Известный писатель Сергей Шведов, комментируя одну из моих статей, высказал суждение о том, что необходимо учитывать влияние религиозного фактора при исследовании происхождения народа. Он имел в виду формирование славянской общности, где влияние такого фактора могло быть, по его мнению, определяющим.
Солнцепоклонство в связи с древнерусской историей и проблемой происхождения Руси является одним из вопросов, которым я занимаюсь уже несколько лет. Под влиянием комментария Сергея Шведова я решила, что пора представить вам некоторые работы. Тем более, что эти статьи идут навстречу пожеланиям и тех читателей, которые интересуются индоарийскими гидронимами на севере России. Но прежде чем приступить к разговору о солнцепоклонстве, необходимо определиться о значении таких терминов как русы, славяне, арии в сугубо историческом контексте.
Как я уже писала ранее, историк ведет историю какого-либо народа от того периода, когда данный народ появился, заявив о себе собственным именем на определенной территории, с определенным языком, сакральной традицией и т.д. Особенно важным является появление самоназвания (этнонима) народа, поскольку в нем фиксируется как сознание своего единства, так и отличие от других народов.
В статьях о русах (здесь, здесь и т.д.) я предприняла попытку показать, что имя русов выявляется в Восточной Европе в период существования там индоевропейской общности и выделения из нее арийцев, что чаще всего датируется началом III тыс. до н.э. В своем предположении я исхожу из того, что примеры восточноевропейских гидронимов с корнем рос/рус/рас показывают, что в русском языке и санскрите имеются соответствия, аналогичные соответствию между литовским и санскритом. Реки с именами Рось/Русь во множестве сохранялись в древнерусской традиции, но сохранялись и слова с таким же корнем, связанные с водной стихией: роса и русалка, оросить/орошать, название водного источника как раса, руса, русеча, расина и др., русло и т.д. А в «Ригведе» сохранилось название северной реки Rasа, которую отождествляют с Волгой, но есть и слово rasa, которое в «Ригведе» означало «жидкость, сок, главную сущность», а в «Махабхарате» – «вода, питье, нектар, молоко», т.е. имело семантику, родственную с древнерусскими росами, расинами и пр.1
Поэтому русы и арии – два народа-современника, два родных «брата», если хотите, имеющие одну предковую общность, но выделившиеся из нее, как два отдельных субъекта, каждый под своим именем, и прошедшие свой собственный путь в мировой истории. Совпадение названия страны, гидронима и этнонима – в нашем случае, в ареале между гидронимами на рос/рус/рас известна страна Русь и народ русы – является признаком исконного проживания народа на данной территории.2 Таким образом, русы – народ одной предковой общности с ариями, историю которого в Восточной Европе есть основания начинать с III тыс. до н.э.
Теперь об имени славяне. Первые упоминания в письменных источниках общности под таким именем фиксируется с VI в. н.э. Правда, обычно оговаривается, что точно неизвестно, когда оно появилось как самоназвание, возможно, и раньше VI в. Но как бы то ни было, в VI веке в исторических источниках имя славян связывается либо с Балканами и Подунавьем, либо даже с южнобалтийским побережьем. Например, известен рассказ византийского историка и писателя Феофилакта Симокатты о том, что в 591 году людьми императора Маврикия (582-602) были захвачены три мужа, которые рассказали, что они родом славины и что живут они у оконечности западного Океана, откуда они прибыли, чтобы уведомить хагана авар о невозможности прислать ему запрашиваемую военную помощь ввиду слишком большой отдаленности их страны.3 Эти же сведения приводит и византийский летописец Феофан.4 Как историк я должна опираться на имеющиеся источники, поэтому пока VI в. – это конкретный исторический рубеж появления имени «славяне» на исторической арене.
Такое разграничение необходимо для того, чтобы работать с историческими источниками. Как показывает опыт, произвольное смешение этих названий или подмена одного имени другим превращают работу с историческими источниками в хаос. Например, «в источнике указано, что русы были…, но мы знаем, что славян там в это время не было, значит, источник путает, сочиняет» и т.д.
Очень важно было убедиться в том, что моя реконструкция начального периода истории русов совпадает с результатами исследований А.А. Клёсова по ДНК-генеалогии. В комментарии А.А. Клёсов поддержал мое желание «как-то отделить древних русов от древних ариев» и пояснил, что после ухода ариев на восток (ветвь R1a-L342.2) в Восточной Европе осталась ветвь гаплогруппы R1a-Z280, т.е. центрально-евразийская ветвь R1a. И именно к ней, подчеркнул А.А. Клёсов, относится большинство современных этнических русских, т.е. по происхождению они имеют с ариями одних и тех же предков, но разошлись, как расходятся братья одного отца. Вот их, указывает Клёсов, справедливо можно назвать русами, тем более что исторического имени у этой ветви нет.
Но в исследованиях по ДНК-генеалогии иначе, чем в исторических исследованиях применяется термин славяне, который отождествляется с термином праславяне, маркирующим предкового носителя общеродовой гаплогруппы R1a, выявленного на Балканах 10-9 тысяч лет назад.
Как я пояснила, в моем историческом контексте сугубо научный термин «праславяне» не противопоставляется тем, кто в живой истории называл себя русами: я просто выстраиваю носителей самоназваний в хронологическую или предковую цепочку и делаю это для того, что было возможно работать с историческими источниками, не переиначивая их на свой лад.
Итак, мой рассказ о древнерусских традициях солнцепоклонства будет касаться русов, где русы – самоназвание народа, зафиксированного в восточноевропейских гидронимах на их исторически исконной территории проживания. Поэтому историю русов начинаю в Восточной Европе с III тыс. до н.э., и покажу часть этой истории, отразившейся в традициях солнцепоклонства или солярных культах. Солярные культы как в древнерусской традиции, так и в традициях народов Сибири и Севера, неоднократно привлекались к исследованию и имеют достаточно богатую историографию. Но она отмечена некоторыми особенностями, на которые хотелось бы обратить внимание. Так, древнерусские солярные культы изучаются в рамках общеславянских традиций (как, впрочем, и всё древнерусское) или – общеславянской мифологии, где славянство отождествляется с носителями славянской семьи языков, образование которой относится к середине – второй половине I тысячелетия, как было упомянуто выше.5
Солярные культы у народов Сибири и Севера рассматриваются как автохтонные для евразийских просторов представления этих народов – первых насельников этих областей.6 Соответственно, по этой схеме, древнерусские солярные традиции не рассматриваются как автохтонные в Восточной Европе. Поэтому родственные черты в древнерусских и сибирских или северных солярных (даже шире – космологических) традициях, давно обратившие на себя внимание учёных, объясняются либо как отголоски «общей для всех народов стадии мезолитическо-неолитического охотничьего и оленеводческого быта», либо как влияние финно-угорского субстрата на представления русского населения, если речь идёт о севере Восточной Европы.7
Стадиальный подход к общечеловеческой архаике, безусловно, оправдан, но с его помощью, на мой взгляд, не удаётся исчерпывающе объяснить как всё многообразие архаичных представлений, сохранившихся в древнерусской традиции и традициях народов Севера и Сибири, так и ряд схожих черт, например, в северорусском язычестве и космогонии северных и сибирских народов. Не помогают здесь и отсылки к финно-угорскому субстрату, поскольку привлекаемый к сопоставлению этнографический материал встречается в русских областях далеко за пределами его ареала. Кроме того, как хронологически, так и просто с точки зрения здравого смысла эта версия не работает, ибо русское население на севере Восточной Европы связывается с расселением носителей восточнославянской семьи языков, а они достигли восточноевропейского Северо-запада примерно во второй половине I тысячелетия. Освоение же ими Севера происходило и того позднее. Первые русские переселенцы в рамках именно этой волны миграций (т.е. в рамках миграций носителей восточнославянской семьи языков), предположительно, из района Ладоги, могли появиться на берегах Белого моря в IX веке, но более интенсивное переселение на Север из ладожско-новгородско-псковской, владимирско-ростовско-суздальской и московской областей происходило в течение XII-XVI вв.8 Таким образом, все древнерусские солярные культы пытались уместить именно в первое тысячелетие после Р.Х., а их история на протяжении трех тысяч лет до н.э. пропадала.
Но исследуя древнерусское религиозно-мифологическое наследие, я поняла, что у него более древние корни. За неимением разработанной терминологии я стала потерянный трёхтысячелетний период древнерусской истории называть дославянским (т.е. до расселения носителей восточнославянских языков в Восточной Европе), но индоевропейским периодом, связывая его с частью индоевропейского субстрата Восточной Европы. В последние годы я эту терминологию уточнила. А сейчас ещё получила поддержку со стороны исследований в рамках ДНК-генеалогии, которые стали долгожданным ресурсом для историков, поскольку предоставляют возможность сверять результаты исторических исследований с данными, полученными в этой новой области наук.
Поэтому сейчас я могу вместо слов индоевропейский субстрат использовать термин древние русы и говорить о древнерусском периоде нашей истории как о периоде с III тыс. до н.э. до расселения носителей славянской семьи языков, т.е. до VI-VII вв. н.э. Соответственно, следующий за древнерусским периодом можно назвать славяно-русским, вкладывая в понятие славяне тот смысл, который я обозначила в начале статье, от появления самоназвания «славяне».
Поскольку древние русы (в моем понимании) или носители индоевропейского субстрата, как я определяла их раньше, следы которых прослеживаются на всём восточноевропейском пространстве в древности, исчезли из науки, то вместе с ними исчезла и возможность выявить тот древний культурно-генетический пласт, который запечатлелся как в древнерусской космогонии, так и в космогонии народов Сибири и Севера. А в нем содержится один из ключей к пониманию природы схожести части русских, саамских, сибирских солярных мифов. Данная схожесть привела меня некоторое время тому назад к мысли о том, что предки русских и предки части нынешних народов Сибири и Севера имели в древности периоды, когда они были связаны в рамках единых сакральных общностей. Выявление и изучение этого пласта поможет нам понять и генезис российской полиэтничности, т.е. основы российской общности, которая связывала людей воедино на наших гигантских пространствах в течение длительнейшего времени. Ведь речь идёт о тысячелетиях! Политонимы могли меняться, но люди-то на наших евразийских просторах всегда держались как общность: вместе занимались хозяйством, торговали, роднились через браки, обменивались идеями и пр.
Основу древнейшей сакральной общности, связывавшей в древности народы нашей страны, составили, по моим предположениям, солярные культы. Постараюсь раскрыть высказанное предположение, используя некоторые из них, а также такой источник, как историческая топонимика. Связующим звеном в обширной тематике солярных культов послужит анализ слова Кола.
Необычайно широкое распространение имени Кола в качестве топонима или топоосновы кола-/кол- в Восточной Европе и Сибири давно привлекало моё внимание. Можно отметить и многочисленные топонимы Кольского полуострова на севере: река Кола, Кольский залив, название самого полуострова, острова Колгуев и др., и древнее название Кавказа у Гекатея Милетского (конец VI-V вв. до н.э.) как Кольские горы; на юго-восток от полуострова Колы – летописная Колопермь и р. Колва, а также – Колыванский камень – сохранившееся в народной традиции название Урала, поскольку слово «камень» в древнерусской традиции означало и отдельную гору, и горный кряж, но совершенно конкретно относясь к Уралу, который вероятно, играл важную сакральную роль в древнерусском народном мировоззрении, ибо камень – один из наиболее древних объектов почитания; далее через Урал – Колыванская дорога, Колыванский ключ, Колывани Западной Сибири вплоть до Колывани камнерезной на Алтае вблизи реки Колыванки, озера Колывань и Колыванского хребта; Колывань/Таллинн и Колобжег на Балтийском Поморье – один из главных древних городов Поморья наряду с Волиным и Щецином, а также город Коло в нынешнем Кольском повяте (районе) Великопольскоого воеводства. Есть, кроме того, многочисленные Колывани в Поволжье, в центральных областях России и т.д.
Большое распространение получило имя Кола или его основа кол- в антропонимике: есть царское имя Колаксай из скифской истории, а также имя Кол из договора князя Игоря (Егри, Уто, Кол, Гуды). В древнерусских песнях упоминаются богатыри Колыван сын Иванов, Иван Колыванович, Самсон Колыванович. Прославился в русской истории рязанский боярин, воевода и богатырь Евпатий Коловрат – герой народного сказания XIII в. Известно в династийном именослове венгерских государей имя Коломан, известен чешский дворянский род Коловраты. Даже этот предварительный обзор показывает, что приверженность данному имени не могла быть случайным фактором. Попробуем выяснить, чем она могла быть вызвана.
Но анализ феномена имени Кола сразу же наталкивается на серьёзную проблему. Если Кола как антропоним явно принадлежит к индоевропейской культурно-языковой традиции, то Кола как топоним рассматривается, в большинстве случаев, в лоне уральской языковой семьи. Определяется это тем, что согласно существующим в науке представлениям об этнической карте евразийских ареалов в древности, вся огромная территория от Ангары до Балтики, включая северную и центральную части Восточной Европы с верховьев Волги и Оки и на север до Белого моря, начиная с конца IV – начала III тысячелетий до н.э. и вплоть до середины – конца I тысячелетия н.э., т.е. до расселения носителей восточнославянских языков, была заселена носителями одной единственной языковой семьи – уральской. Что древнейшей, этнически верифицируемой языковой общностью северных и центральных областей Восточной Европы являлись исключительно народы уральской языковой семьи, т.е. носители финно-угорских и самодийских языков, мигрировавших со своей прародины близ Северного Урала, между нижними течениями Оби и истоками Печеры в пределы Восточной Европы не позднее эпохи неолита (с рубежа IV-III тыс. до н.э.): «Тысячелетиями финны прочно удерживали за собой некогда освоенные территории от Урала до Ботнического залива»9, в силу чего «общепризнанно, что… субстратная топонимия Русского Севера принадлежит финно-угорскому языковому континууму»10, где исходным языковым слоем считается саамский.11
Занимаясь в последние годы тематикой западноевропейских утопий и их влиянием на развитие российской исторической мысли, я обнаружила, что представления о том, что единственными насельниками на севере Восточной Европы в древности были носители финно-угорских языков, появились также в лоне утопических теорий. Сложились эти теории сравнительно недавно, около середины XIX века. Но они имели свой пролог, поскольку явились плодом донаучной шведской историографической традиции XVII-XVIII вв., основанной на создании вымышленной истории, якобы имевшей место в древности.
В XVI-XVII вв. в Германии и скандинавских странах расцвел так называемый готицизм – течение, прославлявшее величие древнего народа готов. Швеция была провозглашена прародиной готов и, соответственно, получила основоположнический статус относительно всей германской культуры. В XVII веке шведские литераторы и историографы (Ю. Буре, Г. Штэрнъельм, Ю. Мессениус, О. Рудбек и др.) сделали еще одно фантастическое открытие: согласно их видению, имя легендарной Гипербореи из трудов античных авторов имело скандинавское происхождение. Следовательно, по их рассуждениям, и сама Гиперборея была создана трудами скандинавов, конкретно – предками шведов, что «логично» вело их к выводу о том, что предки шведов имели основоположнические заслуги в создании древнегреческой культуры.
Это историческое мифотворчество, благодаря «Атлантиде» шведского литератора Рудбека, вплоть до второй половины XVIII века занимало воображение многих известных западноевропейских мыслителей, чтобы затем с миром отойти в область исторических курьезов и быть объявленными «шовинистическими причудами фантазии, доведенными до абсурда».12
Следует добавить, что помимо гипербореев Рудбек «нашел» предков шведов и в летописных варягах, описав шведо-варягов как великих завоевателей Восточной Европы, которая, по его суждению, была сначала вплоть до Дона заселена предками финнов, среди которых много позднее появились и славяне.
Два столетия купания в вымышленной исторической славе закрепили в общественной мысли Швеции традицию пристраивать к шведской истории великую древность, заимствованную из историй других народов. Древнерусская история, солидное покушение на которую было сделано Рудбеком, все более и более овладевала воображением шведских литераторов и историографов как «поприще» для великих деяний предков шведов. Помимо традиции фантазировать на темы древнешведской истории, стремление провозгласить предков шведов основоположниками древнерусской истории было порождено и особенностями исторического периода, начальной отметкой которого стал Столбовский мир 1617 года, а расцветом – Великая Северная война 1700-1721 годов, в результате которой Россия вернула себе отторгнутые Швецией северо-западные русские земли.
Основополагающим пунктом в этих рассуждениях как раз и было создание определенной этнической карты Восточной Европы, согласно которой финны (по Рудбеку) жили в этих областях задолго до появления здесь славян и подчинялись предкам шведов, т.е. шведо-варягам, которым платили дань.
Дальнейшее развитие подобных представлений об этнической карте Восточной Европы в древности, порожденных в лоне мифологизированной шведской историографии, мы видим в деятельности крупных финских филологов и фольклористов, таких как М.А. Кастрен, Д. Европеус и др. Заслуги названных учёных, а также их коллег перед мировой наукой бесспорны, но образование они получали в шведских учебных заведениях и историю учили «по Рудбеку». От него и почерпнули они свои представления о финнах, как первых насельниках в Восточной Европе. А под влиянием их работ, в свою очередь, сложилась та картина сплошного финно-угорского мира, якобы существовавшего в древности от Саян до Балтики, которая существует до сих пор в современной науке. И соответственно, стремление все названия рек, озер, гор объяснять если не из шведского, то из финского языка – третьего не дано.
В 1842 году М.А. Кастрен после путешествия по Кольскому полуострову стал априорно утверждать, что от Кандалакши до Кеми многие топонимы образованы из финского и карельского языков, хотя в поселениях, расположенных по побережью, в основном, проживали русские и лишь отдельными семьями среди них – карелы и финны. В XX веке идею о том, что географические объекты на побережье Белого моря имеют в основе финские, карельские или вепские слова или корни, продолжили развивать М. Фасмер и А.К. Матвеев, но они уже исходили из убеждения, подброшенного рудбекианизмом, что финны населяли север Восточной Европы прежде русских.
Однако постепенно наука стала наталкиваться на тот факт, что смысл большого количества топонимов оказывалось невозможно раскрыть из финно-угорских языков. Уже в конце XIX – начале XX вв. об этом стал писать А.И. Соболевский (1856-1929), крупнейший специалист в области истории русского языка и восточнославянской диалектологии, занимавшийся, в том числе, и исследованием топонимики и исторической географии. Он приблизился к выводу о том, что носители финно-угорских языков не были автохтонами ни в центре, ни на севере Восточной Европы, а первыми насельниками были носители индоевропейских языков.
Свои исследования академик А.И. Соболевский продолжал почти до последних лет жизни. В 1927 году он опубликовал работу «Названия рек и озёр русского Севера», где подтвердил свои ранние предположения:
Предлагая читателю продолжение наших «Русско-скифских этюдов» и входя в область Поволжья, Прикамья, северной России… я чувствую всю трудность решения принятой мною на себя задачи. Тем не менее, ввиду почти полной новизны вопроса, я решаюсь предложить собранный мной материал… Я ограничиваюсь сопоставлением данных в области названий рек и озер Поволжья, Прикамья и русского севера с данными названий на юге и в центре России. Исходный пункт моей работы – предположение, что эти две группы названий родственны между собой и принадлежат одному языку индоевропейской семьи, который я пока, впредь до подыскания более подходящего термина, именую скифским.13
Здесь уместно ещё раз напомнить, что скифами восточноевропейское население называли греки, а их самоназвание было… русы.
На наличие следов реликтовых индоевропейских языков в центре Восточной Европы указывал крупнейший лингвист, академик Б.А. Серебренников.14 На сложности с толкованием северных гидронимов из саамского языка указывал крупнейший современный российский исследователь саамского языка Г.М. Керт. Он пришёл к выводу о том, что значительный процент топонимии восточноевропейского Севера не этимологизируется из саамского языка, или более того – из финно-угорских языков вообще.15 В XIX в. совпадения в русском языке и санскрите стали предметом интереса таких учёных как Д.Н. Овсянико-Куликовский, И.П. Минаев, Вс. Миллер. Из современных ученых об этом писали известный индолог Н.Р. Гусева и этнограф С. Жарникова. О древнерусских корнях племени мещера пишет краевед Н.Д. Чистяков16, продолжая, по сути, предположения Б.А. Серебренникова об индоевропейском субстрате центральной части России.
Однако представление о том, что население северо-востока Европы в древности принадлежало исключительно к финно-угорской языковой семье, остается доминирующим в науке.17 Хотя, вместе с этим, продолжают указывать на то, что в северной топонимике, по-прежнему, много «белых пятен», происхождение названия не всегда может быть объяснено, нередко первоначальное значение слова утрачено и пр. В качестве примера ссылаются на три наиболее значительные реки Кольского полуострова – Колу, Кандалакшу и Тулому. По каждому из этих названий предпринимались попытки искать этимологии названий из саамского языка, но даже с оговоркой, что названия могли претерпеть ряд фонетических изменений в результате недопонимания и ослышки, все-таки констатируется, что с полной уверенностью нельзя остановиться ни на одном из предложений.
Так обстоит дело с гидронимом Кола на Кольском полуострове – его финно-угорское происхождение лингвистическими исследованиями подтвердить не удалось. Поскольку известно, что названия рек и других водных феноменов обнаруживают особенную консервативность, то попытки толковать из саамского или других финно-угорских языков и такие названия, как Кольский залив, да и сам Кольский полуостров, тоже могли бы быть признаны бесперспективными. Но к этим топонимам я вернусь позднее. А пока напомню общеизвестные слова одного из русских исследователей XIX века Н.И. Надеждина о значении такого источника, как историческая топонимика:
Земля есть книга, где история человеческая записывается в географической номенклатуре.18
Однако если эту книгу попытаться читать, исходя из неверного языка, то она заговорит по принципу «твоя моя не понимай». Поэтому я попробую объединить топонимы с основой на кола/коло с вышеназванным индоевропейским именословом и рассмотреть все в русле древнерусской сакральной традиции. Почему сакральной?
Здесь следует вспомнить, что расшифровывая архаичную географическую номенклатуру, нельзя ограничиваться cугубо лингвистическим анализом, не принимая в расчёт, что архаичные имена природных феноменов создавались в эпоху мифопоэтического мышления и отражали представления первобытного общества о мироздании, об общей картине мира, о своей земле как земле своих предков и о чужой земле, как земле чужих предков и т.д. Мифопоэтическое сознание было основой духовной жизни первобытного общества. Следовательно, при проникновении каких-либо этнических групп в землю иного народа должны были вступать во взаимодействие и их мировоззренческие представления. Имена более могущественных и сильных предков должны были вытеснять тех, кто слабее. Если пришельцы усваивали топонимы, уже бывшие до них, то в этом следует видеть и идеологический аспект, в частности, принятие местных культов предков, местной сакральной традиции. И наоборот: если пришельцы утверждали свои феномены культуры (топонимы, этнополитонимы и пр.), то это отражало процесс внедрения новых ценностей «пришлой» сакральной системы.
Как представляется, освоение какой-либо этноязыковой общностью новых территорий происходило, в большинстве случаев, во взаимодействии как с уже проживавшим там населением, так и с предками этого населения через определённые ритуалы, т.е. слияние двух разноэтнических систем в одну общность означало и объединение их духовных традиций в единую систему ценностей, включая и ономастику, где все разряды имён, начиная от топонимов, были связаны с далёким прошлым каждой из общностей и с именами древних божеств-оберегов.
Показателен в этом смысле феномен, отмеченный исследователями в области этнологии на основе африканского материала, отражавший ритуал перехода небольшого поселения на новое место, и характеризуемый ими как пример акта пространственного перемещения первичного социума, в котором запечатлелась глубокая архаика. Важнейшее место в этом акте занимает так называемое сакральное освоение нового места жительства, в рамках которого «устанавливается» контакт с предками людей, жившими некогда на этом месте, а затем воссоздаётся и новый ритуальный центр для общения с предками данного социума.19
Упомянутый феномен интересен вот в каком смысле. Когда лингвисты – специалисты в области саамского языка отмечали невозможность истолкования многих топонимов Севера из саамского языка, то ими высказывалось предположение, что часть из таких топонимов – наследие населения каменного века, которое проживало на этой земле до саамов.20 На мой взгляд, это очень интересная мысль, которая напоминает нам о том, что Восточная Европа не была незаселённой пустыней до миграций сюда носителей уральской семьи языков. Люди там жили, и вопрос только в том, следует ли их относить к этнически неверифицируемому палеоевропейскому населению, или всё-таки их верификация возможна через индоевропейские языки, а также через индоевропейские сакральные традиции, в частности, через древнерусскую традицию.
В древнерусской традиции, как представляется, слово Кола выступает одним из вселенских образов, генетически восходящих к очень глубокой древности. В русском языке эта мысль находит подтверждение в таких терминах как коловорот или коловращение, то есть круговорот, непрерывное вращение, вихрь – образы первозданного созидательного хаоса. Одним из наиболее древних индоевропейских терминов для обозначения организующего принципа, благодаря которому из Хаоса возникла Вселенная, является термин рита арийской традиции. В ряд определений этого многозначного понятия входит и круговращение или движение регулярного и циклического характера. Т.Я. Елизаренкова, исследовательница и переводчица «Ригведы», отмечала, что рита являлась законом круговращения вселенной, обеспечивавшим правильность функционирования природы и человека.21
Таким образом, семантика, содержащаяся в имени Колы и сохранённая русским языком, связывает это имя с ведийским вселенским законом риты и заключает в себе основополагающую идею индоевропейского мировоззрения. Особую важность имени Кола в древнерусской традиции придаёт тот факт, что оно имеет астральные проекции. Основа этого имени кол- образует название Полярной звезды. А.Н. Афанасьев сообщал, что «Северную Полярную Звезду казаки называют: Прикол-звезда; в Томской губ. она известна под именем: Кол-звезда… Прикол – это небольшой, четверти в полторы, железный кол, на тупом конце которого приделано кольцо; когда нужно пустить лошадь на траву, наездник вдавливает в землю прикол по самое кольцо и привязывает к нему лошадь на длинной верёвке или аркане».22 Помимо этого, Колой в Древней Руси называлось важнейшее созвездие северного полушария – созвездие Большой медведицы.23
Соединение в одно имя древнерусской Колы и Большой Медведицы – образа, явно созданного так называемыми «медвежьими культами», которые исследователи относят к концу нижнего палеолита, является косвенным подтверждением того, что такие представители индоевропейской семьи языков как древние русы могли быть первым, этнически верифицируемым населением на севере Восточной Европы, расселившимся здесь среди древнейшего палеоевропейского населения. Интересно, что наименование Большой Медведицы колой отмечено и у иллирийцев, что также говорит в пользу предположения о более архаичном индоевропейском происхождении ономастического союза Колы – Большой Медведицы.
Тема связи этих двух образов – Колы и Большой Медведицы – заслуживает отдельного рассмотрения. Здесь же следует отметить только следующее. Астральная проекция на созвездие и на Полярную звезду говорит о Коле как о сакральном имени, возможно, теониме – реликте, который мы забыли. Однако это могло бы объяснить как необычайно длительную сохранность форманта кола- в восточноевропейском антропонимиконе, так и его высокий статус: царское имя Колаксая, высокородные древнерусские, чешские, венгерские имена, имена русских легендарных богатырей.
Стоит обратить внимание и на то, что сведения об особом положении северного созвездия Большой Медведицы – Арктос – сохранились в древнегреческом мифе об Океане, согласно которому все светила – солнце, луна, звёзды – восходят из Океана и опускаются в него, кроме созвездия Большой Медведицы, которое никогда не окунается в Океан (кстати, Море-Окиян в древнерусской традиции обозначает как Балтийское море, так и Северный Ледовитый Океан). Можно только гадать, какая информация кроется за этими мифологическими образами, но возможно, здесь содержится намёк на то же первородное старшинство в мифологической системе древности, носителем которого выступает женская ипостась палеолитических предков-медведей, прямой «наследницей» которой стала древнерусская Кола.
С какого-то времени астральная природа Колы соединилась и с солнечным культом, поскольку в русском языке слово кола/коло вобрало и сохранило значения большинства главных солярных символов. В словаре И.И. Срезневского отмечено, что коло – это «круг, колесо, дуга».24 У В.И. Даля кроме значений «окружность, колесо, обод», отмечено такое значение для колы как «повозка на колёсах, телега».25 Перечисленные предметы относятся к общеизвестным атрибутам или символам солнца, сохранившимся в обрядах, фольклоре, народном искусстве.26 Круг и колесо стали как изобразительными, так и мифопоэтическими символами солнца и в ареале восточноевропейской культурно-языковой традиции: помимо древнерусского коло, это и объятое пламенем колесо – орудие Дочери Солнца из осетинского эпоса.27 Известен этот образ и у других индоевропейских народов, например, у кельтов круг или колесо также символизировали солнце.
Есть параллели для древнерусской Колы в санскрите. По мнению известного индолога Н.Р. Гусевой, древнерусское солярное коло сближается с санскритскими кхала – «солнце», а также с гол – «солнечный шар» и гола – «круг, сфера». Отсюда и коловрат – восьмиконечная свастика или знак вращения солнца.28 Стоит, на мой взгляд, обратить внимание и на индийский праздник весеннего солнцестояния в честь Кришны, называемый Холи. Однако есть ли здесь родство с древнерусским коло, могут определить только специалисты-индологи.
Тот факт, что в слове кола/коло отразились и значение «колеса», и значение «телеги», обнаруживает динамику развития, идущего из древности, поскольку уподобление солнца колесу относится к более ранним периодам, чем соединение образа солнца с возом, телегой или колесницей. Причём, подобная трансформация легко сопоставима с ходом развития многих древних культов. Общеизвестно, что некоторые боги солярного культа имели более древнее, часто тотемное происхождение. Таковы, например, Аполлон, древняя тотемная природа которого отразилась в прозвищах «Волчий» или «Мышиный», или древнее индоиранское божество Митра, согласно мифу, рождённое скалой, что должно было восходить к древнейшим культам камнепоклонства. Аналогичный путь прошёл, как нетрудно заметить, и образ божества, скрытого за именем Кола: от палеолитических «медвежьих культов», персонифицированных в имени Большой Медведицы, до традиций солнцепоклонства, представленных многочисленными солярными знаками уже в Оленестровских могильниках: на Южном Оленьем острове Онежского озера (вторая половина VI тыс. до н.э.) и на Большом Оленьем острове в Кольском заливе Баренцева моря (II тыс. до н.э.).
Имя Колы в русском языке легло и в основу слова колесница, которое в «Ригведе» как раз и ассоциируется с ритой: «сверкающая колесница (вселенского) закона». Обозначение созвездия Большой Медведицы как колесницы или воза/повозки было выявлено у многих индоевропейских народов.
Археологические данные позволяют измерить глубину истоков этого единства. Появление колесницы у индоевропейцев датируется археологами серединой III тыс. – II тыс. до н.э., т.е. временем, когда носители индоевропейских языков локализуются учёными в Восточной Европе. И образ тесно связанной с севером Большой Медведицы – Колесницы – Колы показывает, что восточноевропейский север входил в общеиндоевропейскую мировоззренческую систему. Колесница как зримое воплощение вселенского закона и высшей организующей силы сделалась постепенно атрибутом ряда божеств у многих индоевропейских народов, прежде всего, божеств солярного культа. Констатация данного факта позволяет перейти к рассмотрению имени Кола в связи с традицией празднования зимнего торжества в честь декабрьского солнцеворота, которое в русской, украинской и белорусской традиции носило имя Коляды. Интересно отметить, что у болгар месяц декабрь носил название коложег.29 А.Н. Афанасьев усматривал родство этого названия с древнеарийскими представлениями о зимнем повороте солнца, как возрождении нового солнца, ассоциировавшегося с возжиганием новым пламенем солнцева колеса богом-громовиком.30
Принято считать, что русск. Коляда произошло от лат. Calendae (см. Энциклопедический словарь «Мифы народов мира»), и определялось как воплощение новогоднего цикла в общеславянской мифологии. У А.Н. Афанасьева по этому поводу находим следующее рассуждение:
Коля(е)да, пол. koleda = латин. calendae – собственно: первое в каждом месяце число, по которому велся счет и предшествующим ему дням с половины или точнее – после и до предыдущего месяца; впоследствии слово это стало употребляться для обозначения январских календ (с 14 декабря по 1 января включительно), как исходного пункта, с которого начинается год, и затем уже в средние века перешло в название святочных игрищ: фран. chalendes, прован. calendas, нижненем. kaland. К нам оно проникло из Византии, вместе с отреченными книгами, и согласно с звуковыми законами славянского языка изменилось в коляду. Никифор Омологета, живший в IX веке, в опровержении своем ложных писаний говорит, что не должно держать у себя… громников и колядников… Кормчая книга по списку 1282 года, приводя правило, запрещающее колядские обряды, присоединяет такое такое толкование: «каланди соуть пьервии в коемьжо месяци днье, в них же обычай бе елином творити жертвы, и в таже евроумания елиньстии беаху праздньници; вроум бо порекл есть Дионисово, и иная вься яже соуть идольская прельсти и соуетьства отмещюще святии от верных жития, возбраняють крестьяном таковая творити… и не повелевають моужем облачатися в женьскые ризы, ни женам в моужьскые, еже творять на праздьникы Дионисовы пляшуще, ни лиц же косматых възлагати на ся, ни козлих, ни са тоурьскых….яже ныне творять селяне, не ведоуще что творять». На тождество рус. коляды с латин. calendae указал ещё Яков Гримм…31
В приведённом отрывке традиция празднования первых дней месяца отождествляется с древнегреческими дионисиями – празднествами в честь Диониса, отмечавшихся четыре раза в году: два раза зимой (декабрь-январь и январь-февраль) и два раза весной (в начале весны и позднее, в марте-апреле), сопровождавшихся ритуалами, символизирующими мужские производительные силы природы, возлияниями вином, ряжением и пр.
Напомню, что латинская этимология «каландий» или календ как первых чисел месяца связана с культом италийского (позднее – общего древнеримского) божества Януса в ипостаси бога времени, причём с I века н.э. празднества в честь Януса слились в Риме с празднованием Нового года. Но в «колядниках» – одной их разновидности «ложных» книг, хранивших записи о дохристианских традициях, приводятся сведения о празднике Коляды, не вполне совпадающие с описанием дионисий. У А.Н. Афанасьева есть следующие сведения:
Коле(я)дник… содержит в себе приметы, определяемые по дням, на какие приходится Рождество Христово (праздник Коляды)…32
Таким образом, Коляда – празднование зимнего солнцеворота, приходилось по древнерусской традиции на 12 декабря33, т.е. на начало зимне-святочного периода, и его празднование восходило генетически к митраизму. А календы – празднование Нового года, обнаруживавшее, в частности, генетическую связь с культами Диониса и Януса, приходилось на середину зимних святочных праздников. Следовательно, Коляда и календы близки друг другу, но отражают две разные традиции. Возможно, оба слова восходят к одному древнему индоевропейскому термину, породившему со временем разные понятия. Рождество с Новым годом и поныне – два разных праздника.
Однако название Коляды, начиная с XIX века, стало рассматриваться как сугубо лингвистический феномен иноземного происхождения. В силу этого утвердилось отрицание Коляды как божества, хотя знакомство с источниками говорит обратное. Исследователь конца XIX века М. Соколов обращает внимание на следующие свидетельства:
Так Густинская летопись сообщает нам следующее известие о Коляде: «Шестый (бог) Коляда, ему же празникъ прескверный бяше декаврiя 24. Сего ради и нынъ, аще и благодать Рождествомъ Христовым осiа насъ и идолы погибоша, но единаче дiаволъ еще и доселъ во безумныхъ память свою удержа: сему бъсу въ память простая чадь сходятся въ навечерие Рождества Христова, и поют пъсни нъкiя, въ нихъ же аще и о Рождествъ Христовомъ поминают, но болiе Коляду бъса величают (П.С.Р.Л., т. II, 257 стр.)». Почти в тех же выражениях говорят о Коляде как об идоле, или бесе «Подробная летопись» и «Синопсис»… В Четьи Минеи св. Димитрия в числе богов, которым поклонялись во времена св. Владимира, упоминается и «Коляда, бог празднования, в зиме бывающего…». О Коляде и Овсене довольно ясно говорится в царских грамотах XVII в.34
Из приведенных данных видно, что Коляда в древнерусской традиции – имя солярного божества, посвящённого зимнему солнцевороту, имя которого образовано от того же корня, что и вышеприведённые солярные символы, т.е. кола/коло. Второе имя, которое упоминалось в паре с Колядой, – Овсень (Авсень, Усень и др.) принадлежит, согласно общепринятому мнению, ритуальному персонажу или мифологическому существу, связанному с новогодним циклом и фактически отождествляется с Колядой. Аморфные определения Овсеня/Авсеня – явно того же происхождения, что и аморфные определения Коляды, т.е. являются результатом их отрицания как древнерусских языческих божеств. Но данные источников позволяют рассматривать пару Коляда-Овсень как пару древнерусских языческих божеств, связанных со святочно-новогодним циклом. Если искать им параллели в индоевропейской мифологии, то ближе всего будет культ Митры, день рождения которого в образе «непобедимого солнца» приходился на день зимнего солнцеворота и было воспринято христианством как Рождество Христово, а парой к нему – культ Януса, который со временем слился с празднованием Нового года.
И Митра, и Янус были изначально божествами солнца и света, культы которых в Римской империи образовали некое солярно-циклическое двуединство с обособлением функций для каждого божества. Но сходство между этими парами явно типологическое, а не в виде прямого заимствования. Дуальное единство пары богов восходит к древнейшим представлениям индоевропейцев (см. Ж. Дюмензиль о Митре и Варуне). В.В. Иванов и В.Н. Топоров обращали внимание на то, что перспективно выводить имя Овсень/Авсень из глагола, обозначающего восход солнца, начало светлой части дня и года. Из того же корня образованы и обозначения утренней зари – лит. Аушра, др.-инд. Ушас, др.-греч. Эос, латышский «конский бог» Усиньш.35
Есть достаточно много свидетельств об укоренённости солнцепоклонства в древнерусской традиции. А.Н. Афанасьев приводит замечание Кирилла, епископа Туровского (ум. до 1182 г.) о том, что благодаря христианству «уже бо не нарекутся богом стихиа, ни солнце, ни огнь», а также увещевания других проповедников: «не нарицайте собе бога ни в солнци, ни в луне».36 Многотысячелетние солярные культы долго сосуществовали с христианством, о чём свидетельствуют упомянутые царские грамоты, одну из которых стоит процитировать (от 1649 года):
Ведомо нам учинилось, что на Москве, наперёд сего в Кремле, и во Китае, и в Белом, и в земляном городех, и за городом, и по переулкам… в навечерии Рождества Христова кликали много люди Коляду и Усень (Овсень), а в навечерии Богоявления Господня кликали Плугу; да в Москве же чинится бесчинство: многие люди поют бесовские скверные песни. Да на Рождество Христово и до Богоявленьева дня собираются на игрища бесовские… и игрецы бесовские – скоморохи с домрами, и с дудами, и с медведи ходят…37
Здесь также важно отметить тот факт, что хотя в древнерусском языческом пантеоне, зафиксированном в летописной традиции, солнечную природу имели Хорс, бог огня Сварог и его сын Дажьбог – Солнце, т.е. мужские божества, в древнерусской народной традиции солнце могло персонифицироваться как в мужском, так и в женском образе. Женский образ солнца фигурирует часто в русском фольклоре: «С 12 декабря, при повороте своём на лето, солнце, как уверяют русские крестьяне, наряжается по-праздничному – в сарафан и кокошник, садится в телегу и едет в тёплые страны», причём в обрядовых песнях при этом выезд Солнца прославляется следующими словами: «ехала Коляда в малеваном возочку, на вороненьком конечку».38
Красным солнцем величает русская традиция невесту, а жениха – месяцем. Русская вышивка, преимущественно, северорусская, сохранила богатый материал, содержащий сюжеты, связанные с древними солярными культами, что объяснялось ритуальным характером вышитых предметов. И в этих вышивках большое место занимали изображения женских фигур в сочетании с изображениями солнца. Одним из центральных сюжетов северорусской вышивки, всегда привлекавшей внимание исследователей, является так называемая трёхчастная композиция: в центре – крупная женская фигура, украшенная символами плодородия и многочисленными солярными знаками, а по бокам её – два всадника (или другие изображения). В средневековых поучениях против язычества порицались часто язычники, почитавшие «свет» и день солнца – воскресенье, и осуждались их попытки изобразить идола в женском обличье: «кланяются написавше жену в человеческ образ», где «написавше» могло означать вышитое изображение.39
Таким образом, и северорусская вышивка сохранила древний пласт материала, который, предположительно, заключает объяснение той значительной роли, что отводилась древнерусским солярным культам, нарицавших бога «в солнци», которому поклонялись как «идолам в женском обличье» или как солнцебогиням, одним из наименований (или эпиклесс) которых могло быть имя Колы. Это имя, вероятно, как и солярные знаки, играло роль оберегов. Благодаря такому толкованию становится понятным широкое распространение на Севере топонимов, заключающих в себе имя данного солнечного оберега.
В научной литературе известна попытка русскому коло подобрать такой санскритский эквивалент как кала – «смерть». Это отождествление хорошо известно, что позволяло некоторым исследователям проводить параллели между именем Колы и мрачной, жаждущей крови тёмноликой богиней древнеиндийского пантеона Кали (Черная). Подобная параллель всегда вызывала у меня недоумение: эти образы разнятся как день и ночь. Для богини Кали надо искать другой, более подходящий аналог из древнерусского фольклора. При этом следует учитывать, что Кали, по мнению индологов, имеет доарийское происхождение. Кали связана со змеями: среди атрибутов Кали они постоянно присутствуют40, а боги солнечной природы традиционно выступали змееборцами. Таким был, например, Кришну – воплощение Вишну, победивший водного змея Калию. Многие исследователи (например, С.А. Маретина) подчёркивали связь образа змеи в мифологии со смертью, а имена Кали и Калии созвучны друг другу, т.е. на каком-то уровне эти образы могли генетически сближаться. Интересно, что С.В. Жарникова нашла на старых картах и северные гидронимы с кал-: р. Кала (Вельский уезд) и р. Калия (Пинежский уезд). Северные предания, как и мифы других народов, содержат множество сюжетов, связанных со змеями, но остались ли в них легенды, объясняющие происхождение названий гидронимов Кала и Калия, мне неизвестно. Соответственно, преждевременно и размышлять, даже исходя из конвергенции, о связях между древнеиндийскими Кали/Калия и древнерусскими мифологическими персонажами. Но приведённые рассуждения позволяют, по-моему, заключить, что солярная светлая природа Колы и хтоническая, устрашающая природа Кали восходили к разным мифическим линиям.
На этом я закончу первую статью из цикла о древнерусском солнцепоклонстве. Но за ней последуют другие, где я продолжу представлять контуры древнерусской истории как в Восточной Европе – от моря до моря, так и в Сибири, после чего можно будет сделать предварительные выводы.
Лидия Грот,
кандидат исторических наук
Перейти к авторской колонке
