Экономическая засада: как из кризиса выходить будем?

Нынче опять, в связи с никак не прекращающимся кризисом, оживляется дискуссия на тему «Кто виноват?» и «Что делать?». Причем, выявляется все большая беспомощность органов власти. Их неспособность обеспечить общественную безопасность и организовать устойчивое экономическое развитие. Вон уже и Минэкономразвития расписывается в своей неспособности оживить экономику.
 

 
В недавней истории такая ситуация уже была. Был период беспомощности государств, следствием которого была разруха и многие бедствия. И разные государства выходили из этой ситуации по-разному. Но проблемы у разных государств были похожими. Похожими были и чаяния граждан. Похожими были и механизмы решения общественных проблем. И, чтобы не наступать вновь на те же грабли, эти проблемы и эти механизмы надо просто знать.
 

 

Представляется полезным рассмотреть в этой связи характер разрешения проблем в России и Германии в период краха империй и формирования государств нового типа из периода разрухи.
 


 
Из самого беглого сравнения можно видеть, что период бифуркации, следующий непосредственно за низложением империи, характерен насильственными катаклизмами. В этих условиях некомпетентные действия государства, – на первый взгляд, вроде бы, диаметрально противоположные, – то ли в форме избыточного давления на хозяйствующие субъекты в период военного коммунизма в России, то ли в виде самоустранения государства от исполнения необходимой функции финансового регулятора как в Германии в 1923 году, приводят к идентичному результату – разрухе и гиперинфляции.
 
С другой стороны, прозорливое, точное и умелое управление, обеспечивающее финансовую стабильность, при любом типе государства и форме собственности дает положительные социально-политические результаты. Развивается экономика, улучшается благосостояние широких народных масс, среди них распространяется позитивное восприятие действительности. Чего еще нужно для политической стабильности? При этих обстоятельствах политические экстремисты любого толка не имеют ни малейших шансов на успех. В этих условиях либерализация экономики может дать быстрый эффект насыщения рынка. И вот здесь имеются варианты.
 
В Германии, при наличии развитой промышленной базы, полной грамотности и высокой квалификации населения, темпы развития экономики были высокими и стабильными. В этот период (1923-1928 годы) резко падает популярность как правых, так и левых партий, и растет влияние партий либерально-демократических. Но период рыночной эйфории длится недолго. «Великая депрессия» разбила надежды большинства населения на материальное благополучие, а буржуазно-либеральная модель общества не смогла предложить никакой альтернативы. Беспомощность либеральных партий всех оттенков в выборной кампании 1932 года была вопиющей. И симпатии германского народа распределились между коммунистами и нацистами. Тогда нацисты оказались расторопнее.
 
Экономика Советского Союза была по отношению к «Великой депрессии» индифферентна. Но её ожидала иная засада. По сравнению с Германией структура хозяйства Советского Союза была диаметрально противоположной: 80% населения страны были заняты в мелкотоварном сельском хозяйстве и кустарных промыслах, промышленная база пребывала в разрухе, ¾ населения неграмотно.
 
В условиях подавляющей массы мелкотоварных производителей эффект либерализации экономики и снижения налоговой нагрузки (НЭП) оказался краткосрочным и поверхностным. После замены продразверстки продналогом в 1921 году и финансовой стабилизации в результате введения золотого червонца в 1922 году динамичная масса кустарей и крестьян-единоличников в течение кратчайшего времени насытила рынок продовольствием и предметами первой необходимости. Но на большее эта масса была органически не способна. Она по сути своей – по образованию и масштабам производства – была невосприимчива к техническим новшествам, освоению сложной промышленной продукции, обладала низким потенциалом к накоплению капитала и поэтому – к существенному расширению производства. И по своей малограмотности не хотела ничего воспринимать.
 
Здесь следует учитывать одну особенность. К тому времени Н.Д. Кондратьев уже отметил и показал, что в условиях российского рискованного земледелия крестьянин работает на пределе производительности за счет сверхинтенсификации своего труда и без надежды заработать сколь-нибудь значительные деньги. Поэтому, при получении хоть каких-нибудь излишков он не стремиться к расширению товарного производства и накоплению, а снижает интенсивность труда в целях сбережения собственных усилий. И вот к концу 20-х годов крестьянская масса, оправившись от разрухи гражданской войны, выбрала стратегию сворачивания производства до уровня собственной достаточности.
 
В общем, советскому свободному мелкотоварному крестьянину стало не интересно производить товарное зерно. «Тiльки для себе». А городскому советскому свободному мелкотоварному кустарю оказалось нечего предложить крестьянину на обмен в достаточном количестве. А крупная промышленность либо отсутствовала, либо лежала в руинах. Взять денег, чтобы построить промышленность – неоткуда: товарного-то зерна (чем покрыть возможные напечатанные деньги) нет, и накоплений нет. А отсюда – и перспективы нет хотя бы в будущем создать промышленность, чтобы снабдить крестьянина техникой, чтобы ему повысить производительность труда, чтобы ему (крестьянину) стало интересно производить товарное зерно, чтобы… Но самое главное – управиться вот с этой стихией в условиях либеральной экономики инструментов нет никаких.
 
Так что у товарища Сталина к 1929 году оказался донельзя скудный выбор. Можно умыть руки, продолжить либеральный курс НЭПа и, сочувственно сокрушаясь, понаблюдать за приближением к новой гражданской войне (теперь уже не между белыми и красными, а между сытой деревней и голодным городом). Или все-таки взять на себя ответственность за возможные, как сейчас говорят, «непопулярные меры», и попытаться «вытащить себя за волосы» из архаичной структуры хозяйства. А заодно и дотянуться до достижений мировой науки и техники, до образования и медицины, даже если придется понудить к этому деструктивную часть своих сограждан и преодолеть их сопротивление. Поскольку перспектива предстоящей войны уже витала в воздухе.
 
Из рассмотрения обстоятельств 20-х – начала 30-х годов напрашивается простой вывод: неспособность органов власти обеспечить условия для развития в условиях принятой социально-политической модели («хлебный кризис» в СССР, «Великая депрессия» в Германии) неизбежно ведет к распространению популярности идей «сильной руки» и «твердого порядка». И при внешней непохожести исходных политических структур и экономического базиса, в конце концов, приводит к востребованности похожих инструментов государственного устройства – к утверждению сильных государственных структур тоталитарного толка. Безразлично, под каким цветом знамени.
 
Думающие либералы начинают это понимать. Так, один из наиболее последовательных либеральных журналистов В.В.Познер в своем фильме о Германии озвучил мысль (правда – с нескрываемым неудовольствием), что либеральная демократия, похоже, годится только для (дословно) «хорошей погоды». И его собеседник – некий германский журналист – с ним согласился.
 
Правда, даже такое вынужденное признание вызывает у завзятых либералов прилив идиосинкразии. Примерно такой же, как у рафинированных пацифистов, которые уравнивают в своем гневном осуждении грабителя и, скажем, отца семейства, защищающего с оружием в руках жизнь членов своей семьи, на том основании, что оба они – о, какой ужас! – «допустили насилие». Так же и рафинированные либералы – в упоении от «свободы предпринимательства», даже когда эта свобода при определенных обстоятельствах приводит к голоду и разрухе. Они исполнены благородного пафоса, что «в дэмократическом государстве» никто, даже, например, из спекулянтов, за свои «рыночные убеждения» не будет ввергнут в узилище. При этом они не желают принимать во внимание, что в результате тех же хлебных или валютных спекуляций тысячи людей просто умирают от голода. Зато торжествует «право собственности». Поэтому они не видят разницы, применяется ли государственное принуждение для структурных преобразований собственной страны, или для подготовки к захвату стран чужих. Но большинство житейски мыслящих людей такую разницу чувствуют, давая для себя оценку историческим событиям.
 
Коль скоро в данном тексте многажды поминается Германия, то логичным было бы завершить его в соответствии с грамматической формой немецкого предложения – рамочной конструкцией. Вернемся к началу. Вот уже пять лет продолжаются поиски путей выхода из экономического кризиса. Уже все участники дискуссии согласились с необходимостью новой индустриализации. Но когда дело доходит до конкретных мероприятий, то большинство деятелей, облеченных полномочиями принимать решения, взгромождаются на котурны и изрекают ритуальные заклинания о «свободе предпринимательства», «конкуренции», «правах собственности…». А пока они упражняются в сохранении девственной чистоты либеральной идеи, заводы в моногородах закрываются («нерентабельность»), больницы ликвидируются («оптимизация»), образовательные учреждения лишаются лицензий («неэффективность»), ну и капиталы – в голубую даль. А цены – в голубую высь. А правительство глубокомысленно признается в неспособности взбодрить экономику.
 
Что-то знакомое эти мудрствования навязчиво напоминают… Интересно, ожидают ли в связи с этим нынешние «флагманы экономики» услышать в отношении себя сакраментальную фразу: «Караул устал!»? Это обстоятельство, возможно, весьма неприятно радетелям «свободы как самоценности». Однако, factum est factum.
 
Источник: Ежедневное интернет-издание svpressa.ru
 
Александр Артемов,
кандидат технических наук
 
Перейти к авторской колонке