно с линонами, поэтому на востоке граница их расселения не могла находиться восточнее Ленцена. Значит, в качестве предположительного места расселения полабов стоит рассматривать весь регион, ограниченный на северо-западе Ратцебургом, на северо-востоке Зверином (совр. Шверин), на юго-западе Дельбендским лесом, а на юго-востоке городом Ленцен, так, что в восточную часть этого ареала попадают и области, ранее населённые смельдингами.
Предполагаемый район расселения полабов
В силу того, что хронологически полабы начинают упоминаться позже смельдингов и оба племени никогда не упоминаются вместе, можно предположить, что Полабье к XI веку стало собирательным названием для ряда мелких областей и населявших их племён между ободритами и Эльбой. Находясь под властью ободритских королей как минимум с начала IX века, в XI веке эти области могли быть объединены в единую провинцию «Полабье», управлявшуюся ободритским князем из Ратцебурга. Таким образом, смельдинги за два века попросту «растворились» в «полабах», не имея с 809 года своего самоуправления, к XI веку они перестали восприниматься соседями как отдельная политическая сила или племя.
Тем любопытнее кажется, что в названиях обоих племён обнаруживается суффикс –ing. Стоит обратить внимание на название смельдингов – наиболее древнюю из обоих форм. Лингвистами Р. Траутманном и О.Н. Трубачёвым этноним смельдингов объяснялся от славянского «смоляне», однако, уже Трубачёв признавал, что методологически такая этимология будет натяжкой. Дело в том, что без суффикса –ing остаётся основа smeld- , а не smel-/smol-. В корне присутствует ещё одна согласная, которая повторяется при всех упоминаниях смельдингов не менее чем в трёх независимых источниках, так что списывать этот факт на «искажение» было бы уходом от проблемы. На ум приходят слова Удольфа и Каземир о том, что в соседней с ободритами Нижней Саксонии было бы невозможно объяснить десятки топонимов и гидронимов, исходя из германского или славянского, и что такое объяснение становится возможным только при привлечении балтского. По моему личному мнению, смельдинги – как раз именно такой случай. Ни славянская, ни германская этимология невозможны здесь без сильных натяжек. В славянском не было суффикса –ing и сложно объяснить, почему соседним германцам вдруг потребовалось передавать слово *smolаni через эту германскую частичку, в то время, когда десятки других славянских племён Германии без проблем записывались немцами со славянскими суффиксами –ani, -ini.
Более вероятным, чем «германизация» славянской фонетики, было бы чисто германское словообразование, а smeld-ingi означало бы на языке соседних саксов «жители Smeld». Проблемы здесь возникают с тем, что название этой гипотетической области Smeld сложно объяснить из германского или славянского. В то же время, при помощи балтского это слово приобретает подходящий смысл, так что ни семантика, ни фонетика не требуют никаких натяжек. К сожалению, лингвисты, составляющие этимологические справочники порой для огромных регионов, очень редко хорошо представляют себе описываемые ими места. Можно исходить из того, что в большинстве из них сами они никогда не бывали и с историей каждого конкретного топонима досконально не знакомы. Их подход прост: смельдинги – славянское племя? Значит, этимологию будем искать в славянском. Известны ли схожие этнонимы ещё в славянском мире? Известны смоляне на Балканах? Замечательно, значит и на Эльбе смоляне!
Однако у каждого места, у каждого народа, племени и даже человека существует своя история, не учитывая которой можно пойти по ложному пути. Если название племени смельдингов было искажением славянского «смоляне», то смельдинги должны были ассоциироваться у своих соседей с выжиганием, расчисткой лесов. Это был очень распространённый в средневековье род деятельности, поэтому чтобы «выделиться» из массы других занимающихся выжиганием, смельдингам, наверное, нужно было заниматься этим интенсивнее прочих. Иначе говоря, жить в какой-то очень лесистой, труднопроходимой местности, где человеку приходилось отвоёвывать себе место для жизни у леса. Лесистые места действительно известны на Эльбе – достаточно вспомнить соседнюю со смельдингами, находящуюся на другом берегу Эльбы область Дравен, или соседнюю с Вагрией Гользатию – оба названия означают не что иное как «лесистые области». Поэтому «смоляне» смотрелись бы на фоне соседних древан и гользатов вполне естественно – «в теории». «На практике» же всё оказывается иначе. Нижнее течение Эльбы между Ленценом и Гамбургом действительно сильно выделяется среди прочих соседних областей, однако, совсем не по «лесному» признаку. Этот регион известен своими песками. Уже Адам Бременский упоминал о том, что Эльба в районе Саксонии «становится песчаной». Очевидно, должно было иметься в виду как раз нижнее течение Эльбы, так как среднее и верхнее её течение во времена хрониста входили в состав марок, но не собственно «исторической Саксонии», в рассказ о которой он и поместил своё замечание. Именно здесь, в районе города Дёмитц, между деревнями с говорящими названиями Большой и Малый Шмёльн (Gross Schmölln, Klein Schmölln) находится самая большая внутренняя дюна Европы.
Песчанная дюна на Эльбе в районе деревни Малый Шмёльн
При сильном ветре песок разлетается отсюда на многие километры, делая всю окружающую область неплодородной и потому одной из самых малозаселённых в Мекленбурге. Историческое название этой области – Гризе Гегенд (нем. «серая область»). Из-за большого содержания песка, почва здесь действительно приобретает серый цвет.
Земля в районе города Дёмитц
Геологи относят появление эльбских песчаных дюн к концу последнего ледникового периода, когда с талой водой к берегам реки были принесены песчаные прослойки в 20-40 м. Период наибольшего «расцвета» дюн в то же время датируют «славянским периодом», когда активная вырубка лесов сильно ускорила процесс распространения песка. Ещё и сейчас в районе Дёмитца песчаные дюны достигают многих метров в высоту и отлично видны среди окружающих равнин, безусловно, являясь самым «ярким» местным ориентиром. Поэтому хочется обратить внимание, что в балтских языках песок называется очень схожими словами: «смелис» (лит.) или «смилтис» (лат.). Словом Smeltine балты обозначали крупные песчаные дюны (ср. название большой песчаной дюны на Куршской косе Smeltine).
В силу этого балтская этимология в случае смельдингов выглядела бы убедительной и с точки зрения семантики, и с точки зрения фонетики, имея при этом и прямые параллели в балтской топонимике. Исторические основания для «неславянской» этимологии также имеются. Большинство названий рек в нижнем течении Эльбы имеют дославянское происхождение и песчаные дюны возле Дёмитца и Боиценбурга находятся как раз в междуречье трёх рек с дославянскими названиями – Эльбы, Эльды и Дельбенды. Последняя также может стать зацепкой в интересующем нас вопросе. Здесь же можно отметить, что не имеет вразумительной славянской этимологии и имя соседнего со смельдингами племени – линонов или линов, также живших в районе концентрации дославянской гидронимики и не входившими ни в союз ободритов, ни в союз лютичей (т.е., возможно, также бывшими какого-то иного происхождения). Название Дельбенде впервые упоминается во Франкских анналах под 822 годом:
По приказу императора, саксы возводят некую крепость за Эльбой, в месте, которое называется Дельбенде. И когда из него были изгнаны славяне, которые занимали его до этого, против нападений [славян] в нём был размещён саксонский гарнизон.
Город или крепость с таким названием впоследствии не упоминаются более нигде, хотя согласно анналам, город остался за франками и стал местом расположения гарнизона. Кажется вероятным предположение археолога Ф. Лаукса о том, что Дельбенде франкских анналов – это будущий Гамбург. Немецкая крепость Гаммабург на нижней Эльбе начала приобретать значение как раз в первой половине IX века. Об основании её не имеется достоверных грамот (имеющиеся признаются фальшивками), а нижний слой крепости Гаммабург археологи определяют как славянский и относят к концу VIII века. Таким образом, Гаммбург действительно имел одинаковую судьбу с городом Дельбенде – немецкий город был основан в первой половине IX века на месте славянского поселения. Сама река Дельбенде, на которой ранее искали город, протекает восточнее Гамбурга и является одним из притоков Эльбы. Впрочем, название города могло происходить и не от самой реки, а от описанного Адамом Бременским Дельбендского леса, расположенного между рекой Дельбенде и Гамбургом. В случае, если Дельбенде – название славянского города, а после перехода к немцам он был переименован в Гаммабург, то можно предположить, что название Дельбенде могло восприниматься германцами как чужеродное. Учитывая, что для гидронима Дельбенде предполагаются как возможные одновременно и балтская, и германская этимологии, это обстоятельство можно рассматривать как косвенный аргумент в пользу «балтской версии».
Схожим образом дело могло обстоять и в случае смельдингов. Если название всей песчаной местности между Дельбенде и Ленценом происходило из дославянского, балтского обозначения песка, то суффикс –ing, как обозначение принадлежности, был бы как раз на своём месте в этнониме «жители [области] Смельд», «жители песчаной местности».
Другой, более восточный приток Эльбы с дославянским названием Эльда, также может оказаться связанным с длительным сохранением дославянского субстрата. На этой реке находится город Пархим, впервые упоминаемый в 1170 году как Пархом. Мекленбургский историк Николай Маршалк в начале XVI века оставил об этом городе следующее сообщение: «Среди их [славянских] земель находится очень много городов, среди которых – упомянутый Клавдием Птолемеем Алистос, сейчас – Пархун, названный в честь идола, изображение которого, отлитое из чистого золотого, как до сих пор ещё верят, спрятано где-то поблизости» (Mareschalci Nicolai Annalium Herulorum ac Vandalorum // Westphalen de E.J. Monumenta inedita rerum Germanicarum praecipue Cimbricarum et Megapolensium, Tomus I, 1739, S. 178).
Судя по выражению «ещё верят» переданные Маршалком сведения о происхождении названия города от имени славянского языческого божества опирались на традицию или представление, существовавшее в Мекленбурге ещё в его время. В начале 16 века, как указывает Маршалк в другом месте, на юге Мекленбурга ещё сохранялось славянское население (Ibid., S. 571). Подобные сообщения о сохранявшихся здесь следах и памяти о славянском язычестве, действительно, далеко не единичны. В том числе и сам Маршалк упоминал в своей Рифмованной хронике о сохранении некоей короны идола Радегаста в церкви города Гадебуша в то же самое время. Связь славянского прошлого города в народной памяти с язычеством неплохо перекликается с находкой археологами остатков языческого храма в сопутствующей Пархиму или заменившей его на определённом этапе крепости в Шарцине. Эта крепость располагалась всего в 3 км от Пархима и представляла из себя крупный, защищённый крепостными стенами торговый центр на юго-восточной границе королевства ободритов. Среди многочисленных артефактов, здесь было найдено множество предметов роскоши, импорта и указаний на торговлю – таких как оковы для рабов, десятки весов и сотни гирек (Paddenberg D. Die Funde der jungslawischen Feuchtbodensiedlung von Parchim-Löddigsee, Kr. Parchim, Mecklenburg-Vorpommern, Reichert Verlag, Wiesbaden, 2012).
Одно из найденных в крепости строений археологи интерпретируют как языческий храм, однотипный языческому храму в Гросс Радене (Keiling H. Eine wichtige slawische Marktsiedlung am ehemaligen Löddigsee bei Parchim// Archäologisches Freilichtmuseum Groß Raden, Museum für Ur- und Frügeschichte Schwerin, 1989). Подобная практика совмещения культового места и торга хорошо известна по письменным источникам. Гельмольд описывает большой рыбный рынок на Рюгене, прибыв на который купцы должны были совершить пожертвование в храм Свентовита. Из более далёких примеров можно вспомнить описания ибн-Фадлана о русах на Волге, приступавших к торговле только после того, как пожертвуют часть товара антропоморфному идолу. В то же время, культовые центры – значительные храмы и святилища – выказывают удивительную «живучесть» в народной памяти и среди исторических преобразований. Новые церкви устраивались на местах старых святилищ, а в их стены нередко встраивались и сами идолы или детали разрушенных храмов. В других случаях, бывшие святилища не без помощи церковной пропаганды, стремившейся «отвратить» паству от их посещения, запоминались как «чёртовы», «дьявольские» или просто «нехорошие» места.
Реконструкция крепости Шарцин и языческого храма в музее
Как бы там ни было, форма имени языческого божества Пархун кажется слишком сходной с именем балтского бога-громовержца Перкуна, чтобы быть произвольной «народной» выдумкой. Расположение Пархима на южной границе ободритских земель, в непосредственной близости с концентрацией дославянской гидронимики (сам город стоит на реке Эльде, название которой восходит к дославянскому языку) и племени смельдингов, может быть связано с дославянским балтским субстратом и указывать на некоторые обусловленные этим культурные или, скорее, диалектные различия между северными и южными ободритскими землями.
Начиная с XVI века мысль о происхождении названия Пархима от имени языческого бога Пархуна была популярна в латиноязычных немецких трудах. После Маршалка в XVII веке о нём писали Бернард Латом, Конрад Дитерик и Абрахам Френцель, отождествлявшие пархимского Пархуна с прусским Перкунасом и русским Перуном. В XVIII Йоахим фон Вестфален разместил в своём труде и изображение пархимского Пархуна в виде стоящей на постаменте статуи, одной рукой опиравшейся на стоящего за ним быка и держащего раскалённое железо с исходящими из него молниями в другой. Голову громовержца окружал ореол в виде некого подобия лепестков, по всей видимости, символизирующий солнечные лучи или огонь, а у постамента находились сноп колосьев и коза. Любопытно, что ещё в начале прошлого века немецкие жители Пархима с большим интересом относились к славянскому прошлому своего города, и изображение бога Пархуна – покровителя города из труда Вестфалена торжественно проносилось по улицам Пархима на праздновании 700-летнего юбилея города.
Паркун – бог грома и покровитель Пархима на праздновании 700-летнего юбилея города
В предыдущей части статьи уже вкратце упоминалось о связи этнонима чрезпенян с характерными для балтов топонимами и этнонимами типа «через + название реки». Упрощённо, аргументация сторонников «балтской» гипотезы сводится к тому, что этнонимы такого типа были характерны для балто-язычных народов и там же встречаются прямые аналоги (circispene), а аргументация сторонников «славянской» версии – к тому, что такое словообразование теоретически возможно и у славян. Вопрос кажется не простым, и обе стороны, безусловно, по-своему правы. Мне же кажется, что приводимая А. Непокупним карта этнонимов такого типа уже сама по себе является достаточным основанием, чтобы заподозрить здесь связь. Так как лингвисты очень редко привлекают в своих исследованиях данные археологии и историю, имеет смысл заполнить этот пробел и проверить, не найдётся ли каких-нибудь других отличий в культуре и истории этого региона. Но для начала надо определиться, где искать.
Пусть не покажется странным, но само по себе племя чрезпенян в этом вопросе роли играть не будет. Значение этнонима достаточно определённо и означает «живущие через [реку] Пену». Уже в схолии 16(17) к хронике Адама Бременского сообщалось, что «хижане и черезпеняне живут по эту сторону реки Пены, а толлензяне и редарии – по ту сторону этой реки».
Этноним «живущие через Пену» должен был быть экзоэтнонимом, данным чрезпенянам их соседями. Традиционное мышление всегда ставит себя в «центр» и ни один народ не идентифицирует себя во второстепенной роли, ставя на первую своих соседей, не «представляется» чьими-то соседями. Для живущих к северу от Пены чрезпенян «чрезпенянами» должны были быть жившие по другую сторону реки толлензяне, а не они сами. Поэтому для поисков других возможных особенностей носителей языка, словообразование которого выказывает близкие связи с балтами, стоит обратиться к племенам толлензян и редариев. Столицей чрезпенян был город Демин, стоящий на слиянии рек Пены и Толлензы (это слияние было неверно названо Адамом «устьем»). Этноним толлензян, повторяющий название реки, недвусмысленно говорит о том, что именно они и были прямыми соседями чрезпенян «через Пену» и жили по реке Толлензе. Последняя берёт свой исток в Толлензском озере. Где-то здесь, очевидно, должны были начинаться земли редариев. Вероятно, все 4 племени хижан, чрезпенян, толлензян и редариев были изначально единого происхождения, либо сблизились во времена большого союза вильцев или велетов, потому разбирая вопрос о чрезпенянах, невозможно обойти вниманием «велетскую легенду».
Расселение племён хижан, чрезпенян, толлензян и редариев
Впервые вильцы упоминаются во Франкских анналах в 789 году, во время похода на них Карла Великого. Более подробные сведения о вильцах сообщает биограф Карла Великого Эйнхард:
После того как те волнения были улажены, была начата война со славянами, которых у нас принято называть вильцами, а на самом деле (то есть на своем наречии) они зовутся велатабами…
От западного океана на Восток протянулся некий залив, длина которого неизвестна, а ширина не превышает сто тысяч шагов, хотя во многих местах он и более узок. Вокруг него живет множество народов: даны, также как и свеоны, которых мы называем норманнами, владеют северным побережьем и всеми его островами. На восточном берегу живут славяне, эсты и различные другие народы, между которыми главные велатабы, с которыми тогда Карл вел войну.
Оба замечания Эйнхарда кажутся очень ценными, так как находят отражение и в других источниках. Раннесредневековое представление о том, что у славян некогда было одно «главное» племя с единым королём, впоследствии распавшееся, определённо должно было происходить от самих славян и, очевидно, иметь какие-то исторические основания. Эту же «легенду» передают и совершенно не связанные с Эйнхардом арабские источники. Аль-Бекри, использовавший для своего описания не сохранившийся рассказ побывавшего на юге Балтики еврейского купца Ибн-Якуба, сообщал:
Славянские страны простираются от Сирийского (Средиземного) моря до океана на севере… Они образуют различные племена. В древние времена они были объединены единым королём, которого они называли Маха. Он был из племени, называемого велинбаба, и племя это было среди них знатно.
Очень похоже на Аль-Бекри и сообщение другого арабского источника, Аль-Масуди:
Славяне суть из потомков Мадая, сына Яфета, сына Нуха; к нему относятся все племена Славян и к нему примыкают в своих родословиях… Обиталища их на севере, откуда простираются на запад. Они составляют различные племена, между коими бывают войны, и они имеют царей. Некоторые из них исповедуют христианскую веру по Якобитскому толку, некоторые же не имеют писания, не повинуются законам; они язычники и ничего не знают о законах. Из этих племен одно имело прежде в древности власть (над ними), его царя называли Маджак, а само племя называлось Валинана.
Существуют разные предположения о том, какому славянскому племени соответствовало «велинбаба» и «велинана», однако, с велетами его обычно не связывают. А между тем, сходство во всех трех описаниях достаточно велико: 1) фонетически схожее название – велатабы/велинбаба/велинана; 2) характеристика, как самого сильного славянского племени в древности; 3) наличие некого легендарного правителя по имени Маха/Маджак (другой вариант прочтения – Махак – ещё более сближает обе формы) в двух из трёх сообщений. Кроме того, «найти» славянское племя велинов в средние века оказывается не сложно. Хроника Адама Бременского, так мало анализировавшаяся на предмет славянских этнонимов и просто переписываемая без раздумья начиная со времён Гельмольда и до наших дней, кажется, может помочь найти ответы на многие сложные вопросы.
Ещё дальше обитают хижане и черезпеняне, – писал Адам – которых от толлензян и редариев отделяет река Пена, и их город Деммин. Здесь – граница Гамбургского прихода. Есть и другие славянские племена, которые проживают между Эльбой и Одером, такие как гаволяне, живущие по реке Гавель, доксаны, любушане, вилины, стодоране и многие другие. Самые сильные среди них – это живущие посредине редарии…(Адам, 2-18)
Я подчеркнул ключевые слова, чтобы было понятнее, что Адам совершенно определённо не знал, что у многих балтийско-славянских племён были германские экзоэтнонимы и славянские самоназвания. Гаволяне и стодоряне были одним племенем – немецким и славянским вариантами одного имени. Имя доксан соответствует названию реки Доксы, находившейся к югу от редариев. Лебушане должны были проживать в окрестностях города Лебуш на Одре. А вот вилинов не знают другие источники. Особенно показательны в этом плане грамоты саксонских королей, Магдебургского и Гавельбергского епископств 10 века, перечисляющие завоёванные славянские провинции – все земли между Одрой и Эльбой, на север до Пены и не знающие «провинции вилинов» в отличие от провинций и племён редариев, чрезпенян или толлензян. Схожее название славян, живших на юге Балтики где-то между ободритами и поляками, известно также и из хроники Видукинда Корвейского, в 69-ой главе 3-й книги, повествующей о том, как после разорения Старигарда Вихман «повернул на восток, снова появился у язычников и повел переговоры со славянами, которых зовут Vuloini, чтобы они каким-либо образом вовлекли в войну Мешко». Велеты действительно были враждебны Мешко и находились географически как раз восточнее ободритов, однако, в данном случае не менее вероятным было бы и поморское племя волинян, как прототип Vuloini Видукинда. Косвенно в пользу данной версии говорят и другие формы написания этого слова в рукописях Видукинда: uuloun, uulouuini, так и известность Видукинду велетов под германской формой названия Wilti. Поэтому здесь мы ограничимся только упоминанием о таком сообщении, без привлечения его в реконструкцию «велетской легенды».
Можно предположить, что «велины» Адама, названные им среди велетских племён, были не названием отдельного племени, а всё тем же древним самоназванием вильцев – велетами. Если оба названия были славянскими, то смысл обоих, очевидно, должен был быть «великие, большие, огромные, главные», что и семантически и фонетически хорошо сходится со славянским преданием о «главном племени славян» велатаби/велинбаба/велинана. При этом гипотетический период «главенства» велетов над «всеми славянами» исторически мог прийтись только на времена до 8 века. Ещё более подходящим кажется помещение этого периода во времена Великого переселения народов и момента выделения славянского языка. Значительным в этом случае кажется и сохранение преданий о неком периоде величия вильцев в эпосе континентальных германцев. В так называемой Саге о Тидреке Бернском описывается история о короле Вилькине.
Был конунг по имени Вилькин, славный победами и храбростью. Силою и опустошением он овладел страной, что называлась страной вилькинов, а теперь зовется Свитьодом и Гуталандом, и всем царством шведского конунга, Сканией, Скаландом, Ютландом, Винландом (Vinland) и всеми царствами, какие к тому принадлежат. Так далеко простиралось царство Вилькина-конунга, как страна обозначенная его именем. Таков и прием рассказа в этой саге, что от имени первого вождя принимает название его царство и народ, им управляемый. Таким образом, и это царство названо страной вилькинов от имени конунга Вилькина, а народом вилькинов люди, там обитающие, — все это пока новый народ не приял владычество над той страной, отчего вновь переменяются имена.
Далее сага повествует об опустошении королём Вилькином польских (Pulinaland) земель и «всех царств до моря». После чего Вилькин побеждает русского короля Гертнита и накладывает дань на все его обширные владения – русские земли, землю Аустрикки, большую часть Венгрии и Греции. Другими словами, кроме скандинавских стран Вилькин становится королём практически всех населённых с эпохи Великого переселения народов славянами земель.
В народе, получившем своё имя от короля Вилькина – то есть вилькинах – отчётливо узнаётся германское произношение славянского племени велетов – вильцы. Схожие предания о происхождении названия племени от имени его легендарного предводителя действительно были очень широко распространены у славян. Козьма Пражский в XII веке описывал легенду о происхождении русских, чехов и поляков (ляхов) от имён их легендарных королей: братьев Руса, Чеха и Леха. Предание о происхождении названий племён радимичей и вятичей от имён их предводителей Радима и Вятко в том же веке записал и Нестор в Повести временных лет.
Оставив в стороне вопрос, насколько такие предания соответствовали действительности и отметив только характерность такой традиции объяснения названий племён именами их легендарных родоначальников, подчеркнём ещё раз явные общие черты представлений разных народов о велетах: 1) главенство над «славянами, эстами и другими народами» на берегу Балтики согласно франкским источникам; 2) главенство над всеми славянами в период правления одного из их королей, согласно арабским источникам; 3) владение балтийско-славянскими землями (Винландом), занятие Польши, и «всех землель до моря», включая русские, центрально-европейские и балканские земли, а также завоевание Ютландии, Готланда и Скандинавии при короле Вилькине, согласно континентально-германскому эпосу. Предание о короле Вилькине было известно и в Скандинавии. В VI книге «Деяний данов», в рассказе о богатыре Старкатере, наделённом Тором могучестью и телом великанов, Саксон Грамматик повествует, как после путешествия Старкатера на Русь и в Византию, герой отправляется в Польшу и побеждает там знатного воина Васце, «которого немцы по-другому записывают как Wilcze».
Поскольку восходящий к эпохе Великого переселения народов германский эпос о Тидреке уже содержит «велетскую легенду» и форму «вильки», есть все основания подозревать связь этого этнонима с упоминающимися ранее античными авторами вильтами. Такая исходная форма вполне могла перейти в германских языках в «вильци» (впрочем, в некоторых источниках, как у процитированного выше Видукинда, вильцы записаны именно как Wilti), а в славянских в «велеты». Сам по себе этноним мог и не означать изначально «великих», но в силу подчинения этим племенем в какой-то период соседних славянских племён и фонетического сходства со славянским «великий», начать пониматься ими именно в таком смысле. Из этой «народной этимологии», в свою очередь, в более поздние времена могла появиться и ещё более простая славянская форма «велины» с тем же значением «великие». Так как предания помещают период главенства велинов во времена непосредственно перед разделением славянских племён и приписывают им господство также и над эстами, то сопоставляя эти данные с балто-славянскими гипотезами В.Н. Топорова, получится, что велины и должны были быть тем самым «последним балто-славянским племенем» до разделения балто-славянского на ветви и выделения славянских диалектов «на периферии». Противники версии о существовании единого балто-славянского языка и сторонники временного схождения балтских и славянских также могли бы найти в древнем эпосе подтверждение своих взглядов, приняв время главенства вильтов – временем «сближения».
Не менее любопытным кажется и имя легендарного правителя «всех славян» из племени велинов. Маха, Махак/Маджак – имеет немало параллелей в древних индоевропейских языках, начиная от санкр. máh – «великий» (ср. идентичный титул верховного правителя Маха в древнеиндийской традиции), авестийского maz- (ср. Ахура Мазда), армянского mec, средневерх.-нем. «mechel», среднениж.-нем «mekel», старо-сак. «mikel» – «большой, великий» (ср. др-сканд. Миклагард – «Великий город»), до латинского magnus/maior/maximus и греческого μέγαζ. Название столицы ободритов Михеленбург немецкие хронисты также переводят латинским Магнополь, т.е. «великий город». Возможно, к этому же древнему индоевропейскому корню *meg’a- со значением «великий» восходят и «странные» имена знатных ободритов – князей Никлота и Нако, жреца Мико. В 13 веке польский хронист Кадлубек записал в своей хронике схожую «байку» о легендарном правителе ободритов Микколе или Миклоне, от имени которого происходило название столицы ободритов:
quod castrum quidam imperator, deuicto rege Slauorum nomine Mikkol, cuidam nobili viro de Dale[m]o, alias de Dalemburg, fertur donasse ipsum in comit[ia]m, Swerzyniensem specialem, quam idem imperator ibidem fundauerat, a filiis Miklonis protegi deberet. Iste etenim Mikkel castrum quoddam in palude circa villam, que Lubowo nominatur, prope Wysszemiriam edificauit, quod castrum Slaui olim Lubow nomine ville, Theutunici vero ab ipso Miklone Mikelborg nominabant. Vnde usque ad presens princeps, illius loci Mikelborg appellatur; latine vero Magnuspolensis nuncupatur, quasi ex latino et slawonico compositum, quia in slawonico pole, in latino campus dicitur
Сообщения Кадлубека нуждаются в критическом анализе, так как помимо многочисленных ранних письменных и современных ему устных источников содержат и немалую долю фантазии самого хрониста. «Народные этимологии» в его хронике – дело совершенно обычное, исторической ценности они, как правило, не представляют. Однако в этом случае можно осторожно предположить, что к «народной этимологии» названия Мекленбурга от имени короля Миккола Кадлубека могло привести знание славянского предания о «великом правителе» со схожим именем, записанное также Аль-Бекри и Аль-Масуди и вошедшее в германский эпос в более новой, германской форме «Вилькин».
Таким образом, имя легендарного правителя велинов Маха могло быть попросту «титулом» верховного правителя, происходившего ещё из «дославянского языка» и сохранявшееся лишь в раннесредневековом славянском эпосе и именах/титулах балтийско-славянской знати. В этом плане оно было бы таким же «дославянским реликтом», как и «дославянская топонимика», тогда как само имя племени уже перешло в чисто славянское «велины», а чуть позже, по мере расхождения его потомков на разные ветви и постепенной утраты велетами значения как политической силы и возникновения нового названия «лютичи» для союза четырех племён, и вовсе вышло из употребления.
Возможно, для большей наглядности стоит разделить топонимику южной Балтики не на 3 (немецкий – славянский – дославянский) слоя, как это делалось ранее, а на 4: немецкий – славянский – «балто-славянский/балтский» – «древнеиндоевропейский». Ввиду того, что сторонникам «балтских» этимологий не удалось вывести все дославянские названия из балтского, подобная схема на настоящий момент стала бы наименее противоречивой.
Возвращаясь от «велинской легенды» к чрезпенянам и толлензянам, стоит указать на то, что именно земли толлензян и редариев в археологическом плане выделяются на фоне других по двум признакам. В районе реки Толлензы, имеющей, по мнению лингвистов, дославянское название, отмечается сравнительно большая преемственность населения между римским периодом, эпохой Великого переселения народов и раннеславянским временем (суково-дзедзицкой керамикой). Ранние славяне жили в тех же самых поселениях или в непосредственной близости к поселениям, существовавшим тут уже сотни лет.
Заселение Толлензского региона в Латенский период
Заселение Толлензского региона в ранний Римский период
Заселение Толлензского региона в поздний Римский период
Заселение Толлензского региона в эпоху Великого переселения народов
Места позднегерманских и раннеславянских находок в округе Нойбранденбург:
1 – эпоха Великого переселения народов; 2 – раннеславянская керамика типа Суков;
3 – эпоха Великого переселения народов и керамика типа Суков; 4 – позднегерманские находки и керамика типа Суков
Уже франкские хроники сообщают о многочисленности велетов, и это обстоятельство полностью подтверждает археология. Плотность населения в районе Толлензского озера поразительна. Только за период до 1981 года в этих местах археологами было выявлено 379 поселений позднеславянского периода, существовавших одновременно, что составляет примерно 10-15 поселений на 10-20 кв.км. Однако земли по южному берегу Толлензского и соседнего с ним Липецкого озера (современное немецкое название озера – Липс, но в наиболее ранних грамотах упоминается форма Lipiz) сильно выделяются даже в таком густонаселённом регионе. На территории в 17 кв.км тут выявлено 29 славянских поселений, то есть более 3 поселений на два кв.км. В раннеславянский период плотность была меньшей, но все равно достаточной для того, чтобы выглядеть в глазах соседей «очень многочисленными». Возможно, «секрет» демографического взрыва именно в том, что старое население бассейна Толлензы уже было немалым в 6 веке, когда к нему прибавилась волна «суково-дзедзитцев». Этим же обстоятельством могла обуславливаться и языковая особенность толлензян, в некоторых чертах более близкая балтам, чем славянам. Концентрация дославянской топонимики в велетских областях – кажется, самая большая в восточной Германии, особенно, если учитывать регион Гаволы. Было ли это древнее население между реками Пеной, Гаволой, Эльбой и Одрой теми самыми легендарными вильтами, или же ими были носители суково-дзедзицкой керамики? На некоторые вопросы ответа, очевидно, уже не найти.
В заключение хотелось бы поделиться некоторыми собственными предположениями относительно возможных причин сохранения «дославянского» или «праславянских/балто-славянских реликтов» на юге Балтики. Попытка локализации мест наибольшей концентрации «реликтов» в южнобалтийской Славии наводит на мысль, что эти места зачастую связаны с языческими культами. Для велетов центр как концентрации дославянской топонимики, так и преемственности между славянской и «германской» археологическими культурами явно наблюдается в области между реками Пеной и Гаволой. В то же время, несмотря на то, что «велетская легенда» называет самым сильным славянским племенем древности велетов или вилинов, а это название, в свою очередь, употреблялось для большого числа племён, в источниках однозначно говорится и о самом сильном племени среди самих велетов. Кроме уже процитированного выше отрывка Адама о том, что редарии были самым сильным велетским племенем, о выдающемся положении редариев и толлензян сообщает и Гельмольд:
В те дни произошло великое движение в восточной части славянской земли, где славяне вели между собой внутреннюю войну. Их же — четыре племени, и они называются лютичами, или вильцами; из них хижане и черезпеняне, как известно, обитают по ту сторону Пены, редарии же и толлензяне — по эту. Между ними начался великий спор о первенстве в храбрости и могуществе. Ибо редарии и толлензяне желали господствовать вследствие того, что у них имеется древнейший город и знаменитейший храм, в котором выставлен идол Редегаста, и они только себе приписывали единственное право на первенство потому, что все славянские народы часто их посещают ради [получения] ответов и ежегодных жертвоприношений.
Название города-храма вильцев Ретры, как и имя языческого бога Радегаста, ставят исследователей в затруднительное положение. Первым о городе упоминает Титмар Мерзебургский, называя его Ридегостом, а почитавшегося в нём бога – Сварожичем. Эта информация вполне перекликается с тем, что нам известно о славянских древностях. Топонимика на -гаст, как и идентичные топонимы «Радегаст», хорошо известны в славянском мире, их происхождение связывают с личным мужским именем Радегаст, т.е. с вполне обычными людьми, имя которых по тем или иным причинам связывалось с местом или поселением. Так и для имени бога Сварожича можно найти прямые параллели в древнерусских Свароге-Гефесте и Сварожиче-огне.
Сложности интерпретации начинаются с хроники Адама Бременского, называющего город-храм Ретрой, а почитавшегося в нём бога – Радегастом. Последнее слово, Радегаст, практически идентично Ридегосту Титмара, так что в этом случае не раз предполагалось об ошибке Адама, принявшего название города за имя бога. За название города Адам в этом случае должен был принять название племени, так как написания Rethra и retheri у Адама явно слишком схожи между собой, чтобы это можно было объяснить случайностью. То же подтверждают и другие источники, к примеру, более поздние грамоты, называющие весь округ словом Raduir (ср. с названием племени Riadurоs у Гельмольда) или схожими формами. В силу того, что редарии никогда не входили в «родной» для Адама Гамбургский диоцез, сообщение Титмара в этом случае действительно выглядит более достоверным. Однако на пути решения вопроса принятием ошибки Адама встаёт Гельмольд. Осведомлённый о внутренних делах ободритов и посвятивший большую часть жизни христианизации их земель хронист совершенно неожиданно называет богом «ободритской земли» (в узком смысле) Радегаста. Объяснить это как путаницей, так и недостаточной осведомлённостью крайне сложно – это сообщение не восходит к тексту Адама, к тому же, сам контекст замечания указывает на совсем другой источник информации, возможно, даже собственные знания. В этом же предложении Гельмольд называет имена других богов – Живы у полабов и Проне в Старигарде, также Чернобога и Свентовита. Другие его сообщения о славянской мифологии (о Чернобоге, Свентовите, Проне, различных ритуалах и обычаях) вполне обоснованно признаются достоверными и хорошо вписываются в известное о славянском язычестве. Мог ли Гельмольд допустить настолько грубую ошибку в одном случае, в то время как вся остальная информация передана им достоверно? И главное – почему? Ведь о язычестве ободритов ему должно было быть известно не из книг, а из собственного многолетнего опыта.
Но не исключено, что верными могут оказаться сразу все сообщения. Применение одновременно сразу нескольких разных имён для одного божества – явление широко распространённое у язычников, индоевропейских параллелей в этом случае наберётся солидный список. Так и «странную» схожесть имён языческих богов с личными мужскими именами можно назвать даже характерным для балтийских славян (ср. Свантевит, Яровит со славянскими именами на Свят-, Яр-, и -вит). В нашем случае важнее другое. «Ретра»/«Радуир» и прочие схожие формы должны были быть реальным топонимом на границе редариев и толлензян. Можно предположить, что и название племени редариев восходит к этому топониму, подобно тому, как оттопонимические имена носили и все прочие лютичские племена: хижане (по городу «Хижин»/Кессин/Кицун), чрезпеняне (по реке Пене), толлензяне (по реке Толлензе). Сам топоним Ретра/Радуир, в этом случае, скорее всего, также должен был быть «дославянского» происхождения, что, в свою очередь, сблизило бы знаменитый город-храм толлензян и редариев с не менее знаменитым городом-храмом рюгенских славян Арконой, название которого также очевидно более древнее, чем собственно славянские языки.
При более детальном сравнении обоих святилищ, такое положение вещей кажется даже закономерным. Местоположение Ретры точно так и не было установлено. Описания города-храма, которым владели одновременно редарии и толлензяне позволяет искать его на границе двух племён, в районе Толлензского озера и к югу от него. Как раз там, где отмечается значительная преемственность между славянской и дославянской археологическими культурами и позже наибольшая плотность населения на кв.км в восточной Германии. Стоит обратить внимание, что связь «главного храма» с представлением о «главном племени» известна и для другого значительного балтийско-славянского племени – рюгенских славян. На первый взгляд, может даже показаться, что их описания у Гельмольда входят в противоречие с его же описаниями редариев и Ретры:
Среди множества славянских божеств главным является Святовит, бог земли райской, так как он — самый убедительный в ответах. Рядом с ним всех остальных они как бы полубогами почитают. Поэтому в знак особого уважения они имеют обыкновение ежегодно приносить ему в жертву человека — христианина, какого укажет жребий. Из всех славянских земель присылаются установленные пожертвования на жертвоприношения Святовиту (Гельмольд, 1-52).
В действительности, и Арконе и Ретре одновременно отводится роль главного культового центра «всех славян». При этом у острова Рюген и бассейна Толлензы находятся соответствия и по другим критериям. Несмотря на незначительность «дославянского» топонимического слоя на острове, к дославянским реликтам здесь принадлежит именно название святилища – Аркона. В отличие от редариев и толлензян, преемственность между славянским населением раннего средневековья и «аборигенами», жившими здесь в первой половине 1 тысячелетия н.э. здесь плохо видна в археологии, но очень чётко проявляется по данным археоботаники. Исследования взятых в ГДР одновременно во многих различных местах Рюгена проб грунта дали совершенно неожиданный результат – непрерывность в земледельческой деятельности и скотоводстве показали 11 из 17 диаграмм. В сравнении с другими регионами восточной Германии – это очень много, и Рюген выказывает в этом плане наибольшую степень преемственности между населением первой и второй половины 1 тысячелетия н.э.
Карта преемственности на Рюгене
Археология: Х – керамика типа Суков;
кружок – керамика типа Фельдберг; квадрат – возможные или предполагаемые крепости эпохи ВПН
Палинология: чёрный треугольник – пробел в земледельческой деятельности;
чёрный кружок (большой) – непрерывность в земледельческой деятельности;
чёрный кружок (маленький) – непрерывность в скотоводческой деятельности
Карта преемственности в восточной Германии
В то же время, на Рюгене, как и на юге Толлензского озера, прослеживается необычно большая плотность населения. В Житие Отто Бамбергского (12 век) остров назван «очень многолюдным», археологически же здесь известно несколько меньше древнеславянских поселений, чем на континенте. Последнее обстоятельство, возможно, объясняется просто проведением здесь меньшего числа раскопок, ввиду особенностей самого острова (преимущественно сельское население, отсутствие индустрии и крупных строек, в то время как немалая доля археологических находок на континенте стала известна в результате проводившихся на месте строительных работ, постройки новых дорог, газопроводов и пр.). Вместе с тем, на Рюгене имеются указания на даже бóльшую, чем на континенте, плотность заселения, но уже по другим качествам. Проводившиеся в 1990-2000-х гг. междисциплинарные исследования средневекового населения Рюгена выявили большую концентрацию славянской топонимики на кв.км (Reimann H., Rüchhöft F., Willich C. Rügen im Mittelalter. Eine interdisziplinäre Studie zur mittelalterlichen Besiedlung auf Rügen, Stuttgart, 2011, S. 119).
Сравнение плотности населения в разных регионах северо-восточной Германии. Рюген
Сравнение плотности населения в разных регионах северо-восточной Германии.
Область Плау-Гольдберг (южный Мекленбург)
Сравнение плотности населения в разных регионах северо-восточной Германии.
Область Гадебуш (западный Мекленбург)
Возвращаясь к связи культовых центров и дославянских реликтов, стоит отметить, что высокая степень преемственность «главных племён» с более древним населением, соответствие их политических центров «главным храмам» с возможно «дославянскими названиями» – не единственное, что связывает Аркону и Ретру или Рюген и бассейн Толлензы. Функции «главных храмов» в общественной и политической жизни балтийских славян, верховная роль жречества у редариев и рюгенских славян при подчинённом положении князей жрецам, как и описания самих культов и ритуалов практически идентичны. Все наиболее важные политические решения принимались в «главном храме» путём гадания по поведению посвящённого божеству белого коня. Значение придавалось тому, заденет ли конь за преграду при проведении его через ряды воткнутых в землю скрещённых копий и какой ногой. На основании этого жрецом определялась воля богов и передавалась князьям и народу в виде решения по какому-то вопросу или начинанию. Нельзя не отметить, что в средневековье, кроме балтийских славян, такие ритуалы описываются и у балтских племён. Симон Грюнау сообщает в своей хронике, что пруссы посвящали своим богам белого коня, на котором не позволялось ездить простым смертным, практически дословно повторяя слова Саксона Грамматика о посвящённом Свентовиту белом коне. Также и главенствующее положение жречества было характерно кроме балтийских славян для балтов. Можно вспомнить слова Петра Дуйсбургского о прусском верховном жреце Криве, бывшего для язычником тем же, что и папа Римский для католиков.
Любопытно, что и сами имена богов балтийских славян привлекают внимание сложностью своих этимологий. Если в некоторых из них, таких как Проне, Поренуте, Тьярнеглофе или Флинце, и можно принять искажение в германоязычной среде, то объяснения имён Поревита, Ругивита, Пицамара, Подаги или Радегаста вызывает уже немалые сложности. О проблематике последнего случая вкратце уже было упомянуто выше, к чему можно лишь добавить, что объяснение «странности» этих имён одним лишь искажением выглядит малоубедительным на фоне того, что другие имена богов балтийских славян те же самые источники передают фонетически достаточно точно и «узнаваемо» даже на современных славянских языках, к примеру, Свантевит, Чернебох, Жива, Сварожич. Возможно, объяснение всем этим обстоятельствам состоит в том, что культовые места, святилища, как и вообще традиции и ритуалы были самым консервативным аспектом жизни язычников. В то время, как материальная культура, технические новшества и мода повсеместно заимствовались у соседей и изменялись, в плане религии ситуация была диаметрально противоположной.
Неизвестность каких-либо письменных памятников славян до принятия христианства, по всей видимости, говорит о том, что традиция и знания могли быть сакрализированы и передавались в жреческой среде лишь в устной форме. Если жреческое сословие было единственным переносчиком знания, обладая в этой сфере некого рода «монополией», то такое положение вещей действительно должно было обеспечивать главенствующее положение жрецов в обществе, делая их попросту незаменимыми. Устная же передача знания, как это ни покажется парадоксальным, путём сакрализации могла способствовать «консервации» древнего языка. Ближайшим и наиболее хорошо известным примером такого рода можно назвать индийскую традицию, в которой жреческое сословие сохранило и «законсервировало» древнейший язык вед именно благодаря устной передаче и изоляции. Сохранение «дославянских реликтов» у балтийских славян именно в связи с наиболее важными культовыми центрами и жречеством в таком случае выглядело бы вполне естественным и закономерным. Можно упомянуть и о сравнении некоторыми исследователями названия Аркона с санскритским «Arkati» – «молиться» и древнерусским «аркати», употребляющемуся в «Слове о Полку Игореве» в смысле «молить, обращаться к высшей силе» (Ярославна рано плачетъ въ Путивле на забрале, аркучи: «О Ветре, Ветрило! Чему, господине, насильно вееши?).
Сохранение этого слова лишь в одном письменном источнике в данном случае может представлять очень интересный случай в силу его, источника, специфичности. «Слово о Полку» – очевидно, единственный литературный источник, написанный язычником и потому сохранивший массу «реликтов» и выражений, неизвестных более нигде. Если принять единое происхождение для Арконы, санскр. и др.-русс. «аркати», в древнерусском известного и употреблявшегося только «знатоками языческой старины», то это можно было бы рассматривать в качестве косвенного подтверждения моего предположения связи «дославянских реликтов» с языческими культами и жречеством. В этом случае может оказаться, что многое «неславянское» в топонимики южной Балтики могло происходить и из языка предков тех самых славян, в других славянских языках ранее вышедшим из употребления по причине на несколько веков более раннего принятия христианства и значительной «монополизации» письменности христианами с этого времени. Другими словами – представлять аналогию «консервации» языка Ригведы и Авесты кастами индийских и иранских жрецов.
Впрочем, независимо от того, насколько верной окажется эта догадка, в нашем случае важнее, что предполагаемые «реликты» балтийских славян в религиозной и социальной сфере находят ближайшие параллели опять же в традициях балто-язычных племён, а каких-либо возможных заимствований в этом плане у германцев – не наблюдается. Тогда как германские имена достаточно часто проникали в именослов балтийской знати, среди имён почитавшихся в «центрах преемственности» богов в достоверных в этом плане источников (исключение составляют разве что очень специфичное и неоднозначное сообщение Ордерика Виталия ).
Возможно, ещё одним «реликтом» балтийских славян была традиция трепанаций. Проведение сложных операций на черепе известны сразу из нескольких славянских средневековых кладбищ восточной Германии из:
1) Ланкен-Границ, на острове Рюген
2) Узадель, на юге Толлензского озера, на границе редариев и толлензян (предполагаемый район Ретры)
3) Занцкова на Пене (3 км от чрезпенянской столицы Деммина), символическая трепанация
4) Альт Букова, в землях «ободритов в узком смысле»
Пятый пример – из Зиксдорфа, в землях лужицких сербов. Итак, четыре из пяти трепанаций были найдены на территориях носителей северолехитских диалектов, однако, возможную связь с «дославянским населением» выказывает находка в Лужице. Трепанация была найдена Зиксдорфе, и стоит отметить достаточно широкую известность трепанаций черепа у «дославянского» населения этих областей эпохи позднего Великого переселения народов: такие находки 4-6 вв. известны из Мерзебурга, Бад Зульцы, Нидеррослы, Штёсена (Schmidt B. Gräber mit trepanierten Schäden aus frühgeschichtlicher Zeit // Jschr. Mitteldt. Vorgesch., 47, Halle (Saale), 1963).
Карта находок трепанаций черепа в восточной Германии
(белый – славянский период; чёрный – эпоха Великого переселения народов)
Трепанации черепа 4-6 вв. из Мерзебурга, Бад Зульцы и Штёсена
Трепанации черепа 4-6 вв. из Штёсена и Мерзебурга
Указания на социальный статус «владельца» трепанации при этом имеются только для трепанации из могильника Узадель в землях редариев. Тело покойника с трепанацией было захоронено в просторной домовине вместе с захоронением «воина» – человека, в могилу которого был вложен меч. У самого владельца трепанации при этом оружия обнаружено не было – только нож, традиционно вкладывавшийся как в мужские, так и в женские захоронения балтийских славян позднего периода. Очевидно, различие погребальных обрядов должно было быть связано у балтийских славян с социальным положением покойника. К примеру, в этом же могильнике Узадель известно камерное захоронение с богатым инвентарём, мечём, посудой и, видимо, даже «княжеским скипетром».
Захоронение в «доме мёртвых» мужчины с трепанацией и мужчины с мечём
Устройство домовины и вложение меча одному из покойников в таком случае также могло указывать на «необычное» и возвышенное положение в обществе обоих покойников. Связь между ними не совсем ясна, как и то – были ли они захоронены в одно время. Обнаружение в этой же домовине кремационного праха ребёнка (оба мужских захоронения были ингумациями) может говорить об использовании её как «родового склепа». Однако признавая полную спекулятивность подобных суждений в качестве возможной интерпретации, очень осторожно можно было бы предположить захоронение жреца и его «телохранителя». В качестве параллелей можно привести сообщения об особенном, отборном войске из 300 всадников, охранявших Аркону, и многочисленные сообщения в средневековых источниках о ритуальном следовании за знатными покойниками в иной мир их слуг.
К сожалению, проблема трепанаций черепа у славян исследована крайне слабо. Нет ясности ни об источнике традиции, ни о точном ареале её распространения. В славянский период трепанации черепа известны в Чехии и Словакии, однако, эти случаи требуют уточнения ввиду возможности влиянии «кочевников», также имевших подобные обычаи. В случае славян восточной Германии, однако, более вероятным кажется местное происхождение традиции. Успешные трепанации черепа на юге Балтики широко известны ещё со времён культуры мегалитов, и несмотря на то, что со славянским периодом их разделяют тысячи лет, едва ли стоит недооценивать возможности сохранения традиционной культуры. Напротив, возникновение таких технологически сложных операций «вдруг», безо всяких для того предпосылок, да ещё и независимо друг от друга сразу в нескольких местах, кажется маловероятным. Неизвестность трепанаций в некоторых «звеньях цепочки» между славянами и древнейшим населением восточной Германии может объясняться самыми разными причинами, к примеру, если трепанации были связаны с сословиями – обычаем кремирования представителей этой социальной прослойки в определённые периоды.
Наконец, остаётся лишь отметить, что поиск «дославянских реликтов», в каком бы смысле это выражение не понималось – «праславянских», «балто-славянских», «балтских», «восточно-германских», «древнеиндоевропейских» и т.п. – кажется очень перспективным и важным направлением исследования. В силу того, что балтийские славяне изучались до сих пор практически только в Германии и почти вся научная литература о них на немецком языке и труднодоступна в восточноевропейских странах, их культурные особенности остаются малоизвестны специалистам, как балтистам, так и славистам. До сих пор сравнения как языка, так и археологи и этнографии балтийских славян носили лишь единичный характер, поэтому дальнейшая работа в этом направлении и координация между соответствующими специалистами могли бы дать, как нам кажется, очень богатый материал и помочь прояснить многие «тёмные» вопросы истории древней Европы.
Андрей Пауль, историк
Перейти к авторской колонке
| Сообщение от Переформата: серьезная просьба интересующимся – направить короткое сообщение с предварительной заявкой на тест. Если не будет первой тысячи участников, то проект московской ДНК-лаборатории притормозится до лучших времен. Спасибо тем, кто уже написал, таких уже немало! Повторно просим не отправлять, всё что вы отправили – было принято. Заявку можно оставить здесь, никаких финансовых обязательств она не несет, просто сообщение о намерениях, если вас в будущем всё устроит. |
