Slavica non leguntur – «славянское не читают» или «славянское не стоит прочтения» – звучная строка подобного рода на латыни долгое время определяла отношение интересующейся общественности, германистики и широких научных кругов Германии относительно европейского востока, в особенности, его славянских стран, языков и истории. Куда более интенсивно в Германии занимались кельтским. Ещё и сейчас письма читателей в многотиражные газеты показывают, насколько сильно укоренился вирус «кельтомании» 20-х и 30-х гг. прошлого века, отчасти имеющий место и поныне… Так писал Юрген Удольф, крупнейший современный исследователь топонимики северной Германии, в одной из своих статей.
Тем, кто интересуется древней историей Балтийского региона, неминуемо должен был приходить в голову вопрос o языке «дославянского» населения этих мест. В действительности, широко известно, что начиная с раннего средневековья южное побережье Балтики населяли славянские племена, в историографии известные под общим названием «балтийские славяне». Первые упоминание славян на юге Балтики в письменных источниках относится к концу VI века и принадлежит Феофилакту Симокатте. А что было раньше?..
I. O компетенции Тацита, или постановка проблемы.
Первые подробные описания юго-западной Балтики римскими учёными – Тацитом, Плинием, Птолемеем – называют эти земли «Германией», а их обитателей – германцами. Однако известно, что данные авторы подразумевали под этим термином не совсем то, что принято сейчас. В наше время германцы – понятие лингвистическое и обозначает народы, говорящие на индоевропейских языках германской группы. Тацит же, оставивший самые подробные описания Германии, подразумевал под германцами всю общность народов, населявших земли к востоку от кельтов, между реками Рейном и Вислой. Очень показательны в этом плане его рассуждения о венедах:
Отнести ли певкинов, венедов и феннов к германцам или сарматам, право, не знаю, хотя певкины, которых некоторые называют бастарнами, речью, образом жизни, оседлостью и жилищами повторяют германцев. Неопрятность у всех, праздность и косность среди знати. Из-за смешанных браков их облик становится все безобразнее, и они приобретают черты сарматов. Венеды переняли многое из их нравов, ибо ради грабежа рыщут по лесам и горам, какие только ни существуют между певкинами и феннами. Однако их скорее можно причислить к германцам, потому что они сооружают себе дома, носят щиты и передвигаются пешими, и притом с большой быстротой; все это отмежевывает их от сарматов, проводящих всю жизнь в повозке и на коне.
Язык не был для Тацита главным признаком, по которому он отделял германцев от других народов и, как можно убедиться из приведённого отрывка, под определение германцев у него попали и венеды – предки славян. Строго говоря, Тациту вообще была известна всего одна группа варварских народов, живших к северу от Дуная и Карпат – «германцы», как он называл все племена к северу от Дуная и Карпат и к востоку от галлов. В то же время, с определением более удалённых от римского мира племён у Тацита возникали проблемы. В целом, он обращал внимание на языки и указывал на родственность или чуждость языков племён, когда ему это было известно, однако, нередко допускал при этом ошибки, как это наглядно показывает, кроме его отнесения венедов к германцам, и пример с эстами:
Что касается правого побережья Свебского моря – писал Тацит – то здесь им омываются земли, на которых живут племена эстиев, обычаи и облик которых такие же, как у свебов, а язык — ближе к британскому… они обшаривают и море и на берегу, и на отмелях единственные из всех собирают янтарь, который сами они называют глезом.
Едва ли хоть один современный лингвист согласится в данном случае с римским историком. Язык эстов – балтского племени – не только не был галльским, но и не был ближе к галльскому, чем германские. С точки зрения лингвистики, как раз наоборот, германские языки больше похожи на кельтский язык галлов, чем балтские. Более того, в качестве примера «языка эстов» – названия янтаря «глез» – Тацит приводит германское, а не балтское, слово. С большой долей вероятности, сам он попросту не знал ни одного из языков «варварских народов», о которых писал – ни галлов, ни германцев, ни балтов, ни венедов. Ему было известно, что народы Германии по внешнему виду и обычаям достаточно схожи между собой и отличны от римлян, однако, явно не обладал надлежащей компетенцией, и, основываясь на рассказах разноязычных источников (римлян, германцев, галлов и, возможно, венедов), мог причислить к «германцам» и иноязычные племена.
Таким образом, несмотря на то, что Тацит уверенно позволял себе судить и разделять варварские племена по их языкам, на самом деле выходит, что не стоит торопиться доверять ему в этом деле. К примеру, если бы нам не было бы сейчас известно ничего кроме сообщения Тацита ни об эстиях, ни о балтских языках, учёные должны были бы исходить из того, что эстии были германским племенем, несколько смешавшимся с кельтами, но сохранявшим ещё отчётливо германский язык, в доказательство чего приводилась бы этимология германского слова «глез». В этом случае, мы бы имели дело с совершенно ничего не имеющим с действительностью искусственным конструктом, однако, находящимся вполне в рамках научной методологии, и если бы кто-то рискнул усомниться в этом положении, то неизбежно наткнулся бы на стену непонимания и иронии: мол – давно доказано! Указанные моменты были взяты мною, единственно, как пример, насколько ложным путём может увести принятие какого-то предположения без сверки его с данными других научных дисциплин.
Имея предпосылки в виде нескольких случаев приведения Тацитом неверной информации о языках и родственных связях живших далеко от границ римского мира народов, тщательной проверки требуют и другие его сообщения. Какие вспомогательные дисциплины могут помочь в данном случае? Археологию едва ли можно назвать надёжным источником. Такое явление как несоответствие границ распространения материальной культуры с языковыми границами не только хорошо известно, но даже, скорее, преобладает. К тому же, уже само сообщение Тацита о том, что эстии не отличались внешним видом и обычаями от германцев-свебов, а лишь языком, как и о том, что «венеды переняли многое из нравов певкинов» (о последних, в свою очередь, сообщается, что языком они не отличались от прочих германцев, но отличались внешне из-за смешения с сарматами), показывает, что археология в данном случае также может увести в неверном направлении. Народы, согласно письменным источникам «внешне схожие» с германцами, должны будут походить на «германцев» и по материальной культуре, которую изучает археология. Едва ли поможет в этом случае и ДНК-генеалогия, способная установить роды и происхождение, но невосприимчивая к изменениям языка.
Как известно, в восточной Германии обнаруживается немалое число носителей славянских гаплотипов, но сами эти люди, по крайней мере, их большинство, говорят на немецком, имеют немецкое самосознание и едва ли что-либо знают о своих корнях из семейных преданий. Такие же процессы происходили и во времена Тацита, как он и сам об этом повествует. Особенно жившие на окраинах, среди иноязычных соседей, племена были подвержены влиянию культуры и языка соседей. Поэтому данные всех этих источников – письменных свидетельств, археологии и ДНК-генеалогии, необходимо сверять с данными лингвистики. Науки крайне не точной, однако, в данном случае, крайне важной. Если руги, варины и прочие называемые римскими авторами южнобалтийские племена жили здесь до славян, но сами не были славянами, то возможны только два варианта:
1. Если, придя на юг Балтики, «славяне» (в данном случае – носители т.н. суково-дзедзицкой культуры и северо-лехитских диалектов) застали эти племена на своих землях и ассимилировали их, то они неизбежно должны были перенять часть топонимики из их языка. В этом случае можно было бы ожидать и заимствования в сам язык балтийских славян из субстратного языка, но так как местный славянский язык не сохранился, топонимика является единственным источником.
2. Если перечисленные римскими авторами германские племена покинули юг Балтики до прихода славян и те осели на запустевших землях, то славяне должны были дать новые названия рекам и другим природным объектом из своего языка, каким он был в период заселения. Иными словами, в этом случае вся топонимика южной Балтики должна быть славянской.
Исходя из этих положений, у нас появляются новые возможности. Не зная, где точно проходили границы германских племён римских авторов, не зная тогдашней истории региона и процессов, здесь происходивших (возможных переходов каких-то племён частично на языки и материальную культуру соседей), на основании одной только топонимики можно узнать, говорило ли более древнее население юга Балтики на языке, отличном от славян. Из двух перечисленных вариантов, в случае юга Балтики, без всякого сомнения можно выбрать первый – здесь известно три слоя топонимики: а) немецкая (не путать с древнегерманской!), происходящая из немецких диалектов начиная от средневековых и заканчивая современными; б) славянская, принадлежащая к западнославянским диалектам северно-лехитской группы и датируемая временем позже разделения праславянского на различные диалекты и 19-20 вв. для Польши и до 15-16 вв. для Германии (в последнем случае преимущественно до 12-14 вв.); в) т.н. «дославянская» топонимика, не славянская и не германская по происхождению.
Этот «нижний» слой южнобалтийской топонимики не слишком обилен, но всё же достаточно широк для того, чтобы его можно было объяснить без принятия прямого контакта славян или немцев с носителями этого языка (к примеру, названия крупнейших водных артерий региона, таких как Эльба и Одра, вполне могли быть известны и без прямого контакта через торговлю, но для названий маленьких локальных речушек и озёр предполагать подобное нет оснований). Вся эта топо- и гидронимика известна в немецкой передаче и латинской транскрипции, в силу чего нельзя исключать в некоторых случаях просто настолько не точную передачу славянских слов, что разобрать её уже не представляется возможной. В то же время целый ряд топонимов, имеет кроме необъяснимой из славянских языков основы и явные черты славянского образования, к примеру частички -ица, -ов, -ин и пр. Такое явление наиболее характерно для притоков больших рек с неславянскими названиями и является подтверждением того, что немцы заимствовали эти гидронимы от славян, а не напрямую из языка дославянского населения. Таким образом, можно утверждать, что до славян здесь должен был быть какой-то другой, не славянский язык, но при этом и не германский.
Несмотря на то, что в течение вот уже нескольких веков немецкими учёными безоговорочно – настолько, что этот вопрос даже не дискуссионный – принимается, что славянские племена являются пришлыми и появились на территории современной Германии не ранее эпохи Великого переселения народов, факт наличия негерманской и неславянской топонимики был осознан здесь достаточно давно. Попытки объяснить это «странное» и откровенно не очень хорошо сходящееся с концепцией расположения здесь германской прародины обстоятельство, неоднократно предпринимались в прошлом веке. В первой половине XIX века распространение получило мнение об иллирийском языке загадочной германской топонимики – в немалой степени потому, что с иллирийцами вплоть до Второй мировой войны в немецкой историографии связывали носителей лужицкой археологической культуры – однако, позднее от него отказались.
Новые, неожиданные результаты дало сравнение дославянской гидронимики с гидронимикой других регионов Европы. Усилиями ряда лингвистов (стоит обратить на труды, к примеру, Ханса Краэ) удалось систематизировать множество названий крупных рек Европы, выяснив, что все они происходят от одного индоевропейского корня, а изменения их форм зависят от дополнения этих корней разными формантами и суффиксами. Эта концепция, получившая название «древнеевропейской гидронимии», и возводящая необъяснимую из языков тех народов, о которых известно проживание их в этих областях, топонимику к наследию первых индоевропейских переселенцев в Европе, давших названия рекам ещё до расхождения индоевропейских языков на разные группы, получила развитие и в дальнейшем. В наше время она является «общепринятой» в немецком научном мире. При этом, разными исследователями высказывались разные предположения и дополнения к этой гипотезе – например, о том, что «древнеевропейская гидронимия» могла происходить из неиндоевропейского языка (языка ещё более древних жителей Европы), либо же, наоборот, возникнуть несколько позже и принадлежать не общему для всех индоевропейцев языку, а одному из индоевропейских языков, возникшему уже после разделения древнеиндоевропейского на несколько ветвей, но ещё не развившихся в известные впоследствии языковые семьи (к примеру, Х.Крае полагал, что дославянская гидронимика Германии принадлежала «западной ветви» индоевропейцев, возникшей после их разделения на две группы – проще говоря, он пытался увидеть в ней подтверждение всё той же «германской прародины»). По этому вопросу существует и доступно достаточно большое количество информации, начиная от «википедии» и заканчивая толстыми академическими монографиями лингвистов, поэтому подробнее останавливаться на нём мы не станем, отослав читателя к трудам лингвистов H. Krahe, W. Schmidt’a, J. Udolph’a и других.
Обладая сильными аргументами в виде прямых аналогий названий рек в других частях Европы, что действительно будто бы подтверждает мысль о бесперспективности связи её с более поздними индоевропейским языками современным известных нам семей вроде славянской, германской, кельтской и других, эта концепция имеет и существенный недостаток. В частности, она не в силах объяснить то обстоятельство, почему в гидронимах остался «законсервирован» «древний индоевропейский язык», если население в этих местах не сменялось и потомки тех же людей, что когда-то дали названия рекам, продолжали жить здесь и дальше. Чтобы прояснить свою мысль, укажу конкретный пример.
Как и упоминалось, усилия немецких учёных самых разных дисциплин на протяжении в особенности последних 100-150 лет были направлены на сбор доказательств нахождения прародины германцев на территории северной Германии. В этом принимали участие и историки, и археологи, и лингвисты. В то время как лингвисты пытались «нейтрализовать» наличие негерманской гидронимики тем, что восходя к языку первых индоевропейских поселенцев в Германии, она не противоречит «германской прародине», археологи добились больших успехов. К сожалению, в данной статье нет возможности даже кратко разобрать ход археологических исследований и аргументацию исследователей, поэтому укажем лишь на то, что в настоящее время принимается преемственность исследованных на территории северо-восточной Германии археологических культур бронзового и железного веков вплоть до эпохи Великого переселения народов. Иными словами, по мнению археологов, в бронзовом веке сюда пришла группа индоевропейского населения, прямые предки которых жили на этих землях вплоть до славян.
Однако такое положение вещей входит в противоречие с указанными выше объяснениями лингвистов. Если названия рек были понятны и происходили из языка этого населения бронзового века, то возникает вопрос, почему они не изменялись по мере того, как изменялся сам язык, преобразуясь из древнеиндоевропейского в древнегерманский? При этом стоит предостеречь от возможных сравнений с нынешней ситуацией «консервации» топонимики в грамотном мире, где существуют общепринятые правила орфографии, в том числе и записи названий городов и рек. Лучше возьмём пример непосредственно из интересующего нас региона и языковой среды – ещё в начале прошлого века на территории северо-восточной Германии были живы и активно применялись северонемецкие диалекты (так называемый платтдойч), в которых большинство немецких же топонимов этих мест звучало, хотя и похоже, но несколько иначе, чем они записываются на «официальном» верхненемецком диалекте, ставшим государственным языком. Таким образом, «консервация» топонимики в «письменные эпохи» не имеет ничего общего с естественными историческими процессами, а сама топонимика, как правило, изменяется вместе с изменением языка местного населения.
Поэтому одновременное утверждение об отсутствии смен населения (и языков или диалектов) с бронзового века до ВПН и объяснение дославянской топонимики не из германского, а некого «древнеиндоевропейского» языка – парадоксально. В то время как археологи и лингвисты, насколько могли, справились с поставленными задачами, историков результаты их исследований приводят в тупик, так как соединить их оказывается невозможным. И это – первый признак для сомнений и пересмотра аргументов.
Второй признак, что «что-то здесь не клеится» ещё более показателен. Это – практически полное отсутствие древнегерманской топо- или гидронимики в восточной Германии. То есть даже если допустить, что дав в бронзовом веке названия рекам, предки германцев тут же позабыли смысл этих слов и лишь бездумно повторяя фонетику донесли до нас через тысячелетия эти слова, то совершенно невозможно себе представить, чтобы, проживая здесь тысячелетиями германцы не оставили бы совершенно ни одного названия из собственно германского языка. Бывает ли такое? Давайте просто сравним. Славяне, о которых предполагается, что они населяли эти земли в 6-12 вв., после чего язык их быстро пришёл в упадок, оставили здесь в общей сложности тысячи топонимов и гидронимов. Немцы, средневековые немецкие колонисты, появившиеся здесь в 12 веке и живущие поныне, также оставили огромное число топонимики. В разных частях восточной Германии соотношение немецкой и славянской топонимики разное. В некоторых, самых дальних окраинах, например – средней и восточной Тюрингии – славянская топонимика составляет 20-30% от общего числа. В других регионах, например, Западном Поморье (на территории Германии), в восточном Мекленбурге и на острове Рюген, это соотношение иногда доходит до 60-75% славянской топонимики от общего числа. Таким образом, на юге Балтики отчётливо прослеживаются 3 слоя топонимики:
— немецкая (12-21 вв.), 25-45%
— славянская (?-6-13 вв.), 55%-75%
— дославянская, представленная несколькими десятками или сотнями.
Если принять, что последний слой восходит к бронзовому или даже каменному веку, то крайне сложно будет объяснить, как за несколько тысяч лет местное население умудрилось не оставить здесь своих языковых следов. Не помогает в этом случае и набравшая в последние два десятилетия популярность у немецких археологов версия о том, что дославянское германское население покинуло эти земли за 100-200 лет до прихода славян, так что они не встретились. Думаю, уже сам факт наличия слоя неславянской топонимики говорит об обратном – у кого-то, в самом деле, славяне должны были её перенять! Странный тупик, в который загнали себя разработчики концепции «германской прародины» в то же время может найти простое, логичное и естественное объяснение, стоит лишь допустить, что славяне действительно не были первым населением этих земель, но не были населявшие их до славян и германцами. Тогда получится, что язык дославянской гидронимики и должен был быть языком этого древнего населения. В качестве примера иного возможного решения вопроса, кажется полезным привести здесь историю изучения балтской топонимики восточной Германии, тем более, что будучи намеренно «замалчиваемой» приверженцами «восточногерманской» концепции, гипотеза о балтском или балто-славянском дославянском субстрате южной Балтики, остаётся во многом неизвестной русскоязычным читателям.
Как известно, история сложилась так, что после Второй мировой войны большинство исторически славянских земель Германии оказалось в составе ГДР. Участие в «Восточном блоке», где большинство стран составляли славянские, как и лояльность и сильное желание поддерживать хорошие отношения с Москвой и СССР, представляющимися именно как «русские», и соответственно – славяне, а не некое абстрактное «содружество народов», наряду с сильной зависимостью исторической науки «социалистических стран» от «линии партии», вполне предсказуемо сделали период ГДР самым «славянофильским» и благоприятным для изучения истории местных славян. Упор старались делать на то, что в колонизации повинны немецкие феодалы, сами же славянские и немецкие крестьяне не имели ничего против друг друга. Также в послевоенное время наблюдалось и явное «смягчение» взглядов немецких историков относительно славянского заселения Германии – к примеру, оно принималось на 2, иногда даже и 3 века древнее, чем сейчас. На этом фоне нет ничего удивительного, что в 1960-80-х годах получил развитие и интерес к дославянской топонимики. Отсутствие политических преград позволило лингвистам развивать и другие гипотезы, и одной из таких, очень интересных концепций стало объяснение дославянской гидронимики из балтских языков.
II. Начало изучения балтской топонимики славянского Поморья.
Кажется, первым на родственность языка древней южнобалтийской гидронимики балтским языкам указал Л. Килиан в 1939 году в статье «Балтские топонимы западнее Вислы?» (Kilian L. Baltische Ortsnamen westlich der Weichsel // Alt-Preussen. IV, 1939). Его догадка вызвала интерес и показалась обоснованной уже упоминавшемуся разработчику теории «древнеевропейской гидронимии» Х. Краэ, разместившему в 1943 году в том же журнале одобрительную статью «Балтские топонимы западнее Вислы» (Krahe H. Baltischen Ortsnamen westlich der Weichsel // Alt-Preussen, VIII, 1943). Речь шла об объяснении из балтских языков нескольких гидронимов на морском побережье между Вислой и Одрой: Karwen, Labehn, Labuhn, Persante, Powalken, Rutzau, Saulin, Straduhn. Эти наработки стали основой вышедшей в 1963 году книги М. Гимбутас «Балты», переведённой на многие языки и на долгое время ставшей «классической» в своём роде. Ниже приводим карту из русскоязычного переиздания 2002 года.
Карта балтской гидронимики южной Балтики по М. Гимбутас
III. Рассвет «балто-славянской» гипотезы
Однако «рассветом» изучения балтской гидронимии южной Балтики стали исследования немецкого лингвиста Германна Шаля 1950-1960 годов. Свои со статьи с балтскими этимологиями отдельных восточно-немецких топонимов он начал публиковать в 1956 году прямо с Берлина (см: Schall H. Der Name Berlin // Berliner Heimat, 1, Berlin, 1956; Der Name Teltow // Berliner Heimat, 3, Berlin, 1960; Der Name Oranke-See // Märkische Heimat, 6, Potsdam, 1962). В 1961-ом на фиренцком конгрессе им была представлена обобщающая статья «Балтское в топонимике северо-западной Славии» (Schall H. Baltisches im Namengut Nordwestslaviens // VII. Internat. Kongreß für Namenforschung, Kurzfassung der Mitteilungen, Firenze, 1961). В следующем, 1962 году увидела свет и ещё более объёмная работа «Остатки балтского языка между Эльбой и Вислой» (Schall H. Baltische Sprachreste zwischen Elbe und Weichsel // Forschungen und Fortschritte, 36-2, Berlin, 1962), содержащая уже 16 балтских этимологий на территории северо-восточной Германии. Тема исследования оказалась очень плодородной, и в 1963 сразу было издано сразу несколько его статей по данной теме (к примеру: Schall H. Kurisch-selische Elemente im Nordwestslawischen // VIII. Internat. Kongreß für Namenforschung, Amsterdam, 1963; Schall H. Berlin – ein slawobaltischer Flurname // KZ, Neue Folge LXXVIII, 1963), некоторые из которых были переизданы в 1964-1966 гг. в другой научной периодике. Отдельно стоит упомянуть две самые большие и подробные из них: «Балтские диалекты в топонимике северо-западной Славии» (Schall H. Baltische Dialekte im Namengut Nordwestslawiens // Zeitschrift für vergleichende Forschungen auf dem Gebiete der indogermanischen Sprachen, 1964), с 10 балтскими этимологиями из региона Бранденбургской марки и Нижней Лужицы (Berlin, Berste, Ceder, Karthane, Plane, Schwieloch-See / Нижняя Лужица, Schwielow-See / Бранденбург, Spandau, Teltow, Zinna / также Zehna, Nezenna), 11 этимологиями из региона Мекленбурга и Поморья (Alkun, Ankun, Arkona, Jabel, Myzduge, Rehse, Rügen, Rugard, Sammit, Titmenteke, Warp), а также рядом наблюдений по соотношению и развитию балто-славянской топонимики у балтийских и восточных славян и попыткой определить наиболее схожие с языком дославянской топонимики исторически засвидетельствованные балтские языки и диалекты, и «Балтские гидронимы в речной системе «Верхнего Хавеля» (Schall H. Baltische Gewässernamen im Flußsystem «obere Havel», Baltistica, II (1), 1966) с балтскими этимологиями 27 водоёмов в регионе расселения племени стодорян (Havel, Baalen-See, Zinow-See, Görtow-See, Jäthen-See, Jamele, Krams-See, Kukasbruch, Labus-See, Leussow-See, Lanz-See, Langhäger-See, Leuwitzbruch, Pomel-See, Pagel-See, Prälank-See, Priepert-See, Peutscher See, Plätlin-See, Reeks-Graben, Röblin-See, Stendlitz See (2x), Stieg-See, Trebbower See, Zühlen-See, Schwaberow-See, Wangnitz-See).
Балтские гидронимы речной системы Верхней Гаволы по Г. Шалю
Балтские гидронимы речной системы Верхней Гаволы по Г. Шалю
Карта балтской гидронимики речной системе Верхней Гаволы
Стоит признать, что далеко не все наработки Г. Шаля бесспорны, а некоторые места действительно слабы. Однако общее направление исследования определённо было подмечено им верно – многие из южнобалтийских топонимов имеют прямые параллели в балтских землях и не требуют таких сложных реконструкций по корням из таких же реконструируемых и не сохранившихся индоевропейских диалектов, как «древнеевропейская гидронимия». Это – прямые соответствия двух живых языков, что очень важно.
При этом сам Г. Шаль придерживался позиции В.Н. Топорова об изначальном единстве балтских и славянских языков, и отстаивал идею не только балтской, но и балто-славянской принадлежности южнобалтийской гидронимики. Балто-славянский язык топонимики восточной Германии в таком понимании получался практически «праславянским языком». Для историка это значило бы, что тот древний индоевропейский народ, пришедший сюда в эпоху бронзы и остававшийся до средневековья, был славянами и их предками, а не германцами, что, в свою очередь, входило бы в полное противоречие с укоренившимися в историографии представлениями о восточных германцах и славянской прародине. Несмотря на это, исследования Г. Шаля вызвали интерес такого крупного и авторитетного в сфере балтийско-славянских языков учёного, как В.Н. Топоров. В 1966 году в двух разных журналах вышли две его статьи, являющиеся продолжением друг друга (Топоров В.Н. О балтийских элементах в гидронимии и топонимии к западу от Вислы // Slavica Pragensia VIII, 1966; К вопросу о топонимических соответствиях на балтийских территориях и к западу от Вислы // Baltistica, I (2), Vilnius, 1966). Дав крайне лестную характеристику наработкам Г. Шаля и назвав их «превосходными», В.Н. Топоров значительно расширил список балто-славянской топонимики южной Балтики, приведя балтские этимологии для следующих топонимов:
Возможно, некоторые из предложенных Г. Шалем и В.Н. Топоровым этимологий могут вызвать сомнения, если даже не недоумение. Действительно, топонимы вроде «Боберов», «Ябель», «Берсте» и прочие кажутся вполне понятны даже в современных славянских, особенно, с учётом неизбежного искажения в немецкой языковой среде и латинской средневековой записи. Разумеется, это было известно и предлагавшим их лингвистам, потому ниже приведём объяснение В.Н. Топорова касательно этой «балтославянской» топонимики:
«В этой заметке предполагается привести ряд фактов, относящихся к ареалу, лежащему к западу от Вислы, где благодаря превосходным работам Г. Шаля обнаружено значительное количество водных и местных названий, проще всего объясняемых с помощью балтийского языкового материала. Количество названий такого рода уже сейчас может быть, видимо, увеличено на много десятков. Не приходится сомневаться, что в польском Поморье и далее к западу – в Померании, Мекленбурге, Гольштейне (и даже южнее по Эльбе и Одеру) общее количество «балтийских» элементов в гидронимии и топонимике исчисляется сотнями. Здесь не место вдаваться в дискуссию о том, что представляют собой эти «балтийские» элементы. Достаточно лишь указать, что определение их как «индоевропейских» было бы излишне широким (не говоря уже о том, что некоторые названия встречаются реально лишь в балтских областях), а традиционное называние этих элементов «славянскими» – в одних случаях не вполне удовлетворительно (поскольку при наличии в славянских языках данного аппелятива, они не знают соответствующего топонимического названия, хорошо представленного в балтских областях, не говоря уже о ещё более очевидных случаях). Тем не менее, именно на этой территории (как, например, и в бассейне Днепра, особенно в верховьях его) в отличии от современной балтийской территории отмечены такие названия, которые по праву можно назвать «балтославянскими» в том смысле, что они в таком же точно виде продолжают появляться, в одной стороны, на смежных славянских (польских, кашубских, полабских, лужицких) землях, а с другой стороны, на балтийских (ср. *Bebr-: *Babr-: *Bobr-: *Berz-: *Berz-: *Grab-: *Krak-: *Lank-: *Lonk-: Lenk-: *Leip-: *Liep-: *Lip-: и др). Когда такие названия находятся на славянской территории, их, не задумываясь, считают славянскими; когда они отмечены на балтийской территории, существует полная уверенность в том, что эти названия балтийские. Логически оправданно такие примеры считать балто-славянскими (как и территории, где они встречаются). Исторически же такие названия, видимо, целесообразно относить: во временном плане – к эпохе, для которой бессмысленно разделение на балтийский и славянский (или потому что этого разделения не было, или потому что оно не было обнаружено), в пространственном плане – к территории, где дольше всего удерживались общие балто-славянские формы, и размежевание наступило позже, чем в других местах, или вовсе не наступило (случай каш. karva, лит. karve и др.)» (Топоров В.Н. «О балтийских элементах…, 1966, с. 255-257).
«При этом окажется, вероятно, что территориально «балто-славянский» был приурочен к областям, примыкающим к историческим балтским территориям с запада, юга и юга-востока, и что хронологически он следовал за периодом существования древних балтийских диалектов до выделения из них тех периферийных группировок, которые впоследствии развились в славянские языки» (Топоров В.Н. К вопросу о топонимических соответствиях, 1966, с. 104).
Хорошо известно, что Владимир Николаевич Топоров придерживался мнения об изначальном единстве языков балтов и славян. Здесь не место для разбора аргументов за и против такой гипотезы, но стоит отметить, что в упрощённом виде эта концепция подразумевала происхождение славянских языков в процессе обособления периферийных балтских диалектов. О таких перифериях и шла речь в приведённых выше цитатах. Несмотря на то, что мысль передана максимально дипломатично, смысл сказанного в том, что территории «балто-славянской» топонимики и были бы «прародиной» славянского языка. Так как в научном мире до сих пор «славяне» – термин лингвистический, то это означало бы и нахождение здесь славянской прародины. Следующий исторический вывод, неизбежно следующий из всего этого – большей части «восточных германцев» в языковом смысле (кроме готов), на юге Балтики не было бы вообще. Варины, руги, вандалы и прочие, известные уже по римским источникам племена, оказались бы праславянами.
IV. Крик бессилия
Думаю, не стоит особо объяснять, что даже в самый «славянофильский период» истории Германии такие идеи встретили жёсткое неприятие со стороны приверженцев «германской прародины», для которых слова обоих лингвистов, в особенности, очень уважаемого и авторитетного в своей области В.Н. Топорова, стали настоящей «пощёчиной». Критика не заставила себя долго ждать, и пришла, ожидаемо – из Германии, от также занимавшегося в это время изучением топонимики ГДР лингвиста Теодолиуса Витковски. Упомянём две его статьи, посвящённые критике Г. Шалля и В.Н. Топорова: «Берлин – балтское название?» (Witkowski T. Berlin – ein baltischer Name? // Zeitschrift für vergleichende Sprachforschung auf dem Gebiete der Indogermanischen Sprachen, Bd. 80, 1966) и «Балтские названия западнее Одры?» (Witkowski T. Baltische Ortsnamen westlich der Oder? // Donum Balticum. To Professor Christian S. Stang on the occasion of his seventieth birthday 15 March 1970. Edited by Velta Ruke-Dravina, Stockholm, 1970). Последнюю статью Т. Витковски оформил в виде некого собрания тезисов, очевидно, считая её разгромной и начав словами:
«В нескольких публикациях Германн Шалль и В.Н. Топоров объявили старый топонимический материал западнее Одры балтским и частично пришли по этому объяснению к важным заключениям. Потому, стоит поставить вопрос:
1. Имеются ли западнее Одры топонимы, которые необходимо объяснять из балтского (к примеру, из одного из балтских языков)? Вопрос можно сформулировать и иначе: не могут ли названные балтскими топонимы быть объяснены из славянского или других языков?
2. Какие последствия будет иметь, если бы имелись имена, объясняющиеся только с помощью балтского?
3. Существуют ли исторические или другие свидетельства присутствия балтов в регионах западнее Одры?
Методологически целесообразнее представляется ответить сначала на третий, а потом на первый и второй вопросы.
1.0. Не имеется ни малейших исторических свидетельств присутствия балтов западнее Одры. Это достоверно по крайней мере для времени около 1000 или 1200 гг. н.э. и множества более ранних эпох.
1.1. Напротив, на рубеже эр области западнее Одры, согласно историческим и археологическим источникам, были населены германцами (частично также кельтами)» (Witkowski, 1970, S. 562).
Далее следуют «археологические» аргументы о наличии в раннесредневековой восточной Германии славянской материальной культуры и отсутствии «балтской», а также разбор нескольких этимологий Г.Шаля, для которых критик предложил славянские или скандинавские этимологии, подводя итог:
«3.0. Однако этим (предшествующими аргументами против балтских этимологий – прим. А.П.) нельзя отрицать, что такая топонимика действительно может существовать. Важным критерием для проверки подобных топонимов в первую очередь должно стать наличие в них словарного материала, известного только из балтского. Штанг (Stang, 1966, S. 7-9) составил список таких слов, известных только из балтского. Этот список может очень пригодиться для дальнейшего исследования топонимического материала. В остальном, стоит обратить внимание, что Штанг отчётливо принимает, что «не все слова, о которых здесь (в «списке» – прим. А.П.) идёт речь, изначально были ограничены лишь балтским» (S. 7)» (Witkowski, 1966, S. 568).
В переводе на простой язык, Т. Витковски был настолько против «балтских» этимологий, что призывал использовать для балтских этимологий только слова, не имеющие аналогов в других языках, особенно – славянских. При известной общей схожести балтских и славянских, на деле это означает очень большую затруднительность выведения каких-либо балтских этимологий на славянских территориях в принципе. Как известно, большинство топо- и гидронимики связано с качествами, местоположением или другими особенностями местности, выражающихся обычно по цветовым, величинным и прочим признакам или характерных для местностей обитателей – животных и растений. В большинстве своём, это как раз «общие» слова для балтов и славян, причём во многих случаях – известные и в других индоевропейских языках. Однако понимая и даже признавая, что и «специфично балтские» топонимы могут быть найдены в Германии, он оставляет себе «выход» в виде повторного «пересмотра» и таких слов на основании сомнений в их изначальной «балтскости» (имеется в виду, что, цитирую, «известные исключительно по балтскому словарному материалу» слова могли быть заимствованы балтами у славян).
Несмотря на наличие, на первый взгляд, здравой мысли о том, что в регионах, где достоверно жили славяне и неизвестно, чтобы жили балты, славянские этимологии должны получать приоритет, иначе, чем «криком бессилия» такую критику не назовёшь. В самом деле, разве серьёзно предлагать и даже пытаться закрепить это неким «негласным правилом» или договорённостью использовать для этимологии из балтских не весь имеющийся словарный запас, а некий «список редких слов». Кажется, от такого предложения уже один шаг до требования запрета на выведение балтских этимологий в принципе, если не «юридическое» преследование подобных случаев. Да и с каких это пор главными аргументами лингвиста стали интерпретации археологических находок, в свою очередь, также немало зависящие от выводов лингвистов о языке населения этой местности и эпохи? Какой-то порочный круг – ни что иное, как бегство от проблемы и попытка замолчать то, что не сходится с разрабатываемой исторической концепцией. Но бегство с поля боя, чтобы «не дать себя победить» – это капитуляция, потому и подобные предложения нельзя интерпретировать иначе, чем признание собственной несостоятельности вести дискуссию на том же уровне и в той же сфере, что и оппонент.
V. Слабые и сильные места балтских этимологий
Действительно, на «общие рассуждения» Т. Витковского о том, что такая топонимика теоретически могла происходить из славянского языка или каких-то странных реконструкций по скандинавским корням, Г. Шаль предлагал прямые аналогии в топонимике южной Балтики и заведомо «балтской» Прибалтики.
Соответствия в древнепрусской и балтийско-славянской топонимики по Г. Шалю
(год первого упоминания указан четырёхзначным числом перед или после топонима)
Соответствия топонимики заведомо «балтских» стран и восточной Германии по Г. Шалю
Что бы ни говорили и ни думали по этому поводу сами лингвисты, любому, кому приходилось сталкиваться с подобными проблемами, известно, что методика этимологии достаточно просто позволяет «реконструировать по корням» (то есть объяснять значения слов из исторически не подтверждённых и неизвестных форм) одни и те же слова из самых разных языков. Особенно сложно дело обстоит с древними индоевропейскими языками и словесными формами, так как основа лексики, к примеру, в древнегерманских, кельтских, балтских, праславянском, древнеиранских и древнеиндийских языках была во многом схожа. Собственно, именно на это обстоятельство и пытался указать критиковавший Г. Шаля Т. Витковский, предлагая использовать для «балтских этимологий» только список слов, которым нет аналогов в других родственных индоевропейских. Наиболее просто его мысль можно сформулировать словами: «вывести топонимику восточной Германии из балтских вполне возможно, но так как у нас нет сомнений относительно того, что до славян здесь жили не балты, а германцы, то и выводить её следует только из германских или славянских».
Однако подобно тому, как археологи, находя какую-либо вещь, для выведения связей сначала ищут ей прямые аналогии, а лишь потом более далёкие, так и в лингвистике прямые аналогии должны приниматься в качестве аргумента высшего уровня, чем «реконструкции по корням» слов, о действительном существовании которых не имеется подтверждений. Подводя итог, можно отметить, что многие этимологии Г. Шаля – те, которые выведены им по «реконструируемым формам» или предположение цепочки заимствований, исторически не находящих подтверждения (к примеру, предположение о заимствовании в язык рюгенских славян из финно-угорского через балтское посредство названия острова), действительно, следует признать спорными и рассматривать наряду с другими возможными. Являясь в своём роде «первопроходцем» и находясь ещё и под сильной критикой научного сообщества своей страны, Г. Шалю, посредством приведения многочисленных прямых аналогий, тем не менее, удалось указать на практически неоспоримое обстоятельство – очень тесную связь между языками балтских народов Прибалтики и их западных соседей, балтийских славян.
В некотором роде его наработки можно сравнить с исследованиями А.Г. Кузьмина относительно этнонима русов. Можно оспаривать отдельные места в этих построениях (к примеру, кельто-иллирийскую гипотезу) или отдельные упоминания в огромных списках соответствий имён русов-ругов-рутенов, однако, приведение прямых указаний подобных соответствий – в разные времена, разных землях и у разных авторов, говорят о том, что общее направление было найдено верно – так, что критика каких-то отдельных деталей никак не может заставить усомниться в существовании самого явления. Так и тут. Разумеется, славянские и балтские языки и законы словообразования очень схожи. Поэтому «теоретически» ни у кого не вызвало бы удивления то, что одинаковые по формам топонимы возникали бы у балтов и у славян независимо друг от друга. Однако то, что идентичные слова возникали или известны только у балтийских славян и балтов и при этом исторически неизвестны у других славян, более чем наглядно говорит о том, что между обеими группами народов должна была быть какая-то особая, близкая связь, нежели «общие» связи балтских и славянских языков. Некоторые отдельные примеры подобных связей более подробно будут рассмотрены в следующей статье, здесь же укажем лишь один – самый наглядный.
В 2006 году украинский лингвист А. Непокупний опубликовал статью «Куршско-полабская топонимическая изголоса Cirpene-Circipene» (Непокупний A. Куршско-полабская топонимическая изголоса Cirspene-Circipene // Baltų onomastikos tyrimai: Aleksandrui Vanagui atminti, Vilnius, 2006) с критикой «балтской» этимологии этнонима племени чрезпенян Г. Шаля. Исследователь предоставил подробный разбор топонимики типа «через + место» на целых 27 страницах, однако, основная, развиваемая им мысль при этом очень проста и сводится к тому, что подобное словообразование с точки зрения лингвистики возможно и в славянском.
«Как принадлежащий к системе полабско-поморских географических названий модели «crez- / za- + наименование реки (озера)» этноним Zirzipani (973) – вопреки позиции Г. Шаля – теряет свою кажущуюся исключительность, а потому никак не может быть отнесённым – и вновь-таки вразрез с утверждением немецкого исследователя – к числу, по его же определению, «балтийских реликтов между Эльбой и Вислой». Более того, при рассмотрении последних автор полностью обошёл своим молчанием славянский контекст как таковой!» – подводит итог украинский исследователь (Непокупний А., 2006, с. 209).
Так-то оно так – в теории. А вот на практике даже приводимые и составленные им самим карты говорят, скорее, о совсем обратном.
Даже при беглом взгляде на карту, каким бы ни было «умным» и «методологически правильным» объяснение славянского, не связанного с балтскими языками, происхождения этнонима чрезпенян, остаётся открытым вопрос – почему, если «славянское словообразование» этнонима чрезпенян настолько «естественно», как на этом настаивают, оно в то же время во всём огромном славянском мире известно только единожды у балтийских славян, а десяток однотипных названий при этом сконцентрирован именно в землях с балто-язычным населением? Можно сколько угодно «реконструировать» праславянскую лексику и объяснять языковое развитие, но форме Zirzipani (Circipani) на латвийском побережье находится прямое соответствие в топониме Cirspene, причём, десяток однотипных названий в соседних областях недвусмысленно свидетельствует о том, что это было характерным именно для балтов.
Возможно, действительно не стоит очень спешить с громкими заявлениями, однако, выявленные таким образом связи являются фактом, который должен учитываться при исследованиях истории балтийских славян и балтов. К сожалению, лингвисты работают преимущественно со «списками исторических упоминаний» того или иного слова зачастую в полном отрыве и не учитывая историю и особенности конкретно того места, этимологию которого они выводят. А вместе с тем, руководствуясь предпосылкой выявленных связей и сопоставив их с данными археологии и исторических источников, соответствие «Circipani-Cirspene» представляется уже совсем не случайностью, и подробнее об этом также будет в следующей статье. Здесь же, кажется, важнее просто задаться вопросом: почему слова вроде «чрезпенян» оказались зафиксированы только у балтийских славян и балтов?
VI. Kонцепция германско-славянской преемственности Й. Херрманна
Ключевой фигурой в изучении славянской истории восточной Германии прошлого века, без сомнения, был археолог Йоахим Херрманн. В послевоенное время в восточной Германии было совсем немного опытных историков и археологов, что и понятно – ход истории с этого времени в научных кругах предстояло преподносить совсем в другом ключе, чем во времена Третьего Рейха. Можно сказать, что новая историческая школа создавалась в спешке – подобно тому, как в это же время для обеспечения жильём на месте разрушенных войной жилых домов строились новые. В 1960-х гг. началось новое систематическое изучение славянского прошлого ГДР различными научными дисциплинами, главными из которых были археология и лингвистика (собственно, «историческая школа» ГДР относительно славянского периода была очень слаба и представлена, кажется, всего одним крупным историком-«источниковедом»). Уже в конце 1960-х Йоахим Херрманн занял пост «главного археолога» ГДР, в результате чего практически всё изучение балтийских славян с этого времени около трёх десятков лет происходило под его руководством и заметным влиянием.
Сделав, безусловно, невероятно многое и подняв уровень знаний об истории балтийских славян на принципиально иной уровень, Й. Херрманн, вполне предсказуемо для занимаемой должности, работал над составлением концепции средневековой Германии, не противоречащей «официально принятым» историческим концепциям и представлениям о ходе истории региона стран Восточного блока. Строго говоря, ему предстояло «переосмыслить» наработки историков и археологов Третьего Рейха, приведя эти данные в соответствие с идеологией своего времени. Так как «историческая школа» национал-социалистических времён основывалась на принятии германцев (каких бы то ни было) как основной «исторической силы», двигателем и правящей верхушкой «славянской массы», то изучение средневековой истории восточной Германии в это время сводилось к ультра-норманизму и «наследию восточных германцев». Под последними понимались некие германские племена, населявшие земли к востоку от Эльбы до славян, оставшиеся на своих землях и оказывавшие на прибывших сюда славян сильное культурное и политическое влияние.
Наравне с тем, как политическая линия сменилась с призывов к покорению «неисторической славянской массы» на «дружбу братских немецкого, русского, польского и т.д. народов», так и «прослойка германских господ» нацистского периода вполне гармонично преобразовалась во времена правления коммунистической партии в «славянско-германскую преемственность» и «мирную ассимиляцию». Впрочем, как бы ни была зависима от политики история того времени, сам Й. Херрманн, кажется, был вполне честен в своём убеждении о преемственности славян и древних германцев, возможно, из-за подобной «подходящей» позиции и сумев дослужиться до высшего чина. Не знаю, является ли это простым совпадением, но время, когда он возглавлял славянское изучение ГДР, совпадает с прекращением публикаций в этой стране балтских этимологий для топонимики. Едва ли Й. Херрманн имел что-то против балтов, однако, дославянская «балтская топонимика» явно была несовместима с концепцией славянско-германской преемственности.
После рассмотренной выше статьи Витковского вопрос стали считать «решённым», а слово предоставилось «правильным исследователям». Последующие работы лингвистов Э. Айхлера, Р. Фишера и Г. Шлимперта просто упоминали, что «представленный в этой топонимике дославянский субстрат имеет либо германское, либо ещё более древнее – т.н. древнеевропейское – происхождение. Попытки объяснить дославянскую топонимику на севере ГДР из балтского должны быть признаны провалившимися» (Fischer R., Schlimpert G. Vorslawische Namen in Brandenburg // Zeitschrift für Slawistik 16, 1971) или же и вовсе о них уже не упоминали (Eichler E. Zur ältesten Flußnamenschicht im Leipziger Land). В итоге, в изданном Й. Херрманном в 1985 году и ставшем на долгие годы «классическим» сборнике междисциплинарных исследований средневековой славянской истории ГДР «Славяне в Германии» рассмотрение вопроса о дославянской топонимике было предоставлено Э. Айхлеру и Т. Витковскому, которые даже не упомянули о возможном решении вопроса балтскими этимологиями. Вместо этого ими был представлен небольшой список «дославянских германских гидронимов», составленный на основе процитированной несколькими строками выше статьи «Дославянская топонимика в Бранденбурге».
Впрочем, эффект от этого, скорее, можно назвать обратным, так как при ближайшем рассмотрении и нанесении на карту «древнегерманской дославянской гидронимики» указывается, что вся она компактно сосредоточена на небольшом участке бассейна реки Гаволы и её притоков, в южной половине современной федеративной земли Бранденбург. Из чего перед историком неизбежно возникает вопрос – если германцы, жившие здесь до славян, так хорошо прослеживаются по топонимике в одном месте, то полное отсутствие древнегерманской топонимики в других местах должно говорить о том, что там германцев не было. Проще говоря, во всей восточной Германии на основании этих данных можно принять проживание самое большее – одного германского племени, на той территории, где в славянские времена проживало племя гаволян/стодорян.
Не лучше эти данные сходятся и с концепцией «древнеевропейской гидронимии». Если принять, что наличие древнегерманской гидронимии было характерно и подтверждается для древних германцев, то та гидронимия, которую напрямую из германского вывести невозможно, должна быть принята не неким «законсервировавшимся» свидетельством языка предков германцев, а свидетельством наличия индоевропейского языка, отличного от германского. В противном случае, из «древнеевропейской гидронимии» повсюду должна была образоваться «древнегерманская», а не только в одной области Бранденбурга.
«Германская топонимика» в восточной Германии по Э.Айхлеру и Т.Витковски
Концепция Й. Херрманна о значительной степени преемственности древних германцев и балтийских славян во многом была пересмотрена после объединения Германии. Длительное разделение страны на западную и восточную части привело к сложению двух, если можно так выразиться, независимых «исторических школ»: условно их можно назвать «Берлинской» (под сильным влиянием Й. Херрманна) и более поздней «Кильской» (под сильным влиянием М. Мюллера-Вилле). В самых общих чертах можно сказать, что для западногерманских археологов было более характерно датировать появление археологической культуры балтийских славян ближе к VIII веку (на основании археологического материала Вагрии и Нижней Саксонии), но уже в 1990-е и особенно в 2000-е гг., схожую позицию заняли и многие восточногерманские исследователи, в том числе и работавший с Й. Херрманном П. Донат (сам Й. Херрманн не изменил своего мнения до самой смерти и пытался приводить всё новые и новые аргументы верности своей концепции – отчасти очень убедительно). К этому времени относится «пересмотр» не только датировок и выведение культурных связей в археологии, но и новый пересмотр дославянской топонимики восточной Германии.
Из наиболее интересных работ на эту тему можно упомянуть совместную статью археолога П. Доната и лингвиста Р.Фишера, до этого принимавшего участие в поисках славянско-германской преемственности в 1980-х, «Начало славянского заселения западнее Одры» (Donat P., Fischer R.E. Die Anfänge slawischer Besiedlung westlich der Oder // Jahrbuch für brandenburgische Landesgeschichte, Bd. 45, 1994), в которой была обозначена новая концепция «древней истории Германии». Более новые междисциплинарные исследования Мекленбурга выдержаны в подобном ключе, так как курировались всё тем же археологом. Подойдя в названной выше статье как можно более критично к проблеме дославянской топонимики и «вычеркнув» из неё несколько десятков названий, у Р. Фишера всё же остался ряд названий крупных и средних рек, отбросить которые методологически не представлялось возможным в виду их очень ранних и частых упоминаний в схожих формах, как не представлялось возможным и объяснить их из славянского или германского языка.
Таким образом, исследователям пришлось констатировать невозможность разрешения проблемы наиболее раннего периода славянской культуры в Германии на основании современных данных. Независимо от того, насколько велико число дославянских названий в Германии, сам факт их наличия говорит о преемственности славян с более древним населением, носителями негерманского языка. Попытки обосновать позднюю датировку славянской культуры в Германии по «типологии» (полностью умозрительной) керамики и дендродатам, в этом случае указывают как раз на несостоятельность археологов. Иными словами: не сходится.
Карта дославянской гидронимики восточной Германии по Р.Фишеру, 1994
VII. Новые исследования – осознание факта и научный консенсус
Новый импульс изучение балтской топонимики южной Балтики получило достаточно неожиданно от профессора Юргена Удольфа, специализирующегося на изучении топонимики – от славянской до германской и индоевропейской. Неожиданно – потому, что этот достаточно известный в Германии учёный, в целом, является приверженцем и разработчиком как раз «древнеевропейской» концепции дославянской топонимики Германии и Польши (эта проблематика даже стала темой его диссертации в 1990-м году).
В Германии уже много лет ведутся научные программы по составлению полных этимологических справочников по топонимике Германии, в рамках которых систематически изучаются все известные для современных административных областей названия, включая ныне уже не существующие. В рамках этого проекта в 1998 году было положено начало систематической работе над составлением многотомного «Топонимического справочника Нижней Саксонии» (Niedersächsische Ortsnamenbuch), работу над отдельными томами которого вели Й. Удольф и К. Каземир. А в 1999 году вышла и первая его статья на тему балтских этимологий – «Балтское в Нижней Саксонии?» (Udolph J. Baltisches in Niedersachsen? // Florilegium Linguisticum. Festschrift für W. Schmidt zum 70. Geburtstag, Frankfurt/Main, 1999), название которой уже можно сказать традиционно начиналось с вопроса о балтском происхождении древнейшего топонимического слоя. После рассмотрения 13 топонимов (Bordenau, Bründeln, Cramme, Denkte, Dolgen, Dransfeld, Duderstadt, Goslar, Ihme, Jürstenbostel, Lühnde, Sarstedt, Scharzfeld), находящихся, к слову, на юге Нижней Саксонии, то есть в землях, достаточно далёких от «классического» славянского заселения к северу и западу от Эльбы, вблизи гор Харц, название которых также вызывает сложности с объяснением его из германского, исследователь замечает: «если приведённый здесь материал, в основе своей говорит о том, что между гидро- и топонимикой юго-востока Нижней Саксонии и Балтики существуют особенные связи и это явление естественно вписывается в уже известную картину особого положения балтских языков, так, что может даже составится впечатление, что балты оставили эти названия в Нижней Саксонии (Dransfeld, Ihme, Jürse, Lühnde!), то с самого начала можно ожидать, что соответствующие, тесно связанные с балтскими языками названия, представлены также и в областях между Нижней Саксонией и Балтикой» (Udolph J. 1999, S. 505), уходя, таким образом, от поставленного в названии статьи вопроса (сам он, при лестных отзывах в адрес Г. Шаля, как и было сказано выше придерживался концепции «древнеевропейской гидронимии»).
Впрочем, положительный ответ на этот вопрос был дан им в 2006 году в совместной статье с К. Каземир «Значение балтского для изучения нижнесаксонской топонимики» – «Однако, уже сейчас топонимы, выявленные в ходе изучения 4 административных округов, говорят определённо, что поставленный вопрос «Балтское в Нижней Саксонии», является не вопросом, а утверждением» (Udolph J., Casemir K. Die Bedeutung des Baltischen für die niedersächsische Ortsnamenforschung // Baltu onomastikos tyrimai, Gedenkschrift Alexander Vaganas, Wilnus, 2006, S.133).
После систематического изучения нескольких административных округов Нижней Саксонии (4 тома из запланированных 28), число топонимов с балтскими и славянскими этимологиями (преимущественно, балтскими) увеличилось уже до 42 (Aspa, Asseburg, Assel, Bartofelde, Barum, Besingen, Bodeken, Bordel, Bördel, Bordenau, Börßum, Bortdorf, Bothfeld, Bründeln, Cramme, Denkte, Dolgen, Dramfeld, Dransfeld, Drütte, Duderstadt, Eckerde, Esebeck, Goslar, Heiningen, Ihme, Ilten, Jühnde, Jürstenbostel, Lameste, Lonau, Lotbergen, Luthe, Lühnde, Mülingen, Otternhagen, Rhumspringe, Sarstedt, Seinstedt, Seulingen, Üfingen, Waake). При этом Й. Удольф разбивает их на 4 группы:
1) Топомины, образованные от названий водных объектов (Otternhagen, Dramfeld, Duderstadt, Ihme, Jürsenbostel, Rhumspringe), в свою очередь, восходящих к «древнеевропейской» или близкому к ней слою гидронимики. Балтско-германские связи здесь представлены более тем, что схожие названия встречаются как на Балтике, так и в Нижней Саксонии.
2) Вторая группа названий содержит основы или элементы, которые невозможно объяснить из германского, так как для этого не находится не малейших апеллятивных сходств, либо соответствующие подразумевающиеся корни не стали продуктивными в германском лексиконе. В этом случае (например, Börßum, Heiningen, Lühnde) балтский является основой для объяснения этих названий, в ином случае необъяснимых.
3) Третья группа названий содержит основания, родственные которым хотя и известны в германском, но вместе с тем, чтобы придти к убедительному объяснению этих названий, потребовался балтский.
4) Группа названий (Dolgen, Üfingen), содержащая основания, известные в германском, однако, соответствующая степень вокализации которых неизвестна в германском и известна только в балтском (Udolph J. 2006, S. 131-132).
Можно упомянуть и ещё более современную (2011 г.) статью этого исследователя: «”Балтское” и “славянское” в северо-немецких топонимах» (Udolph J. «Baltisches» und «Slavisches» in norddeutschen Ortsnamen // Interferenz-Onomastik. Namen in Grenz- und Begegnungsräumen in Geschichte und Gegenwart, Saarbrücken, 2011), во многом повторяющую статью 2006 года, и содержащую 32 этимологии, многих из которых ещё не было в более ранних статьях, в то время как некоторые более ранние не были здесь приведены (Bordel, Bördel, Bordenau, Bortdorf, Bortfeld, Borbeck, Borthrun, Bordine, Barmke, Bartofelde, Bardowick, Bardwijk, Bahrenfleth, Börßum, Dolgen, Dransfeld, Heiningen, Ilfeld, Illede, Ilisun, Ilsede, Miele, Ilten, Ihme, Ehmen, Jürstenbostel, Jürsenbach, Lameste, Lühnde, Mülingen, Seinstedt, Üfingen). Фраза из этой статьи и была взята нами в качестве вступления к этому обзору.
Балтская топонимика средней Германии по Й. Удольфу, 2011
Для лучшего понимая значения представленной информации напомню – речь идёт о признании в академических научных кругах Германии порядка 50 «балтских» топонимов в небольшом регионе юго-востока федеративной земли Нижняя Саксония. Не дискуссии, а именно признания, так как большая их часть опубликована в названном этимологическом справочнике. А между тем, как на это в каждой своей статье указывал и сам Ю. Удольф, явление это очень и очень интересное. До этого балтские этимологии предполагались преимущественно в гидронимах, для которых вообще очень свойственно длительное сохранение языковых реликтов. Никто не знает, когда появились эти названия, но в случае гидронимии речь вполне может идти и о нескольких тысячах лет.
Приведённые же выше нижнесаксонские названия являются преимущественно топонимами, то есть названиями населённых пунктов, особенно длительным сохранением названий никогда не отличавшимися. На самом деле, такая ситуация вполне естественна, так как люди редко переименовывают уже имеющиеся названия. Большинство рек многие тысячи лет протекает там же, где и сейчас, потому названия их могли сохраняться. А вот человеческие поселения и города очень редко простаивали даже несколько веков, разрушаемые войной или приходя в упадок по экономическим или природным причинам. Даты возникновения городов принято прослеживать по первым упоминаниям в источниках и археологии, точнее вспомогательных дисциплин. Поэтому исследователь и заметил с иронией – «может даже сложиться впечатление, что эти города были основаны балтами», используя это как аргумент того, что «балты» в прямом смысле – неверный путь решения проблемы.
Едва ли история многих из этих поселений уходит в более глубокую древность, чем раннее средневековье. Но вместе с дипломатичными и общими фразами об особенной близости древних германских локальных диалектов Нижней Саксонии славянским и балтским языкам, для историка это обстоятельство поистине грандиозно. Напомню лишь, что по таким же аналогиям ранее очень долго заявлялось о заселении некоторых областей Германии кельтами. Здесь мы также имеем значительный слой следов не совсем ясного языка, схожего со славянским и балтским, или, ещё более вероятно – с какой-то локальной разновидностью древнейших «балто-славянских» или «праславянских» диалектов, оказавших значительное влияние на раннесредневековые северо-саксонские диалекты областей, с этого времени соседствовавших с вендами. А до этого – соседних с «германскими» (согласно римским писателям) племенами всё тех же, актуальных и для русской истории ругов, варинов и прочих.
Кем были все эти народы, на каких языках они говорили и что мы вообще знаем о «дославянской» истории северной и центральной Европы? Представители определённых исторических школ так долго крутили пальцем у виска, приговаривая «какие там славяне до 6 века?» при любой, даже самой осторожной попытке разобраться в крайне неоднозначном, сложном и полностью открытом вопросе, что у многих вполне честных в своих стремлениях исследователей наблюдается уже некий комплекс – «в культурном и серьёзном обществе упоминание подобных тем неприемлемо». В действительности, неприемлем в науке как раз «консенсус», или попросту «договор» определённого круга о том, что считать «исторической истиной». Подобное положение не только тормозит изучение – оно попросту делает бессмысленным само исследование, если понимать под ними поиск истины.
В истории истина – это идеал, который, как и любой другой идеал, не может быть достигнут. Исследование и научное изучение можно сравнить с вечным путём к недостижимой цели, и принятие какой бы то ни было гипотезы «единственно возможной» имеет очень мало общего с наукой – это стоит отнести к области религии или политики (ещё чаще – и того, и другого одновременно). Поэтому в заключение я не стану приводить «сенсационных» выводов, предоставив читателям самим судить, о чём может говорить озвученная выше информация. Куда важнее, кажется, обратить внимание на то, что история южной Балтики до 8 века является практически чистым листом и здесь возможны очень важные варианты развития событий, достоверно прояснить которые мы едва ли сможем без привлечения принципиально новых источников. Со своей стороны могу выразить лишь личное мнение о том, что эта «странная» балто-славянская топонимика является ключом к пониманию всей истории региона. Связи, выявляемые между «восточными германцами» (кабинетный искусственный термин), балтами и славянами с первого тысячелетия н.э. или даже первых 1,5 тысяч лет, на самом деле ещё намного более тесны, а сходства – поразительнее, чем принято считать.
С достаточной степенью уверенности можно предположить, что те культурные феномены – взаимопроникновение и значительное единство циркумбалтийской культуры, берут своё начало в эпохе гораздо более ранней, чем средневековье. Более того, поздняя эпоха Великого переселения народов и раннее средневековье стали «последним» этапом, за которым последовал «распад» балтийского единства, этапом уже более культурным и материальным. В ранние времена «балтийское единство», по всей видимости, в немалой степени было и языковым. Представив читателям более или менее «общий» обзор и обозначив направление для дальнейших поисков, в следующей статье попробуем указать на некоторые интересные в этом плане примеры и подробности названных связей.
Карта балтской топонимики южной Балтики по исследованиям 1943-2011 гг.
Андрей Пауль, историк
Перейти к авторской колонке
