Начало российской истории привычно посвящается рассуждениям о происхождении имени Руси. Дескать, главное узнать, что за имя «Русь», а там уж история Руси сама из имени проистечет и стройными рядами на главы и параграфы построится. В ходе этих рассуждений в качестве прародины Руси столь же привычно упоминается шведский Рослаген — только подумать, что такая область до сих пор существует в Средней Швеции! Но как я показала в своих работах, этой области не существовало в IX веке, с которым связывается выход Древней Руси на историческую арену. Её не было в силу геофизических особенностей развития восточного побережья Швеции — подъема дна Балтийского моря, что делает бессмысленными все попытки каких-то лингвистических изысканий по поводу Рослагена-Руотси.
 

 
Сведения об особенностях геофизического развития восточного побережья Швеции никогда не были доведены до российского общества официальной наукой. Благодаря этому Рослаген, как выдуманная прародина Руси, прожил долгую и достаточно беспечальную жизнь в российской истории. И его миражный образ твердою стопой стоял на пути всех попыток исследовать вопрос о более древнем периоде истории Руси, иначе говоря, о Руси до призвания варягов.
 

В посте про Россию с русскими я напомнила о том, что древнерусские летописи совершенно однозначно говорят о том, что Русь в Восточной Европе существовала и до призвания варягов. Об этом сообщает Лаврентьевская летопись, перечисляя тех, кто обратился к варягам: «Рѣша русь, чудь, словѣни, и кривичи». Но норманисты стали предлагать свое толкование для этой неудобной фразы из летописи. Поскольку, говорят, в летописи по Радзивилловскому списку эта фраза написана как: «Рѣша руси чюд(ь), и словене, и кривичи, и вси», то здесь для слова «руси» следует видеть падежную форму: сказали кому? Ответ напрашивается сам — Руси. Однако никакого падежного окончания в Радзивилловской летописи нет, а есть множественное число – ру́си, сходное с указанием множественного числа других народов в этом ряду: словени, кривичи. Есть для этого аналогия и с Никоновской летописью, где сказано, например: «Роди же нарицаемie Руси, иже и Кумани». Здесь мы видим ру́си и кума́ни как этнонимы, указанные во множественном числе. То есть название народа русь могло быть и в форме мн. числа ру́си или как нам более привычно — ру́сы.
 
Но кроме этого есть сообщение Повести временных лет об образовании Русской земли у полян под 852 годом, т.е. за десять лет до призвания Рюрика. Таким образом, даже беглое обращение к летописям показывает, что наша историческая мысль живет под прессом традиции подгонять источники под известную догму: Русь из Рослагена, приплывшая в лодке с социальным наполнением (одна из формулировок норманистов), а до этого никакой Руси в Восточной Европе не было и быть не могло. Но если манипулировать источниками вместо того, чтобы уважительно изучать их, то трудно будет отыскать дорогу к нашим корням и ответить на вопрос: откуда мы?
 
По моим предположениям, прародиной Руси является Восточная Европа. Именно здесь родились и прожили всю свою длительную историю народ и имя Русь, за исключением той части древнего этноса, который в ходе миграций разных времен покидал свою прародину. Собственно, именно эту мысль о русских, предки которых издревле жили в Восточной Европе, отстаивали Татищев и Ломоносов в споре с Байером и Миллером, если восстановить основную сущность этого спора. При этом взгляды Татищева и Ломоносова на древние корни русской истории в Восточной Европе отражали непрерывную историографическую традицию, истоками своими восходившую к древнерусскому летописанию, русской книжной учености и русской устной традиции. А также, между прочим, – к античности и западноевропейским гуманистам эпохи Возрождения, которым, например, было известно о тождестве роксолан и русских.
 
Например, немецкий гуманист Алберт Кранц в своем труде «Вандалия», поясняя родство названий «Вандалия» (Wandalia) и «Венден» (Wenden), как мест нынешнего проживания славянских народов, упоминает и о таком славянском народе как русские (russi). Ссылаясь на Плиния и Страбона, Кранц замечает, что «Roxani», «Roxi», «Roxanos» – это древние наименования русских.1 Данное рассуждение принадлежало к общеизвестным фактам его времени, что подтверждается «Космографией» итальянского писателя, географа Энея Сильвия Пикколомини (1405-1464), с 1458 г. – папы Пия II. Автор «Космографии», также со ссылкой на Страбона, писал о «северных роксанах» (roxani), отождествляемых с «рутенами» (ruthenos).2 Кроме Пикколомини о связи имени русских с роксоланами, или, иначе говоря, о русских как о народе с древними восточноевропейскими корнями, со ссылками на античную традицию, писали многие другие авторы XV-XVI веков: итальянский историк Ф.Каллимах, польский историк М. Меховский, польский историк Дециус, немецкий историк И. Хонтер, чешский историк Ян Матиаш из Судет и другие.3
 
 

Альберт Кранц и титульный лист его труда «Вандалия»

Но XVI век был переломным периодом в западноевропейской общественной мысли, когда стали зарождаться и развиваться исторические утопии вроде готицизма – идеи о германских завоеваниях, как движущей силе европейского развития и создателях европейской государственности. Выдуманные истории стали жить собственной жизнью, к XVIII веку они сложились в определённую традицию и были привезены в Россию Байером, Миллером и Шлецером в качестве квинтэссенции западноевропейской историософии.
 
Вместе с ними пришла идея о том, что вся соль древнерусской истории заключена в имени Руси, поскольку это прекрасно увязывалось со сложившимся к XVIII веку в Западной Европе стереотипом о том, что германцы приносят другим народам свои имена, а вместе с именами – государственный порядок, культуру, торговлю и прочее. Раз англы дали свое имя Англии, а франки – Франции, значит имя Руси могли принести в Восточную Европу только германцы. Шведские историки, начиная с XVII века, пытались распространять свои фантазии о том, что основоположниками древнерусской государственности были предки шведов. Немецкие готицисты (Ф. Иреник, В. Пиркхеймер) еще в XVI веке, оформляя идею тождества готского и общегерманского, включили в этот симбиоз и шведов как один из народов «на германских островах» (а как же иначе, ведь, по убеждению многих западноевропейских историков и литераторов того времени, прародиной готов был юг Швеции!). Как следствие, для Байера, Миллера, Шлецера было совершенно однозначно, что имя Руси было принесено в Восточную Европу из Швеции, т.е. со стороны и именно таким же образом, как были принесены со стороны названия Англии и Франции.
 
И вот здесь стоит остановиться на мгновение и подумать, о чем, собственно, идет речь. Кто такие были англы? Однозначно – народ! А кто такие были франки? Тоже однозначно – народ! Также и Миллер, например, когда начинал свой спор с Ломоносовым, был на сто процентов уверен, что где-то в Швеции должен был быть германоязычный народ русь, который по примеру англов и франков принес свое имя в Восточную Европу. Иными словами, Миллер был, по-своему, совершенно логичен. Но народа русь, как известно, ни в Швеции, ни во всей Скандинавии не нашли. А уже искали, будьте любезны, всем европейским миром более двухсот лет самым тщательнейшим образом, заглядывая во все уголки и подклети. И если бы та доктрина, которая вошла в историографию под названием норманизма, произрастала от научных корней, а не от исторического фантазирования, то в одночасье, когда ее сторонники убедились в том, что народа русь в Скандинавии никогда не было, они честно признали бы неверность отправного момента. После чего предложили бы, наверное, вернуться на исходные позиции и продолжить исследование оттуда, где оно было оставлено. Что делать, в науке и отрицательный результат считается результатом. По крайней мере, благодаря ему исследователями бывает установлено, что данный путь – тупиковый.
 
Но в случае с норманизмом этого не произошло. Окончательно установив, что народа руси в Скандинавии нет и никогда не было, как утверждалось в XVIII веке, поклонники идей норманизма не отказались от ключевого тезиса, а начали уже истинное лицедейство – лепить из народа русь гребцов-родсов, шулерски подменивая идею руси как народа из Швеции идеей руси как гребцов из Средней Швеции. А с какой стати тогда в работах норманистов продолжаются сравнения с англами, франками, болгарами как примерами носителей имени «со стороны» в земли других народов? Эти примеры для норманистов недействительны! Англы, франки, болгары были народами, а не какими-то гребцами в лодках «с социальным наполнением». Вот пусть норманисты найдут себе идентичный пример, в котором профессионально-отраслевые группы транслировали бы где-нибудь название своей профессии в качестве самоназвания могучего народа и гигантской страны, и позанимаются этим примером, а мы со стороны понаблюдаем, что из таких поисков получится. Или пусть признают, наконец, что в так называемой концепции происхождения Руси от родсов-гребцов в научном плане, как говорится, латать – не за что хватать. Правда, выступить с подобным признанием, находясь внутри системы (я имею в виду вузовско-академическую систему) будет очень сложно, поскольку система всегда постарается выдавить такого «протестанта» как инородное тело.
 
Однако рассуждения о том, что один народ может принести свое имя в страну другого народа, достаточно интересны. Только норманисты, в силу лингвистической зашоренности, не смогли учесть всей сложности взаимодействия различных этнических групп при миграции одного народа на землю другого, когда в результате миграций складывается новая общность.
 
Согласно моим наблюдениям, рождение новой этнической общности происходит от союза двух «родительских» организмов по определённой схеме: новая общность получает язык от одного «родителя» и имя — от другого. Причём если один из «родителей» является «пришлым», то другой должен быть автохтоном, связанным с местной землей. Это как бы формула этногенетического процесса, состоящая из двух величин: вопроса языка и вопроса имени — двух наиважнейших вопросов, которые вставали перед людьми при рождении новой общности.
 
Например, Италия, согласно легенде, получила своё имя от царя пришлых сикулов (сицилийцев) – Итала, а её латинский язык сохранил имя аборигенов — латинов. Современная Франция получила имя от пришлых франков, но язык остался от автохтонной кельто-галльской традиции. В английской истории общий политоним объединённого королевства был унаследован от кельтской Британии, а язык — от пришлых германоязычных англосаксов. В смешанной этнической среде — симбиозе тюркских протоболгар — потомков волжских булгар и балкано-славянских племён родилась современная Болгария, при этом политоним — Болгария — был взят от тюрко-булгарских пришельцев, а язык и другие феномены культуры — от местных славянских племён. Кстати, помимо волжских булгар, на Балканы переселялись и индоевропейские народы. Академик О.Н. Трубачев выделил на юге Восточной Европы прототип этнонима сербы, первоначально неславянского, но индоевропейского, носители которого ославянились на Балканах с принятием славянских языков (см. его работу «К истокам Руси»). То есть имя «сербы» было пришлым индоевропейским именем, которое, соединившись с носителями славянских языков на Балканах, стало названием современного славянского народа – сербов.
 

Традиционная северно-русская вышивка

По сходной логике должно было происходить и рождение современной русской общности и как этнического, и как политического объединения в период расселения славянства в Восточной Европе. Одним из «родителей» русских, давших новой общности язык, было, безусловно, восточноевропейское славянство — «родитель» пришлый, как это и наблюдалось в истории большинства народов. Но тогда имя Руси не могло прийти «со стороны», как это продемонстрировано выше на известных примерах, в частности, на примере британской истории, где древнее местное название Британии было унаследовано пришлым германоязычным населением. Поэтому имя Руси и соотвественно, народ, его носивший, должны были родиться в Восточной Европе до прихода туда славянства, но иметь индоевропейское происхождение.
 
Поставив вопрос таким образом, я несколько лет назад подошла к идее индоевропейского субстрата на севере и в центре Восточной Европы в древности, в котором предположила среду, явившуюся лоном для рождения Древней Руси. Эту гипотезу я уже представила в ряде опубликованных работ.4 В ее основе – несколько проблем, которые необходимо затронуть для понимания истоков древнерусской истории.
 
Начать следует с проблемы локализации индоевропейцев в Восточной Европе. Не посчитаю лишним напомнить существующее на сегодня мнение ученых:
 

В еще более давние времена предки иранцев и индийцев – ариев составляли один народ, который называют протоиндоиранцами. Они – ветвь индоевропейской семьи и жили, как полагают, тем, что разводили скот в южнорусских степях и к востоку от Волги… В течение столетий устойчивого, неизменного образа жизни, начиная, видимо, с IV-III тысячелетий до н.э., протоиндоиранцы сформировали такую стойкую религиозную традицию, что элементы ее сохранились до наших дней у их потомков – брахманов Индии и зороастрийцев Ирана.
 
Как полагают, в начале III тысячелетия до н.э. протоиндоиранцы разделились на два отличающихся друг от друга по языку народа – индоарийцев и иранцев.5

 
Таким образом, индоевропейская общность, локализуемая в Восточной Европе в период с III тыс. до н.э. до середины II тыс. до н.э., приблизительно в течение II тыс. до н.э. стала переживать распад, предопределивший миграции выделившихся этнических групп на юг и восток Азии. При этом часть индоевропейского субстрата, естественно, должна была остаться на восточноевропейских землях. По логике, при переселении какой-либо общности на новые территории, все до единого члены этой общности старое насиженное место не покидают: как правило, оставшаяся часть мобилизуется и объединяется в рамках новой общности и под новым именем. Вот от этой оставшейся в Восточной Европе части индоевропейской общности, предполагаемой мною, я и пытаюсь вести отсчет древнерусской истории, выделяя в ней более древний дославянский период.
 
Но обоснование подобного подхода наталкивается на большую сложность: в российской истории различают сейчас только один период – славянский, т.е. русов полностью отождествляют со славянами. Хотя один единственный период в истории народа скорее исключение, чем правило.
 
Наличие различных периодов в истории архаичных этносов не такая уж необычная вещь. Ближайшим примером могут послужить венеты/венеды (энеты/генеты у Геродота), которые относились к одному из реликтовых индоевропейских этносов. По археологическим данным, венеты появились на севере Адриатики около XII в. до н.э. Их язык на протяжении длительных исторических периодов связывался с различными древними ветвями индоевропейских языков. Геродот считал их иллирийским народом. Учитывая кельтоязычие арморийских венетов и бесспорное влияние в IV-III вв. до н.э. кельтской материальной культуры на венетов, их считали (особенно в XIX в.) кельтоязычными, хотя об отличии языка венетов от кельтского прямо говорил Полибий. У Страбона венеты упоминаются либо вместе с фракийцами, либо с киммерийцами. С первых веков нашей эры становятся довольно регулярными сведения о венедах в Прибалтике. Во II веке венедов упоминают Птолемей и Тацит. Птолемей, давая описание «Сарматии», отмечает, что «заселяют Сарматию очень многочисленные племена: венеды — по всему Венедскому заливу», т.е. по Балтийскому побережью.6
 
Но с конца V-VI вв. балтийское побережье, связанное с венедами названием Венедского залива, начинает осваиваться носителями суковско-дзедзицкой культуры, которых отождествляют со славянами.7 С этого времени, благодаря сообщению Иордана, устанавливается и связь венетов/венедов со славянами.8 Венедов очень часто напрямую отождествляют со славянами, хотя очевидно, даже из нескольких примеров, приведённых здесь, что венеды намного древнее славянства, т.е. они имели в своей истории длительный дославянский период. Генрих Латвийский знал дославянских венетов в Прибалтике ещё в XIII в.: они жили в районе Виндавы, откуда были вытеснены куршами.
 


 
Расселение южных и западных славян, как известно, происходило в Европе вплоть до Балтики среди субстратного (или более древнего) индоевропейского населения дославянской языковой принадлежности. Это отмечено, в частности, известным индоевропеистом Юлиусом Покорным в работе «Zur Geschichte der Kelten und Illyrier», который писал, что в «областях, где потом поселились славяне: Далмация, Паннония, Истрия – были иллиры и венеты… Сами иллирийские венеды ославянились позднее».9
 
Таким образом, в истории древнего народа венедов четко выделяются два периода: длительный дославянский период и славяно-венедский, начавшийся тогда, когда венеды ославянились с расселением в их среде славянства. По такой же схеме, полагаю, можно мыслить и древнерусскую историю, но для раскрытия этой схемы надо избавиться от стереотипа: русы – это только славяне. Древняя индоевропейская Русь намного древнее славянства так же, как и реликтовые венеды древнее славяно-венедов.
 
Истоки руси я связываю с той частью индоевропейского субстрата, который предположительно стал формироваться в Восточной Европе в течение II тысячелетия до н.э. с началом миграций и оттока индоевропейцев на юг и восток Азии. Согласно моим начальным исследованиям, наличие этого индоевропейского субстрата можно предполагать не только на юге, но и в центре и на севере Восточной Европы. Именно в этой индоевропейской субстратной среде расселялись восточные славяне, по аналогии со славянами западными и южными, расселявшимися в среде венедо-иллирийского субстрата. Я проводила собственные сопоставления между некоторыми гидронимами русского Севера с данными названий Поднепровья, а также – анализ солярных культов в саамской традиции и у народов Сибири, сравнивая их с древнерусской традицией.
 
Первые результаты этих исследований подкрепляют предположение о наличии носителей индоевропейских языков на севере Восточной Европы до начала освоения этих земель носителями уральских языков, а также – гипотезу о прямой преемственности между этими древними индоевропейцами и северорусской традицией, чем и объясняется, например, близкое сходство саамской и древнерусской солярной мифологии.10 Задача моих исследований – доказать, что прямые предки русских, самого крупного народа Восточной Европы, являлись здесь насельниками, выделившись из индоевропейского субстрата на всем пространстве, от моря до моря. На пути к этим доказательствам стоит принятая ныне в науке этническая карта Восточной Европы в древности, однако мне удалось выяснить, что представления о ней исходно проистекают из утопического источника.
 
Занимаясь в последние годы также тематикой западноевропейских утопий и их влиянием на развитие российской исторической мысли, я обнаружила, что представления о том, что единственными насельниками на севере Восточной Европы в древности были носители финно-угорских языков, появились также в лоне утопических теорий. Сложились эти теории сравнительно недавно, около середины XIX века. Но они имели свой пролог, поскольку явились плодом донаучной шведской историографии XVII-XVIII вв., основанной на создании вымышленной истории, якобы имевшей место в древности.
 
В публикациях по этой теме (раз, два, три) я рассказывала о том, что в XVI-XVII вв. в Германии и скандинавских странах расцвел так называемый готицизм – течение, прославлявшее величие древнего народа готов. Швеция была провозглашена прародиной готов и, соответственно, получила основоположнический статус относительно всей германской культуры. В XVII в. шведские литераторы и историографы (Ю. Буре, Г. Штэрнъельм, Ю. Мессениус, О. Рудбек и др.) сделали еще одно фантастическое открытие: согласно их видению, имя легендарной Гипербореи из трудов античных авторов имело скандинавское происхождение. Следовательно, по их рассуждениям, и сама Гиперборея была создана трудами скандинавов, конкретно – предками шведов, что «логично» вело их к выводу о том, что предки шведов имели основоположнические заслуги в создании древнегреческой культуры.
 
Это историческое мифотворчество, благодаря «Атлантиде» шведского литератора Рудбека (1630-1702), вплоть до второй половины XVIII века занимало воображение многих известных западноевропейских мыслителей, чтобы затем с миром отойти в область исторических курьезов и быть объявленным «шовинистическими причудами фантазии, доведенными до абсурда».11
 
Следует добавить, что помимо гипербореев Рудбек «нашел» предков шведов и в летописных варягах, описав шведо-варягов как великих завоевателей Восточной Европы, сначала заселённой, по его суждению, вплоть до Дона предками финнов, среди которых много позднее появились и славяне. Шведский историк Ю. Нордстрём так передавал эйфорическое чувство, вызванное в шведском обществе этим историозодчеством:
 

С такой историей мы чувствовали себя аристократией Европы, которой предопределено владычествовать над миром.12

 
Здесь уместно подчеркнуть, что «такая история» была историей выдуманной, не имевшей места в реальной истории Швеции. Включая и готскую историю, поскольку сейчас стало известно, что готы не выходили с юга Швеции.
 
Два столетия купания в вымышленной исторической славе закрепили в общественной мысли Швеции традицию пристраивать к шведской истории великую древность, заимствованную из историй других народов. Древнерусская история, солидное покушение на которую было сделано Рудбеком, все более и более овладевала воображением шведских литераторов и историографов как «поприще» для великих деяний предков шведов. Помимо привычки фантазировать на темы древнешведской истории, стремление провозгласить предков шведов основоположниками древнерусской истории было порождено и особенностями того исторического периода. Его начальной отметкой был Столбовский мир (1617), а расцветом – Великая Северная война (1700-1721), в результате которой Россия вернула себе отторгнутые Швецией северо-западные русские земли.
 
В работах шведских историков и литераторов этого периода стала популярной мысль Рудбека о том, что предки шведов издревле властвовали в Восточной Европе и собирали дань с местного населения. Одним из вдохновляющих мотивов этих рассуждений было стремление обосновать историческое право Швеции облагать данью эти области, что после Столбовского мира на деле означало идеологизацию получения выгод от контроля за русской торговлей (прежде всего, за торговлей хлебом) с Западом, а после поражения в Северной войне – оправдание попыток реванша с целью возврата земель в устье Невы, где рос молодой Санкт-Петербург.
 
Основополагающим пунктом в этих рассуждениях как раз и было создание определенной этнической карты Восточной Европы, согласно которой финны (по Рудбеку) жили в этих областях задолго до появления здесь славян и подчинялись предкам шведов, т.е. шведо-варягам, которым платили дань (Х. Бреннер, И. Штраленберг, А. Моллер, С. Паулинус/Линдхейм, И. Тунманн и мн. др.).13
 
Дальнейшее развитие подобных представлений об этнической карте Восточной Европы в древности, порожденных в лоне мифологизированной шведской историографии, мы видим в деятельности крупных финских филологов и фольклористов, таких как М.А. Кастрен (1813-1853), Д. Европеус (1820-1884) и др. Эта плеяда финских деятелей культуры принадлежала поколению интеллигенции, сложившемуся на волне пробуждения национального самосознания в Финляндии в первой четверти XIX века. Образованные круги финского общества обратили свой интерес на язык и фольклор для того, чтобы исследовать корни народной культуры и показать место «финского племени» во всемирной истории. В немалой степени этот энтузиазм подогревался утвердившимся в европейской культуре принципом, рождённым в эпоху Просвещения, – считать главным цивилизационным признаком наличие национальной письменной культуры, выраженной в памятниках письменности. Народы, письменных памятников не имевшие, отодвигать в разряд «неисторических» и стоящих вне цивилизационных процессов. Тем самым в плане исторической роли одним махом обездоливались многие европейские народы, культура которых развивалась и хранилась в лоне устной традиции – к таким народам относились и финны.
 
Издание знаменитым финским фольклористом Э. Лённротом «Калевалы» в 1835-1849 гг. показало европейскому сообществу, что памятники устной традиции ничуть не менее ценны, чем памятники письменной традиции, и сыграло большую роль в привлечении внимания европейской общества к проблемам культур финноязычных народов. Не меньшую известность получили труды Кастрена по сравнительному языкознанию и исторической лингвистике финно-угорских языков, а также вклад Европеуса в собирание и систематизацию финского фольклора.
 


Финский лингвист и фольклорист Элиас Лённрот (1802-1884) незадолго до смерти

Заслуги названных учёных, а также их коллег перед мировой наукой бесспорны, но образование они получали в шведских учебных заведениях и историю учили «по Рудбеку». От него и почерпнули они свои представления о финнах, как первых насельниках в Восточной Европе. А под влиянием их работ, в свою очередь, сложилась та картина сплошного финно-угорского мира, существовавшего в древности от Саян до Балтики и давшего, в частности, северу Восточной Европы первое, в языковом отношении верифицируемое население.
 
Уже в конце XIX – начале XX вв. у этой теории появились оппоненты, которые стали заявлять о том, что созданная в лоне финно-угроведения этническая карта севера и центра Восточной Европы является неверной и, в действительности, она была более сложной по своему составу. А.И. Соболевский (1856-1929), бывший крупнейшим специалистом в области истории русского языка и восточнославянской диалектологии, занимавшийся, в том числе, и исследованием топонимики и исторической географии, стал приходить к выводу о том, что носители финно-угорских языков не были автохтонами ни в центре, ни на севере Восточной Европы, а первыми насельниками были носители индоевропейских языков.14
 
Как видно из этого, в пользу гипотезы об индоевропейском субстрате на восточноевропейском Севере ещё в начале XX века высказывались очень серьёзные учёные, но позднее эти исследования заглохли. И сейчас представление о том, что население северо-востока Европы в древности принадлежало исключительно к финно-угорской языковой семье, остается доминирующим в науке.15
 
Однако проблема с толкованием северной топонимики Восточной Европы осталась, и сегодня выступает совершенно очевидно, поскольку на севере обнаружено много топонимов, происхождение которых никик не объясняется из финно-угорских языков, как ни ломать их топоосновы. Крупнейший российский исследователь саамского языка Г.М. Керт пришёл к выводу о том, что значительный процент топонимии восточноевропейского Севера не этимологизируется из саамского языка (или более того, из финно-угорских языков вообще) и высказывал предположение, что часть из них – наследие населения каменного века, которое жило в нашей стране до саамов.16 Интересная мысль, которая напоминает нам о том, что Восточная Европа не была незаселённой пустыней до миграций сюда носителей уральских языков. Люди там жили, и вопрос только в том, следует ли их относить к этнически неверифицируемому палеоевропейскому населению, или всё-таки их верификация возможна через индоевропейские языки, через их очень древние пласты.
 
Идеи названных, а также некоторых других ученых помогли мне начать разрабатывать упомянутую в начале статьи концепцию о дославянском индоевропейском периоде в древнерусской истории. В ней я пытаюсь исходить из того,
 
что нынешние представления об этнической карте Восточной Европы в древности и о финно-угорском субстрате происходят из ненаучного источника, восходящего к Рудбеку, соотвественно, должны быть перепроверены;
 
что этническая карта Восточной Европы в древности могла быть полиэтничной таким же образом, как и южные пределы Евразии, т.е. индоевропейский субстрат, о котором писал, например, Соболевский, был, по моему мнению, той средой, где расселялись в Восточной Европе носители уральской семьи языков.
 
Аналогию предполагаемому мной процессу можно увидеть в этнической истории Южной Сибири и Центральной Азии, развивавшейся в лоне афанасьевской (середина III – II тыс. до н.э.) и андроновской (XVI-XIV вв. до н.э.) культур, где древнеиранские и древнетохарские традиции играли определяющую роль.17
 
В пояснение сказанному следует напомнить, что миграции индоариев и ираноязычных племен, происходившие с юга Восточной Европы на протяжении чуть ли не тысячелетия, выплеснули на гигантские пространства Иранского нагорья, Средней Азии, южной Сибири, Индийского субконтинента значительные группы индоевропейцев. Понятно, что мигрируя со своей восточноевропейской прародины, носители индоарийских и ираноязычных племён уносили с собой и многие элементы сложившейся в период единой общности духовной культуры, законсервировавшиеся впоследствии у её индийских и иранских наследников, но также оказавшие большое влияние на развитие духовной культуры тех народов, с которыми они приходили в соприкосновение в ходе миграций. В частности, исследователями традиционной культуры народов Сибири и Дальнего Востока было установлено, что в Южную Сибирь, Западную Монголию и даже в Китай индоевропейцы принесли такую важную основу духовной культуры, как солнцепоклонство, которое стало там как бы их визитной карточкой.
 
Изучение традиционной культуры народов Центральной Азии и Южной Сибири (тюрков и монголов, прежде всего) привело исследователей к выводу о неоднородности их культуры даже в границах одного этноса и позволило говорить о существовании на территории Южной Сибири и Центральной Азии двух типов культур, которые можно определить как восточноазиатскую, где верховными божествами являются Земля и Небо, и южно-западноазиатскую (индоиранское единство), где отмечается триада божеств, включая солнечное божество.18
 
Эти различия у народов алтайской языковой семьи являются не случайным фактором, а определяется сложным этно- и культурогенезом, связанным с тем, что их формирование проходило на территории, где на протяжении тысячелетий наблюдались миграции, определившие и современную этнолингвистическую карту Евразии. Уже в конце IV – начале III тыс. до н.э. было отмечено появление тазминской культуры скотоводов-европеоидов, для которой были характерны сакральные изображения, связанные с культом солнца. Следующей волной, пришедшей в Южную Сибирь с запада, были афанасьевцы в середине III – II тыс. до н.э. Третьей волной европеоидного населения были носители андроновской культуры (XVI-XIV вв. до н.э.), с которыми было связано появление двухколесных повозок и боевых колесниц с парной конской упряжкой. К середине II тыс. до н.э. относится и возникновение Великого нефритового пути, связавшего Прибайкалье с Волго-Камьем на западе и шан-иньским Китаем на востоке.19
 

Мумия тохарской женщины

Исследователями собран достаточный материал, подтверждающий гипотезу о том, что аборигенное, более древнее население Центральной и Восточной Азии, на раннем этапе знало только культ Земли. Представления начинают меняться с появлением на этой территории народов, пришедших с запада и связанных с образованием Шан/Инь (XV-XI вв. до н.э.) и Чжоу (XI-III вв. до н.э.). Под влиянием пришельцев на гигантских пространствах Центральной Азии развиваются солярные культы и богатая солярная мифология.
 
Но более того. Влияние индоевропейской (древнеиранской, тохарской) солярной религиозно-мифологической традиции было так велико, что сказалось не только на культурогенезе, но и на этногенезе народов Сибири и Центральной Азии. Так, в этих ареалах отмечено широкое распространение этнонимов с хори/хор: буряты – хоринцы, которые считаются субстратом в этногенезе бурят, монг – хоры (монгоры) Цинхая, хор – па Амдо и Тибета, хоро (хоролоры) в составе якутов, род хорилар и племенное объединение хори – тумат, упоминаемые в монгольской исторической хронике «Сокровенное сказание».
 
Учёные предполагают, что все эти этнонимы восходят к древнеиранскому термину hvar (фарн) – солнце. К древнеиран. khors, перс. hôr/horsedсолнце восходит и название древней арийской страны Хорезм – «земля Солнца».20 В развитии этнической истории Центральной Азии, по мнению современных узбекских учёных, определяющую роль играл тюрко-иранский симбиоз: тюрко-согдийским было государство Кангюй в междуречье Амударьи и Сырдарьи (с III-II вв. до н.э.); эфталиты (IV-V вв.) обладали как иранскими (язык), так и тюркскими (антропология, культура) чертами; тюрко-иранским симбиозом была отмечена вся последующая динамика развития от эпохи Саманидов (IX-X вв.) до государств Сельджукидов и Караханидов (XI-XII вв.), что и обусловило формирование тюркского этноса, получившего позднее название «узбеки».21
 
Вот такой исходной полиэтничностью – симбиозом урало-алтайских и индоевропейских народов – была отмечена от самых истоков этнокультурная история южных пределов Евразии. А северная часть Евразии, включая север и центр Восточной Европы, согласно утвердившейся в науке картине, развивалась на протяжении нескольких тысячелетий в лоне одной только уральской языковой традиции, причем живя бок о бок с носителями индоевропейских языков на юге Восточной Европы и якобы не смешиваясь с ними, как вода с маслом.
 
Древнейшие носители индоевропейских языков юга Восточной Европы перемещались на гигантских евразийских просторах и оказывали влияние на развитие культурных и этногенетических традиций в Южной Сибири и Центральной Азии на протяжении трёх тысячелетий до нашей эры. Но они же якобы никак не могли проникнуть на север и в центр Восточной Европы вплоть до конца X века, т.е. до расселения в этих местах славянства. Совершенно очевидно, что подобные представления об этнической карте Восточной Европы в древности – искусственны. И поскольку они восходят к шведской донаучной историографии, то надо начать их перепроверять, чтобы во всей полноте восстановить древнерусскую историю от ее предковых истоков.
 
Продолжение следует…
 
Лидия Грот,
кандидат исторических наук
 
Перейти к авторской колонке
 

Понравилась статья? Поделитесь ссылкой с друзьями!

Опубликовать в Google Plus
Опубликовать в LiveJournal
Опубликовать в Мой Мир
Опубликовать в Одноклассники

32 комментария: Начало Руси: продолжаем размышлять

Подписывайтесь на Переформат:
ДНК замечательных людей

Переформатные книжные новинки
     
Наши друзья