Восстанавливая древнерусскую историю от периода расселения носителей ИЕ в Восточной Европе (4600-4900 лет тому назад), я стала рассматривать в этой связи и историю летописной чуди (здесь и здесь). В моих статьях я показала, что идея отождествления летописной чуди с «финлянцами и эстляндцами» была рождена шведским политическим мифом и растиражирована в российской исторической науке Байером, Миллером и Шлёцером. А русская историография вплоть до XVIII века знала чудь как один из славяно-русских или древнерусских народов.
Но в письменных источниках (например, «Повесть о стране Вятской») и в устных преданиях отразились воспоминания о том, что в городах, которые возводила чудь, проживали и финно-угорские народы: отяки или предки удмуртов и черемисы или предки марийцев, причем, в памяти этих народов сохранилось, что они заселяли эти края, как уже освоенные чудью. В этнографических исследованиях, начиная с рубежа XIX-XX вв., отмечалось, что у зюздинских и язвикских коми-пермяков предания о чуди обнаруживают связь с культом предков, а их поминальные традиции включали предметы из бересты, что перебрасывает мостик к сакральным ценностям духовной жизни ариев и древних русов, к известному у них культу берёзы. Но и русское население многих верхнекамских сел и деревень вело свою родословную от местной чуди, оставившей «чучковники» (могильники чуди), куда люди приходили (обычно в семик) поминать родителей. Таким образом, история древнерусской чуди нераздельно связана с двумя важнейшими темами: с темой начального периода русской истории и с темой генезиса российской полиэтничности. Одним из российских регионов, тесно связанных с именем народа чудь, является Пермская область, Прикамье.
В этих землях известна Чудская гора при речке Озерной (есть Малая Озерная и Большая Озерная к западу от Перми) – «там закопался чудской народ». С Прикамьем связаны преданья о чудских кладах. Рассказывалось, что чудь ушла жить в другие места, но уходя, оставила много кладов. Клады эти заговорённые, «заветные», найти их могут только потомки чудского народа, а чудские духи в разных обличьях (иногда в облике богатыря на коне, иногда зайца или медведя) охраняют эти клады. Сюжет о чудских кладах на Каме или чудских древностях непосредственно связан с археологическим изучением этих земель, где важнейшим открытием явились произведения металлического литья, за которым с 20-х годов прошлого века закрепилось название пермский звериный стиль (ПЗС).
Произведения ПЗС – уникальный источник для исследования истории и Прикамья, и других регионов, где были найдены произведения, сходные с ПЗС (Зауралье, Западная Сибирь). Сложнейшей проблемой в исследовании ПЗС стала проблема его этнической идентификации. Для меня совершенно очевидно, что сложность порождается тем, что исходным пунктом идентификации было убеждение в финно-угорском субстрате севера Восточной Европы, из чего и исходили, выбирая, какой этнос – финны или угры (третьего было не дано) – играл ведущую роль в создании произведений металлического литья. Ошибочный исходный момент о финно-угорском субстрате породил, в частности, вывод о коллективной основе ПЗС как произведений, созданных предками коми-пермяков, коми, удмуртов, а также предками народов манси и ханты. При этом абстрагируются от мысли о том, что если полиэтничный коллектив выступает создателем общей для всего коллектива культуры, причем как в материальном, так и в духовном воплощении – признано, что в ПЗС выделяются как художественно-прикладные изделия, так и культовые предметы, имевшие лишь религиозное значение и использовавшиеся во время обрядов и религиозных церемоний, – то этот коллектив должен был быть объединен в форме хотя бы раннеполитической общности, и объединяющим фактором должен был выступить один из названных этносов. Ничего подобного в реальной, не умозрительной истории, неизвестно, хотя время от времени некоторыми исследователями и поднимается вопрос, совершенно в духе Д.Европеуса (подробнее здесь), об обширной «угорской ойкумене» и о ведущей роли высокоразвитого «древнеугорского этноса», который якобы и явился автохтонной средой для создания ПЗС. Эта точка зрения с полным правом критикуется многими ведущими специалистами по названной проблеме как не имеющая под собой никакой объективной аргументации. Подробнее о данной дискуссии, продолжающейся и в наши дни, будет сказано ниже.
Думаю, что исходным пунктом при рассмотрении вопроса об этнической идентификации ПЗС может послужить признание рядом крупных ученых того факта, что складывание основ ПЗС происходило уже в рамках ананьинской культуры – археологической культуры конца IX-III веков до н.э., локализуемой в Среднем Поволжье и в бассейне реки Камы. Я рассматривала вопрос об ананьинской культуре в связи традицией захоронений с конем (конским снаряжением) и показала безусловную связь этих погребальных памятников Волго-Камья в период бронзы – раннего железа с сакральными традициями древних русов и ариев.
Исследование же такого явления как шведский политический миф обнаружило, что древние русы и арии были изгнаны из истории Волго-Камья в древности творцами шведского политического мифа, сфальсифицировавшими концепцию о том, что еще во времена «гиперборейских скифов» Восточная Европа с севера до Дона была населена финнами. На основе утопической идеи о финно-угорском субстрате в Восточной Европе в науке создалась невероятная конструкция, выдававшая ананьинскую культурно-историческую область как археологический аналог прапермской этнолингвистической общности, по поводу которой сложилось мнение, что она выделилась из финно-пермского массива в середине II тыс. до н.э. в районе к северу и северо-востоку от поворота Волги на юг в нижнем и среднем течении Вятки и Камы, и сохраняла свое единство более двух тысяч лет (вплоть до вторжения булгар), непонятно, кем поддерживаемое. Поэтому, несмотря на оговорку в дискуссионности вопроса о генезисе ананьевской культуры, в науке закрепилось убеждение, что ее создатели – часть пермского пранарода, говорившего на пермском праязыке и обитавшего на пермской прародине между Волгой и Камой, ссылка.
Образ «пермского пранарода», обитавшего на «пермской прародине» и говорившего на «пермском праязыке» – это безжизненные абстракции, к созданию которых ученых вынудила выхолощеность исторического материала относительно этнической картины на севере Восточной Европы в древности. Сейчас у нас достаточно сведений о том, что первыми насельниками Восточной Европы были носители ИЕ – древние русы и арии, которые осваивали не только юг Восточной Европы, но и ее северную часть. Вот, исходя из этих современных знаний, и следует анализировать произведения ПЗС – важнейшего источника для изучения восточноевропейской истории в послеананьевскую эпоху. Причем если захоронения с конем (конским снаряжением) предшествовавшей, ананьевской эпохи были погребальными памятниками, обнаружившими связь с сакральными традициями древних русов и ариев, то и культовые предметы ПЗС, создатели которых были непосредственными преемниками ананьевцев, должны эту связь сохранить. Выявлению этой связи и будут посвящены статьи о ПЗС. В этой первой статье я представлю краткое рассмотрение истории изучения ПЗС, которое завершу описанием существующей ныне по этому вопросу ситуации в науке.
Формирование коллекций произведений пермского звериного стиля и на этой основе – изучение его началось в XIX в. Как отмечается в работах пермской исследовательницы О.В. Игнатьевой, устойчивый интерес к пермскому звериному стилю начинает формироваться в 40-е годы XIX в. Немалую роль в этом сыграла деятельность графов Строгановых, которые стали рассылать по своим имениям письма с требованиями присылки к ним в Петербург всех «любопытных и изящных предметов», которые попадались при пахоте и земляных работах. Подобное письмо было направлено и главноуправляющему Пермским нераздельным имением Строгановых с центром в селе Ильинском В.А. Волегову, который еще до этого по собственной инициативе собирал археологическую коллекцию и вел альбом рисунков местных находок. В 60-80-е годы краеведческой деятельностью, включающей и изучение пермского звериного стиля, начинает заниматься член Главного управления имениями Строгановых и главный лесничий А.Е. Теплоухов (1811-1885), который с 1875 года после выхода на пенсию всецело посвящает себя археологическим исследованиям. А.Е. Теплоухов состоял членом Германского общества антропологии, этнологии и первобытной истории (с 1878 г.), Антропологического общества в Вене и Финно-угорского общества в Хельсинки.
Дело отца продолжил и развил его сын Ф.А. Теплоухов (1845-1905). В течение ряда лет он собирал материал для археологической карты Пермской области и пополнял коллекцию отца новыми находками. К 90-м годам в ней было около 7 тысяч предметов. Ф.А. Теплоухов представил части коллекции на археологических съездах в Ярославле (1887 г.) и в Москве (1890 г.), а также на археологической выставке в Перми. Коллекция Теплоуховых получила известность в широких научных кругах. В 1892 г. Ф.А. Теплоухов приступает к подготовке описания материалов своей коллекции. В 1893 г. он публикует одну из наиболее известных работ «Древности пермской чуди в виде баснословных людей и животных» (Игнатьева О.В. Деятельность А.Е. и Ф.А. Теплоуховых в отношении собирания и исследования пермского звериного стиля // Труды Камской археолого-этнографической экспедиции. Вып. 3. Пермь, 2003).
Экспонатами коллекции и публикациями Ф.А. Теплоухова заинтересовалась Археологическая комиссия в Петербурге. Было решено ознакомить с ней широкие круги российского общества и с этой целью издать атлас «Древности пермской чуди по коллекции Теплоуховых». Сам Ф.А. Теплоухов проделал большую работу по подготовке атласа. В 1902 году атлас вышел в свет с предисловием известного археолога А.А. Спицына. В предисловии к атласу А.А. Спицын рассказал, что происхождение коллекции Теплоуховых «…соединено с славным именем графа Строганова, питавшего неослабное внимание к древностям Перми… Ко времени вступления графа С.Г. (Сергей Григорьевич Строганов – Л.Г.) в управление майоратом находки ценных предметов в вотчине участились. Так в 1840 г. найден клад из двух серебряных чаш и сассанидских монет V-VI в. в Зародятах на р. Туе; в 1841 г. стало известно о находке там же медного всадника; в 1844 г. в Петербург доставлено было 15 серебряных шейных гривен из починка Шатрова на р. Сепычъ. В 1851 г. в собрание гр. Строганова поступил известный Таманский клад мелких серебряных вещей …избранная коллекция доставленных им предметов, в количестве 60-70 номеров, о составе которой мы хорошо знакомы по изданию её в атласе г. Аспелина… Лучшие вещи этой коллекции происходят с городища Гарамихи (образки, пронизки с изображениями животных, разнообразные бляшки, бусы), с поля Беклемишева (золотая бляха, покрытая зернью, нефритовая поделка) и с р. Косьвы. Волегов написал статью «Краткое описание чудских городищ» (городища Лабовское, Гарамиха, Зародятское, Закаменское, Лаврятское, поле Беклемишева, Опутятское, Останинское костище).
Василий Алексеевич Волегов (1807-1864) происходил из строгановских крепостных. В 1824 г. был отправлен графинею С.В.Строгановой в «Школу земледелия и горнозаводских наук», окончил здесь курс, получил отпускную и возвратился в село Ильинское, где и служил до самой смерти. По смерти Волегова коллеции перешли к главному лесничему имения А.Е. Теплоухову. Александр Ефимович Теплоухов (1811-1885) родился в селе Карагайском Оханского уезда, в семье крепостного фельдшера.. По окончании курса в Ильинском двухклассном училище, а после – в Петербургской Строгановской школе земледелия до 1833 г. оставался столоначальником по столу текущих дел в канцелярии управляющего майоратом князя В.С.Голицына…
…первою ласточкою для А.Е. Теплоухова был крестьянин И.К. Зобачев с Ломоватовки, принесший медный горшочек с бактрийскими монетами и целую кучу интересных сведений, любопытный старик, с которым после он поддерживал постоянные сношения. Позднее открыт был ряд богатых городищ на р. Иньве, очень расширивший район коллекции и давший массу вещей. Местонахождения с р. Косьвы известны были А.Е. Теплоухову также рано; о них имел сведения уже Велегов. В 1879 г. А.Е. Теплоухов здесь исследовал остатки Останинского костища. …В 1868 г. он (А.Е. – Л.Г.) доставил гр. Строганову упомянутый горшочек с монетами, в 1872 г. – Вереинский клад из трех сасанидских блюд, в 1875 г. сасанидскую чашку из деревни Ямских, в 1878 г. Калгановский (Мальцевский) клад из трех сасанидских блюд и кувшина …изображение жабы (атлас Аспелина, № 568) и бюст трёхликого существа (там же № 643)» (Древности Камской Чуди по коллекции Теплоуховых. Атлас рисунков с предисловием Спицына А.А. СПб., 1902. С.1-9).
После «Древностей Камской Чуди» фотографии произведений пермского литья публиковались неоднократно. В 1906 г. А.А. Спицын опубликовал новую работу «Шаманские изображения», где собрал весь имеющийся материал по коллекциям ПЗС. К материалам коллекций ПЗС, как по публикациям Спицына, так и в собраниях российских музеев, обращались многие российские ученые. Так, их анализировал В.В. Чарнолуский в монографии о саамском фольклоре «Легенда об олене-человеке», где автор выявил интересные параллели между сюжетами о человеке-олене Мяндаше и изображениями на пермских бляшках. Анализировались пермские бляшки Б.А. Рыбаковым, в частности, в его монографии «Язычество древних славян» как иллюстрации космогонических мифов о шамане и небесных лосихах, которые Б.А. Рыбаков относил к далекому от славянского мира сибирскому фольклору этнически разных народов, но видел в нем и отголоски общих религиозных представлений человечества той эпохи, когда господствовало охотничье хозяйство.
В 1988 г. пермскими учеными археологом Обориным В.А. и этнологом и историком Чагиным Г.Н. был подготовлен и издан альбом-каталог «Чудские древности Рифея: пермский звериный стиль» (Пермь, 1988), который стал существенным вкладом в освещение проблемы зарождения и развития искусства металлического литья или ПЗС. В названии альбома авторами было впервые использовано слово «Рифей» – древнее литературное название Урала еще со времен античных авторов. Возвращаясь сегодня в одной из своих статей к истории подготовки альбома-каталога к изданию, Г.Н. Чагин подчеркивает, что с одной стороны, в науке сложилась чрезвычайно ценная в методологическом плане концепция о том, что в произведениях ПЗС запечатлен комплекс верований и ритуалов, являющийся ценнейшим историко-этнографическим источником, но с другой стороны, на момент издания альбома-каталога эта концепция широко в исследованиях не использовалась, хотя, начиная со второй половины XIX в. и до настоящего времени опубликовано немало трудов, посвященных проблеме зарождения и развития ПЗС.
Среди этих трудов Г.Н. Чагин выделил работы Л.С. Грибовой, этнографические наблюдения которой сыграли важную роль в изучении ПЗС, но и они не исчерпали всей глубины материала. Вывод Л.С.Грибовой в работе «Пермский звериный стиль: проблемы семантики» (М., 1975) о том, что на изображениях блях читаются «записи родовых преданий» и прежде всего – преданий о чуди, глубок, но недостаточен, по мнению Г.Н. Чагина, для осмысления области космогонического содержания изображений. Б.А. Рыбаков в своих работах, по словам Г.Н. Чагина, отмечал только частные сюжеты и в целом не оценивал искусства металлического литья как часть сокровища мирового уровня. Таким образом, подытоживает Г.Н. Чагин в названной статье, даже сейчас взгляды древних художников, рисовавших сюжеты блях и выразивших свое отношение к окружающему миру, до конца не воссозданы. Причины недостаточного использования, по его мнению, заключались в отсутствии этногенетических преданий коренных народов Урала (Чагин Г.Н. Птицы и звери, боги и духи в бронзовом искусстве Рифея // Вестник Пермского университета. История. Выпуск 1(15). 2011. С. 127-133).
Важное замечание, которое лишний раз свидетельствует об умозрительности концепции, согласно которой единственными создателями ПЗС были предки финно-угорских народов Урала и Прикамья. Ведь совершенно недостоверно, чтобы представители «финно-пермского массива», из которого уже в середине II тыс. до н.э. выделилась прапермская общность – создатель ананьевской и послеананьевской культуры, – не оставили этногенетических преданий, проливавших свет на мировоззрение, отразившееся в сюжетах ПЗС. И нужные предания были обнаружены Чарнолуским только у саамов Кольского полуострова. Это были, например, найденные в саамском фольклоре сюжеты о человеке-олене или Мяндаш-парне, которые по оценке Чарнолуского, соответствовали сюжетам, изображенным на пермских бляхах с «человеком-лосем». Мнение Чарнолуского разделили многие ученые, среди них Б.А. Рыбаков, а из современных ученых – Г.Н. Чагин. Объяснили данное явление тем, что предки саамов происходили из северных районов Урала и Западной Сибири, значит, подобные мифы должны были бы иметься и там, но потом исчезли. Ничего другого, естественно, и не могли предположить.
Я исследовала саамские мифы, проведя сравнительный анализ с древнерусскими солярными сказаниями, и обнаружила, что именно древнерусские сказания были источником для саамских сюжетов. Следовательно, эти сюжеты были восприняты саамами уже в Восточной Европе, возможно, только на Кольском полуострове, а не принесены ими со своей прародины, что и объясняет отсутствие этих сюжетов и в этногенетических преданиях «коренных народов Урала», и у финно-язычных народов Прикамья (Грот Л.П. Индоевропейский субстрат на севере России (на примере солнцепоклонства) // Чарнолуские чтения: саами в динамике современной культуры. Материалы IV Международной научно-практической конференции. Ч.1. Мурманск, 2011. С. 23-47; её же. Солярные культуры в саамской и древнерусской традициях: проблематика исследования // Модель мира коренных малочисленных народов Арктического региона: динамика взаимодействия языка и культуры в условиях глобализации и регионализации: материалы международного научно-практического семинара. 29-31 октября 2012 г. / отв. ред. О.Н.Иванищева. Мурманск: МГГУ, 2013. С.19-36). Кстати, в сердце саамских поселений на Кольском полуострове имеются и чудские гидронимы. С севера в Умбозеро, в губу Чудилухт впадает река Чуда. Чуда берет начало в Чудозере в Карелии.
Возвращаясь к указанной статье Г.Н. Чагина, посвященной истории подготовки и издания альбома-каталога, хотелось бы обратить внимание вот на какой момент. Автор статьи убедительно обосновывает в ней укорененность ПЗС именно в Прикамье, поскольку сюжеты металлического литья находят свои аналоги в других видах изобразительного и декоративно-прикладного искусства региона. В частности, зарождение и ранний этап звериного искусства, по словам Г.Н. Чагина, иллюстрируют рисунки Каповой пещеры и Писаного камня на р. Вишера, а также образцы объемной деревянной скульптуры в виде бытовой и культовой посуды (сосуды в виде лосихи, ковша с рукоятями в форме головы лебедя или уточки) из Горбуновского торфяника III-II тыс. до н.э. (возле г. Нижний Тагил), орнамент глиняного сосуда в виде плывущей утки и оленей из раскопок поселений Бор III середины II тыс. до н.э. (Добрянский р-н), изображения костяных рукоятей ножа в виде головы лосихи, лопаточки с гравированной фигурой медведя из Пижемского городища V-III вв. до н.э. (Советский р-н Кировской обл.)
Удивительная сохранность традиций ПЗС подтверждается такими находками, как бляха с изображением богини VI-VII вв. из устья р.Тимшер и деревянное скульптурное изображение Параскевы Пятницы XVII в. из пос. Ныроб (Чердынский р-н). Г.Н. Чагин обращает внимание на то, что бляха и скульптура имеют одинаковые композиционные черты, хотя между ними диапазон в тысячу лет, из чего делается закономерный вывод: пермская деревянная скульптура создавалась на основе общих верований и на примерах искусства металлической пластины. Сходство обнаруживают также изображения на металлических подвесках и изображения животных на жилище и хозяйственных постройках, а кроме того интерьерная роспись по дереву и на крестьянской посуде (уточки-солонки) V-III вв. до н.э. (Чагин Г.Н. Указ.соч.). Таким образом, преемственность традиций звериного стиля в Прикамье прослеживается с V в. до н.э. и на протяжении более двух тысяч лет. Понятно, что у их истоков должны лежали какие-то важные духовные ценности.
Последней значительной публикацией, посвященной пермскому звериному стилю, является книга пермского искусствоведа и историка Доминяка А.В. «Свидетельства утраченных времен: человек и мир в пермском зверином стиле» (Пермь, 2010). Эту работу характеризуют как настоящую энциклопедию пермского звериного стиля. А.В. Доминяк дал подробную классификацию предметов пермского звериного стиля, а также классифицировал сюжеты, запечатленные на этих предметах. Автор разобрал и описал практически все предметы пермского звериного стиля из множества музеев – от Государственного Эрмитажа и Государственного исторического музея до Чердынского краеведческого музея и коллекций Пермского государственного университета. Кроме того, автор предпринял попытку реконструировать картину мира древних авторов ПЗС.
Приведенный список публикаций, посвященных ПЗС, свидетельствует о серьезном внимании, которое уделялось ему в науке, что естественно – источник-то уникальный! Кроме публикаций альбомов-каталогов, проблемами этнической идентификации ПЗС, анализом семантики его произведений, выявлением мировоззренческой основы его творцов занимались многие крупные археологи, этнографы, историки. Только за последнее десятилетие по этой проблематике опубликовано немалое количество работ учеными Перми, Екатеринбурга, Ижевска, Томска и др. И все же неизменным рефреном в рассуждениях о ПЗС звучит мотив о его недостаточной изученности. Два кардинальных вопроса остаются предметом нескончаемых дискуссий между учеными.
Первый – место возникновения ПЗС. Одним из центров возникновения считается Прикамье с истоками в ананьинской культуре, что было показано выше. Помимо Прикамья называют Томское Приобье периода кулайской культуры – археологической культуры Западной Сибири периода серед. I тыс. до н.э. до серед. I тыс. н.э. Этнически кулайская культура отождествляется с предками самодийцев. Есть исследователи, которые предполагают, что произведения ПЗС явились результатом активного историко-культурного взаимодействия населения указанных регионов, поскольку произведения кулайской металлопластики имеют широкий круг аналогов в культурах эпохи железа не только Западной Сибири, но и Урала, а также прилегающих к нему областей (Панкратова Л.В. О возможных истоках иконографии образа медведя в кулайской металлопластике // Вестник Томского государственного педагогического университета. №9 (162), 2015).
Второй вопрос, о котором горячо спорят – это вопрос о том, какому этносу следует первенство в создании ПЗС. Довольно долго в науке бытовало убеждение, что автохтонным населением Прикамья были угры (влияние идей Д. Европеуса), которых в эпоху великого переселения народов постепенно вытеснили коми-пермяки (см. например, Теплоухов А.Ф. О происшедшей некогда смене угров пермяками на Верхней Каме, коми на Верхней Вычегде и удмуртами на Чепце // Ученые записки. Том XII, вып.I.; Труды Камской археологической экспедиции. Вып. III. Пермь, 1960. С. 270-274). Согласно сторонникам этой концепции, именно угорское население как коренное население края стояло у истоков металлопластики ПЗС, а коми-пермяки как пришельцы заимствовали уже существовавшие здесь традиции. Под влиянием этих взглядов, несмотря на то, что коми-пермяки в числе многих малых народов являлись с XVIII века объектом изучения Императорской Академии наук, Русского Географического общества, ученых Московского, Казанского и Санкт-Петербургского университетов, по словам современного исследователя В.С. Дерябина, в досоветской историографии коми-пермяки представлялись забитым и невежественным народом, давно забывшим свою историю и древних предков.
Поворотным моментом в изменении взглядов на участие предков коми-пермяков в создании ПЗС стали исследования видного этнографа Л.С. Грибовой (1933-1986). О значительном вкладе Л.С. Грибовой в изучение ПЗС рассказывалось на конференции, посвященной её 80-летию в 2013 г. в Кудымкаре. Поскольку работы Л.С. Грибовой расцениваются как важный этап в изучении ПЗС, полагаю уместным привести несколько фрагментов из статей, опубликованных на основе материалов конференции.
В статье В.С. Дерябина выделяется заслуга Л.С. Грибовой в реконструкции духовной культуры древних пермян на основе детального анализа коллекций ПЗС, что расценивается В.С. Дерябиным как подлинное научное открытие в отечественной этноархеологии. В результате этого анализа Л.С. Грибова сделала в своих трудах фундаментальные выводы, которые на многие годы вперед определили направление научных исследований этнической истории коми-пермяков. Согласно ее выводам, основанным на анализе археологических материалов, коми освоили территорию Приуралья в эпоху железа, которая началась с ананьинской культуры (VIII-III вв. до н.э.), явившейся базой развития пермских племен и оказавшей сильное влияние на культуру племен, населявших бассейны рек Печеры, Северной Двины, Беломорье, район озер Лача, Вожжа, Кубенское и Белое (каргопольская культура) и Верхнее Поволжье. Л.С. Грибова утверждала, что ананьинская культура сложилась на базе ряда местных культур бронзового века под влиянием более южных и сибирских культур, а в процессе развития они испытали сильное влияние скифской культуры, в ней сосуществовали, а затем и слились несколько разных стилей искусства.
На богатом этнографическом материале, подчеркивает В.С. Дерябин, Л.С. Грибова доказала, что многие образы пермского звериного стиля несут древние религиозные верования приуральских народов: удмуртов, мари, коми-зырян и коми-пермяков, и выразила несогласие с мнением ряда упомянутых ранее ученых об угорском происхождении пермского звериного стиля. Соглашаясь с высказываемым ранее мнением о том, что в основе металлической пластики лежит их тотемистическое предназначение, Л.С. Грибова сделала вывод, что видовое различие зооморфных создателей мира предполагает первоначальные тотемы первичных экзогамных групп, а также различие их у разных племен или фратрий. Свои доводы Л.С. Грибова подтверждала коми-пермяцкими сказками, в которых сказочные персонажи попадают в потусторонний мир, возвращаясь через некоторое время обратно: в мир живых людей. Мифология коми-пермяков богата сюжетами, когда с помощью животных-сородичей-тотемов человек наделялся способностью летать, плавать, ходить под землей и т. д. (Дерябин В.С. Научные заслуги Л.С. Грибовой в развитии российской этноархеологии // Этнокультурное наследие пермских финнов. Материалы Всероссийской научно-практической конференции «Этнокультурное наследие пермских финнов в истории России», посвященной 80-летию известного этнографа Л.С. Грибовой и 25-летию сектора истории и культуры коми-пермяцкого народа» 21-22 июня 2013 г., c. 9 -12).
В статье пермского историка и этнографа Г.Н. Чагина отмечалось, что Л.С. Грибова, исследуя семантику звериного стиля, пришла к заключению о том, что бляхи со сложной композицией отразили представление предков о трех мирах Вселенной – нижнем, среднем, верхнем, а мелкие зооантропоморфные бляхи – принадлежность к конкретному роду, фратрии и племени. Причем часть блях со сложными композициями, по мнению автора, явилась изобразительной формой и племенных преданий, фрагменты которых записали исследователи прошлого, но самому автору удалось их немало услышать от сельских коми-пермяков, особенно много в родном Кочёвском районе, и использовать для реконструкции мировоззренческих представлений предков. В своем обобщающем труде «Пермский звериный стиль. Проблемы семантики» (1975) Л.С. Грибова затронула вопрос о приуральской чуди. Используя разнообразные народные предания о чуди, она пришла к выводу, что этим названием обозначались предки финно-угорских народов, в том числе и коми-пермяки, от которых до нас дошли предметы металлического художественного литья. Поэтому справедливо, по ее мнению, считать предков коми-пермяков создателями уникального искусства, которое признано сокровищем древнего культурного наследия (Чагин Г.Н. О Любови Степановне Грибовой – этнографе // Этнокультурное наследие пермских финнов. Материалы Всероссийской научно-практической конференции «Этнокультурное наследие пермских финнов в истории России», посвященной 80-летию известного этнографа Л.С. Грибовой и 25-летию сектора истории и культуры коми-пермяцкого народа» 21-22 июня 2013 г., с. 24-28).
Итак, идея о том, что ПЗС является наследием культуры предков пермских финнов – наследников прапермской этнолингвистической общности ананьевского периода – заняла с 60-70-х годов доминирующее положение в исследованиях ПЗС, где решающую роль сыграли труды Л.С. Грибовой. А за камской чудью закрепился статус предков пермско-финских народов, в том числе и коми-пермяков. Увлеченность Л.С. Грибовой идеей фратриальной или межфратриальной символики, по ее мнению, отразившейся в произведениях ПЗС (например, изображения лося толковались Л.С. Грибовой как символы «фратрии лося/оленя») и племенным тотемизмом критиковалась Б.А. Рыбаковым, поскольку сужала горизонты исследования такого источника как культовое литье.
С 90-х годов «угорская доминанта» в этнической интерпретации ПЗС вернулась в науку и получила развитие в работах известного пермского археолога А.М. Белавина, который стал рассматривать ПЗС как явление угорской культуры. В качестве аргументации А.М. Белавин ссылается на то, что бляхи-медальоны и плакетки в виде летящей птицы с антропоморфной личиной иллюстрировали такие угорские и урало-алтайские представления, как «душа-птица» человека, как птицеподобный характер души шамана (птица на головных уборах, птицеподобные «наголовники» на обско-угорских граффити, орнитоморфные накосники обских угров и т.п.), как мать-зверь, порождающая шамана (как правило, в представлении обских угров это орлица с железными крыльями), а также как гигантская мифическая птица крылатый Карс. Все эти образы, по убеждению А.М. Белавина, естественно воспринимается как яркий угорский «фон» этого сюжета на бляхах-медальонах и плакетках и должен считаться этномаркирующим. Кроме того, дополняет А.М. Белавин, в этнографическое время зафиксированы представления манси о птицах, как о неких мифических предках (Белавин А.М. Об этнической принадлежности пермского средневекового звериного стиля // Журнал «Труды Камской археолого-этнографической экспедиции. История. Исторические науки. Пермь, 2001, № 1-2: подобные взгляды представлены также в других трудах: Белавин А.М., Иванов В.А., Крыласова Н.Б. Угры Предуралья в древности и средние века. Уфа, 2009; Белавин А.М. Пермский звериный стиль как явление угорской культуры // Северный археологический конгресс. Тезисы докладов. Екатеринбург – Ханты-Мансийск, 2002).
Взгляды А.М. Белавина резко критикуются целым рядом исследователей. В качестве примера приведу статью С.Н. Коренюка, А.Ф. Мельничука и Г.Н. Чагина, где отмечается, что «…к настоящему времени в изучении этнокультурной истории таёжного Приуралья в эпоху железного века (ранний железный век – средневековье), наметился серьезный крен в сторону определения древних культур (ананьинская, гляденовская, ломоватовская, ранний этап родановской) в рамках обширной ”угорской ойкумены”, где высокоразвитый «древнеугорский этнос» культуртрегеров (металлургия, гончарство, коневодство, изобразительное искусство и т.д.) резко доминирует над невзрачным и обедненным культурным миром древних пермян. Данную позицию в историографии археологии таежного Приуралья развивают А.М. Белавин, его ученики, а также ученые, не являющиеся специалистами по археологии отмеченного региона. В то же время, большинство археологов Пермского края, а также учёные Удмуртии, непосредственно занимающиеся этнокультурными процессами в Верхнем Прикамье в эпоху железного века, отстаивают традиционную точку зрения о доминировании в этом регионе древнепермского этноса, связанного с далёкими предками народов коми и удмуртов.
Естественно, А.М. Белавину и его последователями в качестве одного из основных выразительных этнических «угорских маркеров» был определен художественный металл таежного Приуралья, утвердившийся в историографии после трудов А.В. Шмидта под понятием «пермский звериный стиль»… При интерпретации древностей железного века таёжного Приуралья А.М. Белавин навесил на нас ярлык ”пермских автохтонистов” и сторонников трудов А.П. Смирнова, якобы проповедовавшего ”идеи извечности пермских народов” (ссылки на конкретные высказывания А.П. Смирнова, как всегда не приводятся). Однако А.М. Белавина и его коллег нельзя определять явными сторонниками ”диффузионизма” и ”миграционизма”, так как они, опираясь на труды В.Н. Чернецова, бездоказательно навязывают в историографии ”автохтонность и извечность угров” в таежной зоне Прикамья как минимум с неолита…
Появление ”угорского взгляда” на происхождение пермского звериного стиля в первую очередь связано с работами Ф.А. Теплоухова, который, очевидно, проникся популярной ”угорской теорией” Д. Европеуса, бывшей ”дилетантской даже для своего времени”. Однако взгляды Ф.А. Теплоухова нашли достойную критику у выдающегося пермского историка А.А. Дмитриева, который заключил: ”Особенно рискованным кажется положение, будто Пермская Чудь была Угорским племенем. Зачем же называть тогда эту Чудь Пермскою? В письменных памятниках Пермь упоминается уже в XI в. там же, где мы знаем её и впоследствии, будучи всегда окружена народами Угорского племени, и русский народ словом Чудь безразлично назвал всех чуждых аборигенов страны Пермской и Угорской групп народов и доселе не отличает Пермской Чуди от Угорской…” …Однако в настоящее время существуют многочисленные исследования по истории, ономастике и археологии таежного Приуралья, аргументировано противостоящие ”угорской концепции” А.М. Белавина, на которые он и его последователи не могут достойно ответить.
Впервые после долгого перерыва, в противовес устоявшейся точке зрения, что в создании классических изделий пермского звериного стиля участвовало населения ломоватовской культуры, рассматриваемой основными её исследователями в рамках развития средневекового финно-пермского этноса выступила Л.В. Чижова, которая в одной из статей определила место приуральских культовых художественных изображений в ”угро-самодийском” культурном пространстве. Пермский звериный стиль рассматривался исследователем в системе единого урало-сибирского культового литья, на основании чего было отмечено, что его изображения на территории лесной зоны Евразии ”достаточно одинаковы, чтобы отнести их к одной категории вещей и анализировать в совокупности. Следовательно, не правомерно вводить ограниченно географический термин типа «пермский», поскольку он сужает понятие и не соответствует действительности”.
…если вывести из сферы пермского звериного стиля наиболее выразительное для него плоское т.н. «плакетное» литье (а это одиночные и многофигурные изображения ящеров, человеко-лосей, зоо-орнитоантропоморфных фигур), то следовало бы относительно согласиться c мнением Л.В.Чижовой. Однако именно эти высокохудожественные изделия в большинстве своем найдены в верхнекамских районах Пермского края. Только в таёжном Приуралье на этих плакетках широко распространены изображения ящеров и человеколосей, образы которых для средневекового культового искусства Западной Сибири совершенно не характерны. По справедливому заключению Г.М. Бурова, именно только пермские плакетки обладают высоко художественными сложными сюжетами, в то время как западносибирские и печорские изделия отличаются более низким художественным оформлением. Таким образом, исключение Л.В. Чижовой этих высокохудожественных изделий из круга пермского звериного стиля явно выхолащивает суть самого термина, утвердившегося в течение десятилетий, как в научной, так и искусствоведческо-музейной среде…
…Характерно, что первоначально Л.В. Чижова беспристрастно рассматривала урало-сибирское культовое литье ”как специфическое явление, свойственное предкам нынешних представителей пермской, угорской и самойдийской ветвей уральской языковой семьи, т.е. как явление полиэтническое”. Но затем исследователь в силу не известных нам причин исключила из числа создателей этого художественного события в таежной полосе Урала и Западной Сибири предков народов коми. Нам стоит отметить и то, что, к сожалению, до настоящего времени не проведено детального художественно-морфологического и технологического сравнительного анализа металлических культовых образов Приуралья и Западной Сибири, что делает точку зрения представителей “угорского вектора” в археологии таёжного Приуралья весьма уязвимой.
Во второй половине 90-х гг. ХХ в. А.М. Белавин поднимает из историографического подвала гипотезу А.Ф. Теплоухова, изданную им в 1924 г, в которой ставился вопрос о полном доминировании в эпоху раннего средневековья на просторах таёжного Приуралья угров и о смене их в эпоху позднего средневековья пришедшими невесть откуда с севера пермским населением. Эта статья не вызвала особого резонанса в археологии Приуралья и в дальнейшем стала библиографической редкостью, отчего вариант этой работы был переиздан в г. Перми в 1960 г. Определенное критическое замечание в сторону точки зрения А.Ф.Теплоухова высказал А.В.Шмидт: ”Поэтому я никоим образом не могу согласиться с выводом А.Ф. Теплоухова, который в своей очень интересной и содержательной работе, кажется, хочет считать угорскими все пермские доисторические вещи. Среди этих предметов имеются угорские – в этом я совершенно согласен – но наряду с ними постоянно встречаются и древне-пермские. Вообще вопрос о происхождении тех или иных древностей определённым народам очень сложен”. Именно к воссозданию старой «угорской» парадигмы в изучении памятников железного века таежного Приуралья приступили А.М. Белавин, его ученики и последователи…
…Однако, создавая ”угорский статус” раннесредневековых культур таежного Приуралья, А.М. Белавин попал в сложное положение. Средневековое изобразительное искусство населения Верхнего Прикамья имело явные истоки из художественных образов ананьинского и гляденовского культурных миров… К сожалению, А.М. Белавин, определяя ”пермский звериный стиль как явление угорской культуры”, практически не обращался к вопросам изучения его истоков. В коллективной монографии он лаконично упоминает об истоках пермского звериного стиля в направлении того, что ”многие распространенные образы возникают почти одновременно на территории гляденовской культуры в Предуралье и кулайской культуры в Западной Сибири”. Однако вместо того, чтобы объективно проанализировать мнения исследователей о процессе соотношения этих двух центров культового литья, А.М. Белавин неожиданно обращается к вопросу о генезисе западносибирских эполеотообразных застежек с фигурными изображениями голов медведей.
В настоящее время продолжается дискуссия о причинах появления эполетообразных предметов в Западной Сибири, то ли в результате культурных взаимоотношений, то ли конвергентных явлений. А.М. Белавина явно смутили изображение медведей в ритуальной позе на щитках западносибирских эполеотообразных застёжек, что давало возможность его оппонентам полагать, что и иконография этого образа привнесена в Западную Сибирь из Приуралья. Тем более, что в свое время один из авторов статьи высказал мнение, что ”именно гляденовские древности связаны с появлением самого раннего образа медведя в жертвенной позе в таежной полосе Евразии (Гляденово, Юго-Камск), формирование которого относится к началу I тыс. н.э.”… Нам представляется, что появление эполетообразных застёжек с изображениями медведей в Приобъе есть результат культурной трансляции из Южного Приуралья. Именно там, довольно рано, начиная с II в. до н.э. в некрополях кара-абызской и пьноборской культур появляются поясные крючки с изображениями распростертых медведей и их голов в ритуальном обрамлении. Учитывая, что памятники этих культурных кругов в Южном Приуралье рассматриваются исследователями приоритетно в рамках финно-пермской ”ойкумены”, то естественно следует полагать, что идея создания эполетообразных застежек и их трансляция в Западную Сибирь происходила из этого этнического мира, а не, наоборот, из кулайского, то ли ”угорского”, то ли ”самодийского” по происхождению. Следует отметить, что появление в эпоху раннего средневековья в Южном Приуралье как ”угорских”, так и «тюркских» элементов привело к изживанию предметов звериного стиля в древнем искусстве этого региона.
А.М. Белавин полностью игнорирует складывание основ пермского звериного стиля в рамках ананьинской культуры. Таким образом, и ананьинский культурный мир Прикамья, намного раньше пьяноборского, транслировал в Приобье свои художественные идеи, которые принимались и в определенной степени перерабатывались местным, очевидно, ”древнесамодийским” населением. Параллельно он ретранслировал в районы Северного Урала, воспринятые им образы звериного стиля из скифо-сарматского культурного круга, что впоследствии нашло отражение в ярких художественных образах усть-полуйского искусства… Плакетное культовое литье, как приуральское, так и западносибирское формировалось независимо в двух культурных центрах таежной Евразии в рамках ананьинско–гляденовского мира (Прикамье) и кулайской культуры (Приобье). Только творческий уровень древнепермских мастеров был намного выше, что объясняется возникшей в Верхнем Прикамье, по Г.М. Бурову, своеобразной школы или даже школ, создававших высокохудожественную металлопластику…
…Особенно вызывает иронию ссылка А.М. Белавина на тезисное мнение Е.П. Казакова о том, что раз для угров характерным является ”почитание шкуры животного, но если на юге это был конь (использование шкуры коня в погребальной обрядности Е.П.Казаков выделил в качестве одной из угорских черт еще в своих ранних публикациях), то для северных угров характерно почитание шкуры медведя”. Нам непонятна логика мышления уважаемых докторов наук. Всем известно, что погребения с захоронением коней и, возможно, с почитаемыми шкурами этих животных, частая поминальная практика у многих древних народов Евразии, помимо мадьяр-угров, (гунны, авары, печенеги, половцы и т.д.). Свойственны конские захоронения в погребениях людей для древних балтов и финнов, в частности для памятников летописной ”муромы” (VI-X вв.). В одном из муромских погребений с конем у умершего найдена подвеска с головкой медведя. По методике Е.П. Казакова и А.М. Белавина, Л.А. Голубева была просто обязана атрибутировать это захоронение как мадьяро-угорское… В связи с этим к этим исследователям возникает вопрос, где они обнаружили археологические свидетельства о почитании и использовании медвежьих шкур в погребальной практике средневековых народов таежной Евразии? Реальных фактов исследователи научной общественности не представляют. А то, что в этом обширном географическом регионе финские, самойдийские и угорские народы поклонялись бурому медведю, есть банальная истина…
…Появление в IX в. в Пермском Приуралье значительного количества богато декорированных поясных пряжек с центральной фигурой медведя, который сочетался часто с другими фигурными зооморфными изображениями, явилось диссонансом в традиционном прикамском иконографическом облике ”хозяина тайги”. Во всяком случае, можно говорить о проникновении из Западной Сибири в Прикамье нового течения в художественном оформление облика медведя в поясной гарнитуре. Однако до сих пор неясно, являлись эти предметы импортом или копировались местными прикамскими мастерами, так как серьезного технологического, искусствоведческого и типологического анализов этих интересных предметов не проводилось…
…Итак, утверждать в археологии таежного Приуралья положение о том, что изделия пермского звериного стиля являются ”угорским культурным явлением” нет никаких оснований. Взгляды А.М. Белавина очень эклектичны и построены на противоречивых и слабодокументированных источниках. На наш взгляд, оригинальное высокохудожественное изобразительное искусство древних пермян занимает весомое положение в системе Урало-Сибирского культового литья. Совершенно оправданно положение Ю.П. Чемякина и С.В. Кузьминых о том, что ”причины синхронного возникновения культовой металлопластики в Волго-Уральском и Урало-Сибирском регионах могут быть одни и те же и связаны… с близкими культовой практикой, верованиями и магическими обрядами… Сходство же образов может объясняться этнокультурной близостью… и, соответственно, сходной мифологической картиной мира (имеющей общие прауральские истоки), а также средой обитания и обусловленного ею хозяйств» (Коренюк С.Н., Мельничук А.Ф., Чагин Г.Н. Об угорском фоне в этнической интерпретации высокохудожественных изделий пермского звериного стиля // Этнокультурное наследие пермских финнов. Материалы Всероссийской научно-практической конференции «Этнокультурное наследие пермских финнов в истории России», посвященной 80-летию известного этнографа Л.С.Грибовой и 25-летию сектора истории и культуры коми-пермяцкого народа» 21-22 июня 2013. Кудымкар, 2013, с. 28-52).
Я посчитала нужным привести пространные выдержки из статей пермских, уральских и западносибирских археологов и этнографов для того, чтобы показать, что почти двухсотлетний период самого пристального изучения ПЗС не привел исследователей к надежным выводам по основополагающим вопросам. Ученые констатируют, что произведения культового литья, обнаруживавшие сходные черты с ПЗС, охватывают гигантскую территорию лесной зоны Евразии, в Урало-Сибирском и Волго-Уральском регионах от Приобья до Прикамья и далее на север к Печёре и Югорскому полуострову и острову Вайгач. Ученые полагают, что произведения культовой металлопластики формировались в двух центрах: в Прикамье и в Приобье, но нет ответа на вопрос, формировались ли они независимо друг от друга или же были связаны общей культовой практикой. Нескончаемые дискуссии вызывает вопрос и об этнической интерпретации произведений ПЗС.
Я уже отметила выше, что комплексное изучение такого источника как ПЗС невозможно, если замыкать его в кругу финно-угорской этнической культуры и обособлять от древнерусской традиции, восходившей к эпохе расселения в Восточной Европе носителей ИЕ. Все основные сюжеты культового литья: изображения птиц с человеческой личиной, небесных лосей, трехъярусной космогонической композиции с богиней в центре и ящером внизу как олицетворением подземного мира, медведей в так называемой жертвенной позе и др. легко соотносятся с образами в сакральных традициях древних русов и ариев. Эту тему я раскрою во второй части данной статьи на примере рассмотрения различных типов изображения медведей: медведя, медведя-человека и человека-медведя в виде блях-медальонов и других предметов. Особый интерес представляет сюжет «медведь в жертвенной позе», который и будет подробно проанализирован во второй части статьи. Классическими для этого сюжета являются медальоны с реки Кын (пример: таблица XVII:12).
Как уже было сказано, произведения ПЗС неоднократно публиковались и демонстрируются на многих сайтах. Но мне показалось интересным показать читателям Переформата несколько иллюстраций из первого альбома «Древности Камской Чуди по коллекции Теплоуховых. Атлас рисунков с предисловием Спицына А.А.», на которых представлены изображения медведя – героя следующей статьи.
Продолжение следует…
Лидия Павловна Грот,
кандидат исторических наук
Перейти к авторской колонке
