В XIX веке практически все колонии Нового Света получили формальную независимость от Испании, но тут же превратились в фактические колонии промышленных лидеров Европы и Соединенных Штатов. Страны, обладавшие колоссальными запасами минеральных и сельскохозяйственных ресурсов, казалось бы, имели все предпосылки для того, чтобы купаться в роскоши. На деле же Латинская Америка стала территорией социального бедствия, постоянных военных переворотов, дефолтов и общей экономической отсталости.
В колониальные времена Латинская Америка переболела тяжелейшими лихорадками: «изумрудной», «золотой» и «серебряной». Потоки драгоценностей уплывали в Европу, обогащая кого угодно, но только не тех, кто их непосредственно добывал. В эпоху «независимости» прибавились новые болезни: «сахарная», «кофейная», «каучуковая», «фруктовая» и ряд других. Латифундия, – по-русски говоря, поместье, стала символом и проклятием южной части Нового Света. Крупные сельскохозяйственные предприятия обеспечивали огромные прибыли владельцам-латифундистам на фоне чудовищной нищеты всех остальных.
В Латинской Америке с издевательским постоянство разыгрывалась одна и та же трехактная пьеса.
Акт первый. Появляется источник сверхдоходов, например, сахарный тростник. Все силы и средства сразу же бросаются на его возделывание. Каждый клочок земли, пригодный для выращивания тростника, отводится под эту культуру, в ущерб всем остальным. Экономика тут же выстраивается по принципу: «продадим сахар, а все остальное купим на мировом рынке». Это правило распространяется даже на продукты питания, которые импортируются и продаются в лавках тех же латифундистов.
Колоссальные прибыли идут на сверхпотребление олигархии, строятся дворцы и театры, в которых выступают мировые звезды, особо одуревшие от денег сеньоры раскуривают сигары крупными денежными купюрами. Латифундист не вкладывает деньги в другие сферы. Зачем? Есть же сахар, и он дает наивысшую прибыль. В Европе и США закупается абсолютно все, вплоть до конфет, которые сделаны из латиноамериканского сахара. Ясно, что в таких условиях неоткуда взяться местной промышленности. Латифундия использует практически бесплатный труд людей, которым платят ровно столько, сколько хватает на скудное пропитание. Причем продукты батрак покупает в магазине латифундиста, который таким образом повторно грабит работника.
Акт второй. Земля, отведенная под монокультуру, быстро истощается, чтобы восполнить ее убыль, вырубаются леса, освободившиеся участки вновь отводятся под тростник.
И, наконец, финальный аккорд: цены на сахар падают, экономика оказывается банкротом, а тростник оставляет за собой пустоши ни на что не пригодных земель.
Тем не менее, судьба дает новый шанс. Кофе и какао. И что вы думаете? Может быть сейчас латифундист одумается и сделает выводы из прошлого печального опыта? Ничего подобного. Все повторяется даже в мелочах, вплоть до закупок шоколада в Европе, сделанного из латиноамериканского какао!
История знает и другие примеры фантастических взлетов и столь же оглушительных падений. «Каучуковый бум» является хрестоматийным случаем. Менее известна «хлопковая лихорадка», но ничего принципиально нового не случилось и на этот раз. Сырье уходило заграницу, а потом там же закупались ткани, сделанные из этого же самого хлопка. Сверхприбыльные отрасли порождали нищету миллионов, и надежно препятствовали возникновению собственной промышленности.
Такое впечатление, что сам черт заставил бегать Латинскую Америку по дьявольскому кругу. Но отбросим мистику, и зададимся вопросом: почему? Всем ясно, что наивысшую прибыль получает не страна-экспортер сырья, а страна-промышленник, которая делает конечный продукт, и потом сбывает его как раз тому, кто и поставляет сырье. Неужели до олигархов не доходила простая истина? Разумеется, они не были глупцами. Напротив, эти люди обладали мертвой деловой хваткой и прекрасным образованием, полученным в лучших университетах мира. Все они видели, и все прекрасно понимали. Так в чем же причина такого странного поведения?
Алчностью это не объяснишь, как раз наоборот, именно алчность и должна была бы их заставить развивать не экспорт сырья, а собственное производство. Это же доходнее, тем более что латифундия опиралась на почти бесплатные рабочие руки батраков, а до этого и вовсе на даровый труд рабов. К людям относились как к расходному материалу: выжимали все, что можно, и равнодушно смотрели, как они умирали, далеко не дожив до «пенсионного» возраста.
Разумеется, пенсии не полагались, не полагалось никакой социальной защиты, отпусков, и даже воскресенье долгое время был рабочим днем. С таким низким уровнем издержек, при таком невиданном обилии разнообразного сырья можно было бы развернуться и превратить Латинскую Америку в промышленного гиганта. Но не тут то было. Еще задолго до того, как Испания и Португалия потеряли свои колонии, Латинская Америка превратилась в рынок сбыта фабрично-заводской продукции европейских лидеров и в первую очередь Британии.
В свое время англичане поднялись на том, что ввели у себя в стране жесточайшие протекционистские порядки. То есть взимали высокий налог на импорт промышленной продукции, стимулируя одновременно закупки сырья и экспорт своих готовых товаров. В те годы Испания и Португалия почивали на лаврах. Из колоний они выкачивали золото и серебро, а их собственный рынок был открыт для соседей. Английские и французские товары убивали испанскую и португальскую промышленность, но пока колонии обеспечивали бесперебойный поток драгоценных металлов, можно было жить, и жить (в смысле потреблять) неплохо.
Хотя формально метрополия обладала монопольным правом торговать со своими колониями, фактически испанцы и португальцы превратились лишь в посредников, ставящих свое клеймо на иностранных товарах и переправлявших продукцию далее в Латинскую Америку. Кроме того, существовала широчайшая контрабандная торговля, пресечь которую испанцы и португальцы не смогли. А если уж метрополии, Испания и Португалия, не защитили свой рынок, и постепенно теряли свое производство, то где уж этого ожидать для колоний? Таким образом, на момент обретения независимости промышленность Латинской Америки была очень слабой. С самого начала она не могла конкурировать с мировыми лидерами.
Единственный выход: поставить на пути импорта заграждение в виде пошлины, фактического налога на иностранную продукцию, как это сделали в свое время англичане, как это сделали позже немцы, а затем и североамериканцы. Это понимали все, разумеется, понимали и европейцы. Они развились под защитой сурового протекционизма, и только потом взялись рекламировать принципы свободной торговли. Но пропагандой дело не ограничивалось. В ход пошло все, подкуп чужих элит, в первую очередь, военных, спонсирование войн, переворотов, навязывание кабальных договоров, предоставление займов под высокий процент и так далее.
В Латинской Америке регулярно появлялись лидеры, которые пытались вводить протекционизм, пытались покончить с властью латифундий и зависимостью от монокультур. Но с той же самой регулярностью их свергали. После чего в президентское кресло садился человек, отменявший протекционистские ограничения и заодно раздававший иностранцам выгодные концессии по символическим ценам. Военные режимы, так называемые хунты, служили латифундии: сгоняли крестьян с земель, превращая их в экономических рабов и расстреливали тех, кто пытался протестовать.
В конечном итоге сами латифундисты служили США и Европе, получая за это сравнительно небольшой процент от прибылей. Но поскольку доходы исчислялись астрономическими величинами, то даже малой их доли хватало на безумные кутежи и запредельную роскошь.
К чему я это все говорю? А к тому, что на заре рыночных реформ в России конца 80-х-начала 90-х годов печальный опыт Латинской Америки был прекрасно известен всему миру. Отлично его знали и в СССР, где о неоколониализме выходили горы литературы. К чему приведет отмена протекционизма – было известно заранее. Промышленность не появляется в результате действия свободной рыночной стихии и участия в мировой конкурентной борьбе. Это было доказано на опыте множества стран. В них капитал тут же утекал в немногие прибыльные сферы, а вся остальная экономика гарантированно уничтожалась.
Весь латиноамериканский механизм воспроизвелся в России до мелочей, порой трагикомичных. Латифундисты выписали как-то великого Карузо, который пел для них в сельве, ну так и не менее известный Паваротти в 1997 году выступал с концертом в Москве, а спустя всего лишь год нашу страну потряс финансовый кризис. По злой иронии судьбы, спасать от дефолта тут же пригласили аргентинца Доминго Кавалло, но реально спасли нашу страну от экономического и социального хаоса Примаков и Маслюков. А когда они справились с тяжелейшей задачей, то их отправили в отставку, и Россия вернулась к тому же самому курсу, благо цены на «сахар, какао и каучук», то есть нефть и газ, пошли вверх.
Сейчас российская «монокультура» дешевеет. Только и слышно, что о кризисе, о том, что пора затянуть пояса, начать экономить, сокращать расходы и прочее. Но ведь Россия – это континент. Казалось бы, как может целый континент с его несметными богатствами заниматься подсчетом копеек? Впрочем, нынешнее наше состояние – это типичная неоколониальная ситуация, так что удивляться не приходится.
Дмитрий Зыкин
Перейти к авторской колонке
