Что определяет судьбу человека, его характер, поступки, взгляд на окружающий мир? Может быть, всё это определяет звезда, под которой он появился на свет? Может быть, место и время, страна и эпоха, в которых он родился? Может быть, плоть и дух, переданные ему предками? Или может быть то, что называется божественным провидением? Наверное, каждый задумывается над этими вечными вопросами, и я не берусь утверждать, что знаю на них ответы. Я лишь хочу показать на примере одной очень яркой судьбы, как формируются взгляды человека, как из потомка аристократического рода вырастает революционер.
Шёл 1862 год. Россия торжественно отмечала своё тысячелетие. В честь этого юбилея в Новгороде был сооружён величественный памятник со скульптурами самых выдающихся правителей России за всю ее тысячелетнюю историю, начиная с легендарного Рюрика.
В том же году потомок древнего и знатного, восходящего к самому Рюрику княжеского рода, оканчивал Пажеский корпус – самое привилегированное учебное заведение тогдашней России. Перед выпускниками открывались блестящие перспективы: право выбирать для службы любой армейский или гвардейский полк, возможность служить при дворе. Однако наш герой предпочёл шитым золотом мундирам гвардейцев грубый серый мундир только что созданного Амурского казачьего войска, а балам на зеркальных паркетах петербургских дворцов – тяжёлые экспедиции «по диким степям Забайкалья», суровой тайге и скалам Приамурья, опасные сплавы по великой дальневосточной реке Амуру. Звали юношу Пётр Алексеевич Кропоткин, и спустя годы его имя равноправно войдёт как в историю российского и мирового революционного движения, так и в историю географических открытий. Как бы итогом его жизни стала автобиографическая книга «Записки революционера», которая будет основой моего дальнейшего повествования.
Но прежде чем отправиться вместе с юным Кропоткиным в Восточную Сибирь и на Амур, послушаем его рассказ о своих предках:
Отец мой был типичный гвардейский офицер. Воспитывался он в школе гвардейских подпрапорщиков, попал затем офицером в Семёновский полк как раз в самый первый год царствования Николая и пошёл обычной дорогой гвардейского офицера…
Отец наш очень гордился своим родом и с необыкновенной торжественностью указывал на пергамент, висевший на стене в кабинете. В пергаменте, украшенном нашим гербом (гербом Смоленского княжества), покрытом горностаевой мантией, увенчанной шапкой Мономаха, свидетельствовалось и скреплялось департаментом Герольдии, что род наш ведёт начало от внука Ростислава Мстиславича Удалого и что наши предки были великими князьями Смоленскими… Наш род действительно очень древний, но подобно большинству родов, ведущих своё происхождение от Рюрика, он был оттеснён, когда кончился удельный период и вступили на престол Романовы, начавшие объединять Россию.
Автор этих строк был прямым потомком Владимира Мономаха и считался прямым потомком Рюрика в тридцатом колене. Если бы в «смутное время» начала XVII века Михаил Романов не был «всенародно» избран царём, то Кропоткин имел бы основания претендовать на корону. Однако в истории нет сослагательного наклонения, и потомок основателя российской монархии стал революционером и теоретиком анархизма – учения, отрицающего не только монархию, но и само государство как средство подавления отдельной личности. Что же заставило сделать такой выбор? Об этом дальше. А пока продолжим рассказ Кропоткина о его предках. Как говорил мудрый О. Генри, «дело не в дороге, которую мы выбираем – то, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу».
Обычно об отце любого человека известно больше уже потому, что он передаёт детям свою фамилию. Хотя в наше время это не всегда так, но раньше, особенно в дворянской среде, это соблюдалось неукоснительно, поскольку по отцовской линии велась родословная, передавались титулы, права, привилегии. Несмотря на то, что в своё время генетика была кое-кем обозвана «реакционной лженаукой», от выведенных ею законов наследственности также никуда не деться, как от закона всемирного тяготения. И часто человек, получив от отца фамилию, имеет материнские черты во внешности и характере, унаследованные его матерью от своих предков. Вот что рассказывает Кропоткин о предках своей матери:
Наш отец принимал участие в войне против поляков во время революции 1831 года. В Варшаве он познакомился с младшей дочерью корпусного генерала Сулимы и влюбился в неё… Отец матери Николай Семёнович Сулима совсем не умел сделать себе карьеру и нажить состояние. Должно быть, в его жилах было слишком много крови запорожцев, которые умели сражаться с отлично вооружёнными храбрыми поляками и с втрое более сильными турецкими полчищами, но не умели уберечься от тенёт московской дипломатии. Известно, что после страшного восстания 1648 года, которое было началом конца Польской республики, и кровавой войны с поляками казаки подпали под иго русских царей и потеряли все свои вольности. Один из Сулима был захвачен тогда поляками и замучен до смерти в Варшаве; но остальные полковники такого же закала дрались ещё более упорно, и Польша потеряла Малороссию.
Здесь, я думаю, стоит вспомнить, о каких событиях польской и украинской истории идёт речь, и кто такой «один из Сулима».
В середине XVI века Польша была одним из крупнейших и сильнейших государств Европы. После объединения в 1569 году по Люблинской унии с Великим княжеством Литовским образовавшееся государство – Речь Посполитая – в лучшие свои годы простиралось от реки Одер на западе до смоленской Вязьмы на востоке, от Балтийского моря на севере и до Прута и Днестра на юге, включая в себя земли нынешних Белоруссии, Украины, Литвы, Латвии, Эстонии, Молдавии и России (в том числе всё Смоленское княжество – вотчину предков Кропоткина). В XVI-XVII веках Польша вела почти непрерывные войны со Швецией, Турцией и Россией. В 1610 году в «смутное время» польские войска вступили в Москву, и были изгнаны из неё лишь народным ополчением Минина и Пожарского. Но многие русские города, в том числе и Смоленск, ещё долго оставались под польским владычеством.
Понятно, что при непрерывных войнах с сильными соседями Польше требовалось хорошо обученное войско, основу которого составляло польское рыцарство – шляхта. Но чем могущественнее становилась Речь Посполитая, тем больше прав и привилегий получала шляхта. В итоге наступило время, когда это привилегированное сословие из главного защитника и опоры государства превратилось в его главного разрушителя. Из суровых воинов, для которых воинская доблесть и интересы родины были превыше всего, шляхтичи превращались в изнеженных сибаритов, утопавших в роскоши.
Основной гнёт шляхты пришёлся на православное население Украины, подвластной тогда полякам. Украинский народ ответил на него восстаниями и массовым бегством людей в Запорожскую Сечь – своеобразную казачью республику, находившуюся за днепровскими порогами. Чтобы помешать этому, поляки построили перед самыми порогами крепость Кодак. Но в августе 1635 года гетман запорожских казаков Иван Михайлович Сулима взял эту крепость, разорил её и перебил весь польский гарнизон. Однако в декабре того же года он был предан частью казаков, выдан полякам и казнён в Варшаве. Для устрашения других Сулиму четвертовали, и отрубленные части тела выставили на всеобщее обозрение в разных концах города. Кодак был отстроен вновь, но для украинцев дорогу к свободе он уже закрыть не мог. Восстания на Украине возникали вновь и вновь, пока не слились в 1648 году в антипольскую войну, страшную по взаимной жестокости и закончившуюся вхождением части Украины в состав России, что было закреплено в 1654 году Переяславской радой.
Читая же строки Петра Алексеевича о своём далёком предке, чувствуется, что не только в жилах его деда, но и в его собственных бурлила неукротимая кровь запорожских казаков, и, наверное, совсем не случайно прямой потомок запорожца Ивана Михайловича Сулимы, разрушившего символ польского господства над Украиной, стал революционером, проповедовавшим полную свободу и общественный, коммунистический образ жизни. Кропоткин продолжал рассказ:
Что касается моего деда, то в двенадцатом году он во главе кирасирского полка сумел врубиться в каре французов, несмотря на щетину штыков, и, оставленный как убитый на поле сражения, сумел оправиться, отделавшись глубоким шрамом на голове; но стать лакеем у всемогущего Аракчеева он не захотел, и его отправили в своего рода почётную ссылку – вначале генерал-губернатором в Западную, а потом в Восточную Сибирь. В то время такой пост считался более прибыльным, чем золотой прииск; но мой дед возвратился из Сибири таким же небогатым человеком, каким отправился туда. Он оставил трём своим сыновьям и трём дочерям лишь маленькое наследство. Когда я в 1862 году поехал в Сибирь, то часто слышал его имя, произносившееся с большим уважением. Чудовищное воровство, царившее в Сибири, с которым мой дед был не в силах бороться, приводило его в отчаяние.
Однако здесь необходимо немного дополнить. Николай Семёнович Сулима (1777-1840) никогда не был кирасиром. В 1805 году он командовал Московским мушкетёрским полком, который отличился в сражении при Кремсе, захватив французское знамя. После этого боя, за который Николай Семёнович был награждён орденом Св. Владимира 4-й степени, командующий русской армией М.И. Кутузов сказал ему:
Полковник! Вы храбры: это обыкновенно в русских, но за вашу находчивость и распорядительность при старости моих лет, пред вами снимаю шляпу.
В трагическом для русской армии сражении при Аустерлице Сулима был тяжело ранен ударом палаша голову. Этим холодным оружием была вооружена тяжёлая кавалерия, в частности, кирасиры – вероятно, отсюда ошибка в рассказе Кропоткина, поменявшего противников местами. Раненый Сулима попал в плен к французам, но вскоре Кутузов обменял его на французского полковника.
1812 год Николай Семёнович встретил командиром Таврического гренадерского полка, который в Бородинском сражении оборонял Утицкий курган от действовавшего в составе Великой Армии Наполеона Польского корпуса генерала Юзефа Понятовского – родовитого польского шляхтича, воевавшего на стороне французов. За проявленную в сражении храбрость полковник Сулима был произведён в генерал-майоры и назначен командиром бригады. Кстати, кроме Таврического в эту бригаду входил ещё Санкт-Петербургский гренадерский полк, командиром которого после Бородинской битвы был назначен полковник Егор Андреевич Агте – брат моего далёкого предка. Воистину, мир тесен!
Затем в послужном списке Сулимы появляются названия многих известных сражений: Тарутино, Малоярославец, Красный, Лютцен, Баутцен, Дрезден, Кульм, Лейпциг. Отличился он и при взятии Парижа, за что был награждён алмазными знаками к ордену Св. Анны 1-й степени, дополнившими целую коллекцию полученных им ранее боевых наград, включавших и украшенную алмазами золотую шпагу с надписью «За храбрость». В 1831 году Николай Семёнович Сулима участвовал в подавлении польского восстания и взятии Варшавы – города, где когда-то был жестоко казнён его предок. Вот таким был дед будущего революционера-анархиста.
Портрет из Военной галереи Зимнего дворца в Санкт-Петербурге.
Ну а теперь вернёмся к поездке самого Петра Алексеевича в Сибирь. Он отправился туда через четверть века после возвращения своего деда, губернаторствовавшего там в 1833-1836 годах. За это время утекло много воды. Что же в Сибири увидел внук? Позднее Кропоткин писал:
В 1862 году высшая сибирская администрация была гораздо более просвещённой и вообще гораздо лучше, чем администрация любой губернии в Европейской России. Пост генерал-губернатора Восточной Сибири в продолжение нескольких лет занимал замечательный человек граф Н.Н. Муравьёв… Он был очень умён, очень деятелен, обаятелен, как личность, и желал работать на пользу края… Ему удалось отделаться почти от всех старых чиновников, смотревших на Сибирь как на край, где можно грабить безнаказанно, и он окружил себя большею частью молодыми, честными офицерами, из которых многие имели те же благие намерения, как и он сам…
Меня очень хорошо принял молодой генерал-губернатор Корсаков, только что заменивший Муравьёва, и заявил, что он очень рад видеть возле себя людей либерального образа мыслей. Корсаков никак не мог поверить, что я по собственному желанию выбрал Сибирь. Он думал, что меня назначили в Сибирь за какую-нибудь провинность.
И вот здесь, в Иркутске произошла встреча, значительно повлиявшая на формирование революционных взглядов Кропоткина:
Помощником Корсакова был молодой, тридцатипятилетний генерал Кукель, он занимал должность начальника штаба Восточной Сибири (он сейчас же взял меня к себе адъютантом) и, как только ознакомился со мной, повёл меня в одну комнату в своём доме, где я нашёл лучшие русские журналы и полную коллекцию лондонских революционных журналов Герцена. Скоро мы стали близкими друзьями.
В то время Б.К. Кукель временно занимал пост губернатора Забайкальской области, и через несколько недель мы переправились через Байкал и поехали на восток, в Читу. Здесь мне пришлось отдаться всецело, не теряя времени, великим реформам, которые тогда обсуждались. Я стал секретарём двух комитетов: для реформы тюрем и всей системы ссылки и для выработки проекта городского самоуправления. Я взялся за работу со всем энтузиазмом девятнадцатилетнего юноши…
«Мы живём в великую эпоху; работайте, милый друг; помните, что вы секретарь всех существующих и будущих комитетов», – говорил мне тогда Кукель. И я работал с двойной энергией… Но из нашей работы, как видно будет, ничего не вышло.
Действительно, совместная работа двух друзей по либеральному реформированию Сибири как части государства Российского продолжалась недолго. Беда пришла, откуда её не ждали – из Польши, где в январе 1863 года началось восстание, резко изменившее жизнь находившихся в далёкой Чите Кукеля и Кропоткина. Последний написал об этом так:
В январе 1863 года Польша восстала против русского владычества. Образовались отряды повстанцев, и началась война, продолжавшаяся полтора года…
Никогда раньше польскому делу так много не сочувствовали, как тогда… Когда началась революция 1863 года, несколько русских офицеров отказались идти против поляков, а некоторые даже открыто присоединились к ним и умерли или на эшафоте, или на поле битвы. Деньги на восстание собирались по всей России, а в Сибири даже открыто. В университетах студенты снаряжали тех товарищей, которые отправлялись к повстанцам.
Восставшие требовали восстановления Польши в старых границах, включая территорию Украины. Кроме того, на их стороне выступили Англия и Франция, ещё печально памятные по Крымской войне. На подавление восстания были брошены крупные военные силы, включая гвардейские части из Петербурга. Назначенный генерал-губернатором Михаил Николаевич Муравьёв был послан в Польшу с чрезвычайными полномочиями.
К маю 1864-го всё было закончено. Десятки повстанцев были повешены и расстреляны по приказу генерал-губернатора на месте, а около семидесяти тысяч было сослано вглубь России. Только в Восточную Сибирь в ссылку и на каторгу отправилось 11 000 человек, составлявших цвет польской интеллигенции. Пожалуй, именно с тех пор в России, особенно в Сибири, появилось понятие: «Из ссыльных поляков». Кропоткин видел этих ссыльных, сочувствовал им. Видел и то, к чему привело восстание:
Для России последствия были одинаково бедственны. Польская революция положила конец всем реформам… Хуже всего было то, что само общественное мнение сразу повернуло на путь реакции…
Волна реакции скоро добралась и до нашей далёкой окраины. Раз, в феврале или марте 1863 года, в Читу прискакал нарочный из Иркутска и привёз бумагу. В ней предписывалось генералу Кукелю немедленно оставить пост губернатора Забайкальской области, вернуться в Иркутск и там дожидаться дальнейших распоряжений, «не принимая должности начальника штаба».
Почему так? Что всё это означает? Про это в бумаге не было ни слова. Даже генерал-губернатор, личный друг Кукеля, не решился прибавить ни одного пояснительного слова к таинственной бумаге. Значит ли она, что Кукеля повезут с двумя жандармами в Петербург и там замуруют в каменный гроб, в Петропавловскую крепость? Всё было возможно. Позднее мы узнали, что так именно и предполагалось. Так бы и сделали, если бы не энергичное заступничество графа Николая Муравьёва-Амурского, который лично умолял царя пощадить Кукеля.
Наше прощание с Б.К. Кукелем и его прелестной семьёй было похоже на похороны. Сердце моё надрывалось. В Кукеле я не только терял дорогого близкого друга, но я сознавал также, что его отъезд означает похороны целой эпохи, богатой «иллюзиями», как стали говорить впоследствии – эпохи, на которую возлагалось столько надежд.
Приехав позднее на короткое время в Петербург, Кропоткин узнал, что предполагавшийся арест Кукеля был связан с перехваченным властями письмом к нему, с призывом перейти на сторону повстанцев. Как стало известно, автором этого письма был революционер-анархист Михаил Бакунин, близко познакомившийся с Кукелем во время своего пребывания в ссылке в Восточной Сибири, а затем через Японию и Америку бежавший в Европу.
Весной 1863 года Кропоткин отправился в тяжелейший сплав по Амуру, в 1864-ом – совершил путешествие по неизученным районам Маньчжурии и поднялся вверх по реке Сунгари, в следующем году – исследовал Саянские горы, а ещё через год – нашёл путь из Забайкалья на Витимские и Олекминские золотые прииски, путь, считавшийся ранее непроходимым. «Отчёт об Олекминско-Витимской экспедиции», составленный Кропоткиным и его спутником зоологом И.С. Поляковым составил 680 страниц текста с приложением рисунков, карт, чертежей. Благодаря своим исследованиям в Сибири, Кропоткин вошёл в число известнейших географов.
Путешествия по Сибири дали молодому человеку не только познание природы, но и в значительной степени сформировали его представления об устройстве человеческого общества. Вот, что он сам пишет об этом:
Годы, которые я провёл в Сибири, научили меня многому, чему я вряд ли мог бы научиться в другом месте. Я быстро понял, что для народа решительно невозможно сделать ничего полезного при помощи административной машины. С этой иллюзией я распростился навсегда. Затем я стал понимать не только людей, но также скрытые пружины общественной жизни. Я ясно сознал созидательную работу неведомых масс, о которой редко упоминается в книгах, и понял значение этой построительной работы в росте общества. Я видел, например, как духоборы переселялись на Амур; видел, сколько выгод давала им их полукоммунистическая жизнь, и как удивительно устроились они там, где другие переселенцы терпели неудачу; и это научило меня многому, чему бы я не мог научиться из книг.
Но новые трагические события окончательно определили жизненный выбор юноши. В 1866 году началось восстание польских ссыльных, точнее – каторжан, работавших на строительстве Кругобайкальской дороги. Восстание было подавлено, а за убийство русского офицера расстреляли пятерых поляков. Это ужасно потрясло Петра Алексеевича Кропоткина, и в 1867 году он навсегда покинул Сибирь. Можно сказать, именно тогда он окончательно определил свою судьбу, выбрав путь революционера.
Сейчас очень модно изображать всех деятелей революционного движения в образе кровожадных монстров, возникших неизвестно откуда, не помнящих своего родства, только и мечтающих пролить побольше людской крови. В общем, «бесы» из романа Достоевского. И такие персонажи встречаются среди революционеров, как, впрочем, и среди остальных людей. Однако утверждать, что все люди, имевшие или же сейчас имеющие коммунистические взгляды, и есть те самые «бесы», значит откровенно лукавить. Ярчайший пример, опровергающий подобные утверждения – Пётр Алексеевич Кропоткин, князь Рюрикович по происхождению, выдающийся учёный-географ, крупный философ и человек, ненавидевший насилие над личностью.
И ещё меня поразило, каким удивительным образом судьба Кропоткина и судьбы его предков переплетаются с историческими судьбами России, Украины и Польши, как судьбы этих стран завязаны в один тугой, запутанный узел, который невозможно просто разрубить.
Владимир Агте, публицист
Перейти к авторской колонке
