Март 1965 года. Приближается завершение первого курса химфака. По университету прошел слух, который вскоре подтвердился сообщениями в местной газете, что недавняя тройка космонавтов — Комаров, Феоктистов и Егоров — будет давать пресс-конференцию в Актовом зале МГУ. Это было событие. Всего четыре года назад в космос полетел Гагарин. Потом, в том же году, Титов. Следующий год — Николаев и Попович, с интервалом в один день. В позапрошлом, 1963-м, — Быковский и Терешкова, опять почти с тем же интервалом. И вот совсем недавно — меньше полугода назад — сразу трое, на одном корабле. Вот оно, покорение космоса! Для меня, правда, это покорение в некоторой степени происходило на глазах, поскольку последние девять лет, до поступления в МГУ, я жил на ракетно-космическом полигоне Капустин Яр и даже несколько раз бывал на стартовых площадках «Маяка». Кому надо, это название скажет очень много. Побольше, чем эта туфта под названием Байконур. Тюратам — дело другое, но про это молчок. Как и про Капустин Яр.
Может, потому, что я про «покорение» космоса знал больше многих других и ощущал свою какую-то сопричастность, всё, имеющее к этому отношение, переполняло меня некоторой эйфорией. Сухие сообщения в газетах про запуск очередного спутника серии «Космос» для меня имели четкую визуальную направленность. А тут живое выступление космонавтов, да еще практически здесь же, в Актовом зале. Непременно надо пойти. Да и автограф на память взять у кого-либо из них. А то и у всех троих.
Приятели с курса, услышав про мои планы, подняли меня на смех:
— Какое там автограф, размечтался. Да там будут тысячи желающих, да охрана, так что можешь забыть про автографы. Близко не подойдешь, не подпустят.
Не знали они про мое «космическое» прошлое, поскольку не имел права я про это рассказывать. И не знали еще про мое целенаправленное упрямство, что иначе называется путеводной звездой или птицей счастья. В некоторых случаях.
Забили спор по-студенчески, на бутылку. Прихожу в Актовый зал, а там под завязку. Битком, яблоку негде. Ввинтился неглубоко в толпу, но, чувствую, это не вариант. Толпа в такой ситуации — плохо. Вынесут не туда, куда надо. Нужно отделиться, но куда и как? Пока, как временный выход, вскарабкался на мраморный подоконник, что на уровне человеческого роста, благо там, на подоконнике, еще стоячие места были.
Вижу — действительно, сидят космонавты, вся тройка, плюс Гагарин, Николаев, Терешкова, еще человек двадцать за компанию, за столом президиума под мозаичным панно. Пошла пресс-конференция, а я все рассчитываю, как с подоконника буду к ним пробиваться, когда они по завершению будут выходить по центральному проходу к выходу, благо я у выхода и находился.
Все, закончили. Напружинился я. Вдруг — что такое? Открылись задние двери, под тем же панно, и весь «президиум», не торопясь,туда. Вот оно — будут выходить вовсе не через главный вход, на площадь, к памятнику Ломоносова, а через «задний вход», к бассейну и лыжному трамплину. Черт, проворонил!
На «автопилоте», ничего не соображая, кроме того, что пари проигрываю на глазах, метнулся к ближайшему выходу, со второго этажа на первый по мраморным широким ступеням, вылетел на площадь, к автобусам, и — кругом, по-спринтерски, вокруг всего высотного здания, к противоположной, «московской» стороне. Чего там, метров пятьсот-шестьсот…
Прибежал вовремя, космонавты только выходят из парадных дверей на широченную университетскую лестницу. У ее подножия — несколько легковых машин. Вижу — Гагарин отделился от группы и направился к отдельно стоящей машине. А я прямо на нее и бегу. Раздумывать нечего.
К машине Гагарин подошел, а я подбежал одновременно, как будто так и договаривались. Он был довольно низкого роста, или мне так показалось, в серо-голубоватой офицерской шинели. Я, выдергивая второпях его открытку-фотографию из кармана и тасуя с другими фотооткрытками космонавтов, которыми запасся в расчете на автографы, был уже заведен и не задумывался о дипломатическом протоколе и хороших манерах. Впоследствии, размышляя об этом, я понимал, что вел себя откровенно бестактно и даже нахально, о чем сожалел. Но уже не мог что-либо в той ситуации изменить.
Завидев подбегающего меня, Гагарин явно заторопился к машине. Но не успел.
— Юра, — возбужденно выпалил я, поскольку в том момент напрочь забыл его отчество, и протянул открытку, — подпишите, пожалуйста.
— Давайте в следующий раз, — сказал Гагарин, открывая заднюю дверь машины, — я тороплюсь.
— Да вы что, — оторопел я, — какой следующий раз? Следующего раза не будет!
— В следующий раз, — нетерпеливо сказал Гагарин, садясь в машину и пытаясь закрыть дверь.
Я схватил обеими руками полу его шинели и сильно потянул на себя. При этом я вставил ногу и заблокировал дверь. В результате этих довольно синхронных действий я оказался практически внутри машины, во всяком случае наполовину. Появилось твердое внутреннее убеждение, что Гагарин никуда не денется и подпишет все, что надо.
Вдруг я ощутил, что кроме Гагарина и меня на заднем сиденье появился еще один человек, влез откуда-то сзади меня.
— Юрий Алексеевич, — заклянчил он, — у нас ничего не получается, я с Микояном говорил, и он не согласен.
— Как не получается? — воскликнул Гагарин, и я понял, что автографа мне не видать. Я не мог соперничать с человеком, который лично говорил с Микояном, да еще по явно интересующему Гагарина делу. К тому же до меня стало доходить, что я немного перебарщиваю в настойчивости просьбы об автографе.
Я извлек верхнюю часть тела из машины и увидел, что буквально рядом со мной в соседний автомобиль садится Терешкова. В светлой каракулевой шубке. И что на нас набегает толпа. Уже близко.
Я в два прыжка оказался у её машины и, используя только что приобретенный опыт, энергично сел на заднее сиденье рядом с ней.
— Валя, — как заведенный поехал я по той же схеме, поскольку — клянусь — не было времени вспоминать ее отчество, — подпишите фото!
Терешкова, судя по всему, здравая женщина, не стала со мной препираться. Ясно же было, что просто так я из машины не выйду. Она взяла у меня открытку и положила на колени. В двери уже напирала любопытная толпа.
— Ребята, — сказала она в толпу, — у кого есть ручка?
У меня, дьявол, не было. Думать надо было! В машину пропихнулась какая-то девица, протянула Терешковой ручку и студенческий билет и попросила расписаться. Терешкова положила ее студбилет на мое фото, расписалась — на студбилете! — и протянула все обратно, ручку, фото и билет.
— Валя, — возопил я, — вы же не мне, а ей расписались. — А мне?
— Молодой человек, — послышался голос снаружи. В машину заглядывал Николаев:
— Пропустите меня к моей жене.
— Андриян, — по накатанной пошел я. — Давайте так: я вас пропущу, а вы с Валентиной мне распишетесь. У меня и фото вас обоих есть.
— Договорились, — сказал Николаев. Я вылез из машины, Николаев сел на мое место на заднем сиденье, захлопнул дверь, и машина поехала.
С тех пор я его не люблю.
Я в уныньи вернулся на лекции и поделился своим горем с сокурсницей, с которой всегда сидел рядом во втором ряду.
— Ладно, — сказала она, — не расстраивайся, что-нибудь придумаем. На следующее утро она принесла мне фотографию Комарова с его автографом, жирно пересекающим нижнюю часть фото.
— Папа по моей просьбе принес, — объяснила она. — Вчера вечером в Президиуме Академии был прием с космонавтами, и папа был его организатором. Забирай.
Пари я триумфально выиграл. Приз мы осушили в компании с проигравшими, которым я так и не рассказал о происхождении автографа. А они и не спрашивали. А чего спрашивать-то? Вот она, подпись, налицо.
Родители, впрочем, сильно расстроились, когда я поделился с ними моей «космической одиссеей». Я не буду цитировать здесь их упреки, но сейчас, много лет спустя, я их полностью разделяю.
Скачать книгу А.А. Клёсова «Интернет» бесплатно можно в Телеграм-канале @ru_dna
Анатолий А. Клёсов,
доктор химических наук, профессор
Перейти к авторской колонке
