В качестве финального аккорда (начало здесь и здесь). Многие годы назад в круг документов по истории славян попытались ввести так называемые «дощьки Изенбека», затем волюнтаристски переименованные во «Влесову книгу». Специалисты эти атаки отбили, но только на своем поле. Благодаря переменам в общественной жизни и появившейся свободе публикаций (как печатных, так и сетевых), вера в подлинность «Велесовой книги» внедряется в широкие массы.
Я не историк и не филолог, потому не стану говорить здесь о редукции согласных, графике текстов или хронологических нестыковках. В поисках ответа о происхождении этих текстов предлагаю вам пойти иным путем, а именно – обратиться к здравому смыслу.
Определенной важностью в истории обретения дощечек с древними текстами обладает господин Изенбек, о котором наиболее активный влесовец А. Асов пишет следующее: «Полковник артиллерии Али Изенбек, принадлежавший к древнему туркестанскому ханскому роду по линии деда (в крещении имя Изенбека было Федор Артурович). Он уже во втором поколении был петербуржцем, отец его – морской офицер, мать и бабушка, очевидно, происходили из русских дворянских родов» (Асов А. Тайны «Книги Велеса» М., Аиф-Принт, 2001).
Спрашивается, из чего очевидно, что мать и непонятно какая из двух бабушек происходили из русских дворянских родов (почему-то во множественном числе)? И куда у нас задевался еще один дедушка? Впрочем, есть занозы и посерьезнее в этом пассаже, и я к ним вернусь, но чуть ниже.
В этой же книге А. Асов упоминает версию писательницы и полониста Г.С. Беляковой, которая ссылалась «на некие загадочные документы, будто бы датированные 1921 и 1923 годами, из архивов туркестанской ЧК. Но в своей работе она не указала точных ссылок ни на архив, ни на номер сих документов, что почти всегда указывает на фальсификацию. Она утверждала, что после февраля 1917 года Али Изенбек со своим кокандским дедушкой Гани Изенбекханом перебрался в Бухару и находился при дворе эмира до сентября 1920 года, после чего исчез».
С Беляковой Асов спорит, но только по части перемещений Изенбека, потому что влесовцам надо, чтобы он участвовал в событиях гражданской войны совсем в другом регионе и там подобрал дощечки. Кокандский дедушка его совсем не беспокоит.
Россказни о туркестанских знатных предках Изенбека теперь в той или иной форме кочуют по интернету, просачиваясь даже на генеалогические сайты. Доказательств, ссылок на архивные документы – нет. Самые малограмотные спокойно пишут, что «Теодор [!!!] Артурович Изенбек», родившийся в Петербурге в 1890 г., был из беков, «его дед – бек, или князек, тюркского происхождения» (в частности т.наз. «академик» Ю.К. Бегунов в статье «Обретение Велесовой книги», 1993). А председатель «Фонда памяти Юрия Миролюбова», доктор экономических наук В. Перегинец, организовавший в 2006 году выставку работ Изенбека в Киеве, поведал журналистам, что родился Изенбек 3 сентября в 1890 г. в Самарканде.
Что смущает мой здравый смысл? Мелочи. «В крещении имя Изенбека было Федор Артурович». По логике, Изенбек родиться должен бы мусульманином, а потом быть крещен. Но, во-первых, при крещении не дают отчеств «Артурович», это совершенно исключено, а во-вторых, в Брюсселе Изенбек якобы просил звать себя именем арабским, Али. Выходит, что он родился мусульманином, был крещен, потом вернулся к вере предков. Скажете – бывает? Бывает. Но для таких метаний должны быть серьезные причины.
Кроме того, в отличие от людей, искренне (надеюсь) полагающих, что окончание фамилии «-бек» неминуемо должно означать среднеазиатского помещика, я знаю, что, к примеру, в слове «хавбек» нет ничего туркестанского. А еще я знаю, что в тюркских языках невозможно звукосочетание «изен». В цитированной книге А. Асов патетически восклицал: «Мало ли людей с такой фамилией и даже именем можно найти в Средней Азии?» Слушайте, ну ведь Гугля, как говорится, всем нам в помощь!!! Нету в Средней Азии людей с фамилией Изенбек. Но ведь где-то они должны быть? Конечно. Есть и Изенбеки, и даже Изеншмидты. Догадались? Да, в Германии. Не знаю, существует ли сейчас, а в 1980 г. в матче с нашим тольяттинским Торпедо сошлась даже футбольная команда из ФРГ под названием «Изенбек».
И как тут не вспомнить, что по словам вдовы Ю. Миролюбова, Изенбек был… голубоглаз! (Асов А. Тайны «Книги Велеса» М., Аиф-Принт, 2001). И, разумеется, есть Изенбеки немецкого происхождения в столичном российском Петербурге. Учились в открытой в 1856 году по инициативе нескольких немецких семейств школе Карла Мая, где первые 25 лет и обучение-то велось на немецком. Вильгельм, Фридрих, Джон, Макс Изенбеки… о, как интересно… Артур Изенбек (1859-60) и Сергей Артурович Изенбек (1895-97).
Об Артуре мне ничего не попалось, и подтвердить или опровергнуть его службу морским офицером я не могу (да мне, собственно, и не нужно). Вот здесь, в серьезном сообществе, есть, к сожалению, бездоказательное утверждение, что он был бухгалтером на Балтийском заводе и умер, когда младшему сыну было всего 7 лет. Так что прошение о зачислении в Морской кадетский корпус писал брат Сергей.
Сергей Артурович Изенбек (1883-1962), моряк и артиллерист, после революции оставшийся в России – личность достаточно заметная. Кому интересно, почитайте его биографию тут. И не забудьте обратить внимание на два момента – он был православным и знал хорошо не только русский, но и немецкий, английский и французский языки.
О Федоре Артуровиче Изенбеке известно несравнимо меньше. Был прапорщиком, с началом Первой Мировой был призван из запаса в 1-й Туркестанский стрелковый парковый артиллерийский дивизион. В сентябре 1915 был награжден орденом Св. Георгия 4-й ст. Название дивизиона «Туркестанский» означает не этническую принадлежность служивших в нем людей, а дислокацию подразделений. Дело в том, что мусульманское население Туркестана в имперской армии не служило, платя вместо этого денежный налог. Хотя из инородцев на добровольной основе и формировались специальные полки, но это была кавалерия (Корниш Н. Русская армия 1914-1918 гг., 2005).
Спрашивается, какое отношение к подлинности «Влесовой книги» имеет родословная Изенбека? Непосредственное. Если кому-то очень нужно преподносить русского офицера-художника как азиата, то мне хочется понять – почему. Мало что в нашем мире происходит случайно. И уж точно не что-то, длящееся более полувека.
Ответ, вообще говоря, прост. С одной стороны, сразу по завершении Второй Мировой войны невозможно было признать, что сокровище славянское, хранящее откровение о силе русского народа и глубине его истории, спас от уничтожения человек с очень близко залегающими немецкими корнями. (Тем более на фоне попыток приписать немцам похищение или уничтожение дощечек.) С другой стороны, упоминание владык-ханов-правителей или хотя бы просто беков придает рассказу об обретении «Влесовой книги» респектабельности, необходимой как для дворянской в своей основе эмиграции, так и для нынешних плебейских масс в России. Ведь приписать ему родство с настоящими русскими дворянскими фамилиями в середине прошлого века в зарубежной диаспоре было нельзя, этот обман разоблачили бы сразу же. Знатный род, кажется, предполагает уважение к деяниям предков… а чтобы русские предки были Изенбеку не чужими, ему добавляют мать и бабушку из «очевидно дворянских родов».
Кто со мной еще не знаком, имейте в виду – я редкостная занудь. И как таковая не могла не задаться вопросом: а нет ли третьей стороны у нелепого привязывания Изенбека к Средней Азии?
Посмотрим, как все происходило. С разворачиванием Гражданской войны Изенбек встает в ряды Белой Армии, где сослуживцы не знают никакого Али, но знают Федора Артуровича – сначала штабс-капитана в Кубанском походе генерала Корнилова, потом полковника Марковской артиллерийской бригады. (Письмо взводного командира И.Э. Лысенко П. Филипьеву, 9 мая 1964 г.; Письмо полковника В.В. Шавинского П. Филипьеву, 18 июля 1966 г.; Письмо Н.В. Казакова П. Филипьеву, 20 декабря 1968 г. – все легко находится в сети, с архивной нумерацией).
Затем Изенбек эмигрирует, недолго выбирает место, где приживиться, и завершает свои странствия в Брюсселе. Ничем особо приметен не был, воспоминаний о нем бы вообще не осталось, не будь дощечек и Миролюбова… да, и еще картин. Хотя и о картинах, насколько я могу судить, известно лишь благодаря Миролюбову.
Фёдор Артурович Изенбек (автопортрет)
Миролюбов в книге «Славяно-русский фольклор», написанной в 1960-е годы, сказал: «Судьба свела нас уже за границей с покойным художником Али Изенбеком, как его знали бельгийцы в Брюсселе». У меня нет доступа в архивы, а влесовцы не приводят никаких документов, по которым можно было бы решить, как на самом деле звал себя Изенбек в Брюсселе. Нет в публикациях ни завещания, ни списков русских эмигрантов из немецких архивов, ничего. Что настораживает, так это ссылка на то, что под этим именем Изенбека знали бельгийцы. А как же основной, вне работы, круг его знакомств – многочисленная и активная русская община эмигрантов первой волны, сложившаяся в городе?
В наиболее раннем документе, попавшемся мне, заметке 1941 г., Миролюбов обходится не только без имени, но и без фамилии. Человек, у которого он обнаружил дощечки, назван просто «одним русским любителем старины» (Фонд 10143, опись 47 Архив Ю.П. Миролюбова, рулон 8, «По поводу одной старинной рукописи»).
В августе 1948 г. Миролюбов организовал выставку доставшихся ему в наследство картин. Превознося Изенбека до небес, называя его «крупнейшим Русским художником», приписывая ему создание первого отряда, из которого потом выросла вся Добровольческая армия, и расхваливая его заслуги в археологической экспедиции Фетисова, Миролюбов в достаточно многословной статье не называет имени, обходясь лишь фамилией (Фонд 10143, опись 47, Из архива Ю.П. Миролюбова. ГАРФ. Рулон 8, статья «Русская гордость», 20.08.1948). Однако в том же году Миролюбов отправил письмо в Сан-Франциско, в Русский Музей. И там уже стоит «А.Изенбек».
На пять лет переписка не то заглохла, не то за эти годы она не сохранилась. В 1953 Миролюбов пишет дважды А. Куренкову в Сан-Франциско. Упоминается «А.Изенбек» и просто «Изенбек». Тон весьма возвышенный. «Изенбек заслужил, чтоб о нем посмертно писали, как о человеке искусства и патриоте, понявшем ценность Дощек. Он был гениальнейший человек, художник первой величины и большой герой Гражданской Войны и такой же большой патриот» (Второе письмо Ю.Миролюбова А.Куру, 13.11.1953).
С 1954 г. начинается частичная публикация дощечек в эмигрантском журнале. И возникают вопросы, не всегда приятные. Результатом этого становится письмо Миролюбова от 16 июня 1956 г., адресованное С. Лесному, серьезно взявшемуся за изучение древних текстов «Влесовой книги». «Обрабатывать дощьки сам Изенбек не мог, ибо со славянским языком, а тем более с диалектами славянского языка, не был знаком совсем. Он говорил по-татарски, туркменски и, кажется, еще на одном из среднеазиатских языков. По-русски он говорил плохо, как это ни странно. Недостаток его речи, вероятно, происходил от вечно полупьяного состояния».
У меня такие финты всегда оставляют нехороший осадок. Русская гордость, патриот, любитель старины, понявший ценность дощечек, продержался в этом статусе аккурат до первых сомнений в подлинности артефакта, и внезапно превратился в полуобразованного и вечно полупьяного типа?.. Как можно определить, что собеседник владеет туркменским и татарским (право, странный набор), когда он по-русски лыка не вяжет? Да и каким образом человек, плохо говорящий по-русски из-за невменяемости своего состояния, мог вызвать у Миролюбова желание побеседовать о своих творческих планах и пожаловаться на отсутствие материала для исторической поэмы, результатом чего и стало явление дощечек? (Письмо Ю.П. Миролюбова С. Лесному 11.11.1957 и другие его высказывания.)
И заметьте, речь идет о человеке, который умер в 1941 г. – т.е. своим поведением не мог уже изменить мнение о себе… однако оно поменялось.
Письмо Миролюбова к С. Лесному от 26.01.1957 выдает подводные течения с исключительной ясностью. «О том, фальшивка это или не фальшивка, я уже, кажется, Вам писал, что Изенбек плохо говорил по-русски, являясь по отцу туркменом, на что указывает самое его имя. Я хоть и учился славянскому языку в свое время, но так давно (полвека тому назад!), что уже ничего не помню». Отметим, что в письме полугодовой давности Миролюбов настаивал на том, что обрабатывал дощечки он сам, а не Изенбек, причиной указывая незнакомство Изенбека со славянским языком, теперь же он говорит о том, что и сам славянского уже не помнит. Однако он ведь помнил его, когда переписывал дощечки? И никак не мог забыть, продолжая эту работу не то 12, не то 16 лет.
В письмах к восторженно принявшему «Влесову книгу» Куренкову Миролюбов говорит, что он лишь может подтвердить, что дощечки существовали, остальное должны определять специалисты, не ему этим заниматься, хотя язык текстов явно древний. В письме поначалу скептически настроенному Лесному он настаивает на подлинности дощечек, опираясь на свою неспособность вспомнить церковно-славянский язык (хоть он и начинал обучение в духовном училище), но, главным образом, упирает на то, что Изенбек был слабограмотным туркменом.
Однако ссылка на «самое его имя» не означает ничего, ибо по документам тот был Федором с катастрофически немусульманским и неправославным отчеством и немецкой фамилией. Если он и стал называть себя в эмиграции Али (что не доказано, ибо известно лишь со слов Миролюбова) и даже принял мусульманство, то на его национальность/происхождение это никак повлиять не могло. Мало того, будь даже Изен действительно внуком бека и будь он Али, знать русский язык плохо он не мог, поскольку рос в Петербурге, обучался в Морском кадетском корпусе и служил в императорской артиллерии, куда людей необразованных даже младшими офицерами не допускали.
Что касается вероисповедания Изенбека в бельгийский период его жизни, то тут у нас, кроме всего прочего, есть под ногами очередная мелочь – картины, написанные им в Брюсселе. Мусульманин не мог писать такое количество обнаженной женской натуры, мусульманин не мог писать православный храм, мусульманин не мог писать картину «Явление Богородицы в парижском пригороде», о которой вспоминала организатор выставки русских художников-эмигрантов в Сан-Франциско Н.Ф. Бурова (журн. Первопоходник 23, 1975, с. 60-61).
Обращает на себя внимание не только идущее против фактов навязывание Изенбеку азиатских родственников, но и виляние в оценке его образованности и вредных привычек. Если с его пристрастием к выпивке и кокаину все понятно (его сослуживцы подтверждали наличие этих пристрастий еще в период Гражданской войны, см. упомянутые их письма к Филипьеву) – об этом естественно умалчивать как обнародуя сохраненные им дощечки, так и выставляя его картины, то с уровнем развития дело обстоит сложнее. Ведь для того, чтобы объяснить, почему в боевой обстановке человек собирает какие-то дощечки с нечитаемым текстом и хранит их все время поражений и отступлений, таскает с собой по Европе и не выбрасывает, осев в Бельгии, ему надо придать блеск и лоск интеллектуала. А для того, чтобы объяснить, почему он дощечки не берег и не переписывал ни сам, ни за компанию с Миролюбовым, да еще чтобы доказать, что он их не насочинял, приходится объявлять его полудиким полутуркменом.
Вот и получается, что поначалу Миролюбов заливается соловьем, расписывая связи Изенбека с Петербургской Академией наук и его заслугах перед археологической наукой (ГАРФ. Фонд 10143, опись 47, Рулон 8. Заметка Ю. Миролюбова «Русская гордость – художник Изенбек». 20.08.1948). А потом категорически меняет показания.
Между прочим, любопытно, что ни в одной публикации нет документальных подтверждений хотя бы участия Изенбека в экспедиции Фетисова, а тем более получения им звания корреспондента Академии наук. Хотя это очень важный пункт для истории открытия «Велесовой книги», им обычно утверждают способность Изенбека понять, какая ценность валяется на полу в разграбленной усадьбе.
Доказательство работы Изенбека нашлось… не удивляйтесь, опять же из уст Миролюбова. «Одно могу утверждать, что Изенбек был в прошлом участником археологической экспедиции профессора Фетисова, описанной в журнале «Нива» перед войной четырнадцатого года, где имелся и его портрет, по словам участника его батареи в гражданской войне, г-на Лысенко, рядового Национальной Гвардии в Сан-Франциско». (Письмо Миролюбова, цит. по: Асов А. Тайны «Книги Велеса» М., Аиф-Принт, 2001 – где приведено без атрибуции).
Мое занудство встает в позу и начинает внимательно присматриваться к свидетельству. Во-первых, пообщаться с Лысенко Миролюбов мог только после переезда в Штаты, т.е. после 1954 г. Через сорок лет после публикации фотографии в журнале. Во-вторых, в письме И.Э. Лысенко П. Филипьеву от 9 мая 1964 (Из архива Филипьева. ГАРФ. Фонд 10143, опись 80, рулон 16) четко сказано, что познакомились они с Изенбеком только во время Кубанского похода генерала Корнилова. Т.е. узнать его на фото в 1914 г. Иван Эрастович никак не мог. Остается лишь предположить, что дореволюционный номер журнала каким-то образом попался на глаза Лысенко в эмиграции и он узнал своего командира. Маловероятно, но не абсолютно исключено… Что только делать с тем фактом, что в этом же письме Филипьеву Лысенко называет и другой журнал и другой год? «…Принимает участие в большой экспедиции Академии Наук (кажется в 1912 г.) в Бухаре. Я видел фотографию экспедиции и на ней он в 1-ом ряду (Журн. Огонек)». Все сомнения по поводу того, когда и как он мог видеть это фото остаются. Возникают и новые – если в журнале был снимок, он мог быть только со статьей, а в ней указан был бы год точно. И если Лысенко опознавал Изенбека по фото, он мог банально ошибиться, спустя столько лет узнать не самого близкого знакомого на старом групповом фото непросто. Подписи же с фамилией, похоже, не было. Как, похоже, не был совсем в статье упомянут такой ценный и важный сотрудник экспедиции.
В этом же письме Лысенко говорит, что Изенбек времен Гражданской войны был «удивительно талантливый человек. Большой культуры, интереснейший собеседник, он был и на редкость блестящим командиром батареи». Трудно решить, насколько можно этому верить. Если в части, касающейся соединения артбатарей, отступления к Ростову и прочего причин сомневаться нет, то сведения о довоенной биографии Изенбека выглядят ненатурально. «Будучи призван для отбывания воинской повинности устр. вольноопредел. в 1-ый Туркест. стрел. артил. д-н. Отслужив срок и выдержал экзамен на прапорщика запаса. Туркестан и особенно Самарканд пленили его настолько, что он остается в Туркестане и становится членом корреспондентом академии наук. Участвовал в археологич. экспедициях».
В течение лишь года Лысенко был комвзвода в артиллерийском дивизионе, где служил Изенбек. Что за разговоры они должны были вести, чтобы полвека спустя Лысенко мог помнить никому не нужные подробности? В любом случае он неточен. Не хочу разбираться в том, как призывник мог быть вольноопределяющимся. Скажу лишь, что служить Изенбек мог не ранее 1912 г. (по достижении возраста). А в 1914/15 он был призван на службу в военное время. Так что на все «экспедиции» у него оставалось около полутора-двух лет. Прикиньте сами, много ли можно успеть сделать совершенно неподготовленному человеку, ранее археологией не занимавшемуся? Еще деталька – в дореволюционной России не было звания «член-корреспондент».
Между прочим, что-то не встречаются ссылки у влесовцев на Официальный справочник персонального состава Академии наук, где перечислены все корреспонденты АН за все годы. Если все же корреспондентство Изенбека будет подтверждено, равно как и его участие хоть в одной экспедиции, это будет означать лишь то, что он был отличным рисовальщиком (в переводе на современные термины – фотоаппаратом) и Академия отметила его как поставщика полезных для ученых материалов.
Я ни в коем случае не имею в виду, что Изенбек был плохо образован. Есть его картины, написанные, несомненно, человеком развитым. Есть письмо Н.В. Казакова П.Т. Филипьеву от 25.10.1968 (ГАРФ. Фонд 10143, опись 80, 2 рулон), в котором он сообщает о сведениях, полученных от подполковника С.А. Касьянова, дружившего с Изенбеком и бывавшего у него дома – о том, что Изенбек Касьянову читал в рукописи свой трактат-исследование «о влиянии монгольской культуры на русскую, изложенный хорошим русским языком». Тем не менее, я не вижу оснований говорить о том, что Изенбек был хорошо подготовлен как археолог и смог в потемневших, покоробленных, исписанных незнакомыми знаками поломанных дощечках, случайно увиденных им между боями, распознать такую ценность, которую надо сохранить во что бы то ни стало.
В целом, при рассмотрении базовой для истории обретения «Влесовой книги» фигуры Федора Артуровича Изенбека, приходится признать, что о нем рассказано слишком много баек, либо не соответствующих действительности, либо противоречащих фактам, либо (в лучшем случае) не подтвержденных документально. А единственное, в чем нельзя не согласиться с господином Асовым, так это в том, что когда люди в своей работе не дают «точных ссылок ни на архив, ни на номер сих документов, это почти всегда указывает на фальсификацию».
Изенбек был, сражался, эмигрировал, рисовал, работал в Брюсселе и умер там же. Это проверяемо и доказуемо. Остальное… увы. В результате провисает мотивация как собирания дощечек в неведомой усадьбе, так и их дальнейшего обязательного хранения без каких бы то ни было попыток использования.
Что ж, получив подтверждения того, что Изенбек жил, сражался в Белой армии и эмигрировал в Брюссель, где вполне мог быть знаком с Миролюбовым, я готова без доказательств поверить в то, что он умер в августе 1941 г. и что по завещанию все его имущество отходило Миролюбову.
Однако вот насчет наследства возникают вопросы, имеющие непосредственное отношение к «Велесовой книге». По рассказам влесовцев, кто-то украл из квартиры Изенбека абсолютно все дощечки и часть картин в тот период, когда хозяина уже не было в живых, а Миролюбов еще не вступил в права.
Я ведь предупреждала, что зануда, верно? Во-первых, завещание Изенбека не публикуется, и нет никакой возможности узнать, указывалось ли в нем количество картин. Кстати, интересно было бы посмотреть, как в официальной бумаге назван завещатель. В издании 1997 года «Книга Велеса» Асов пишет: «свидетельство о завещании Ф.А. Изенбека». И что это за свидетельство о завещании, чье и в какой форме? Во-вторых, даже если все было, как рассказано, наводит на размышления тот странный факт, что не только дощечки, но и картины так и не «всплыли» за минувшие десятки лет. Неужели нашлись такие поклонники таланта художника, что оставили себе якобы даже не десятки – сотни картин? А если их не продавали, то на кой они были нужны? Посмотрим, как разворачивались события во времени.
1941 год. Статья Миролюбова «По поводу одной старинной рукописи» (Фонд 10143, опись 47, Архив Миролюбова, рулон 8). Точной даты нет, но, судя по фразе «Автору не удалось почти ничего узнать о происхождении дощечек», написано после августа. Меня тут же начинают терзать «смутные сомненья». Немцы в Брюсселе, немцы продвигаются по горячо любимой Юрием Петровичем России. Не вступивший еще в права наследования Миролюбов решает заговорить вслух о дощечках только что умершего приятеля?..
Через сколько-то месяцев печати с дверей Изенбека были сняты. Обнаружилась пропажа. А. Асов («Книга Велеса», 1997) писал, что сохранилось обращение в департамент полиции о пропаже картин и дощечек за 1942 год. Приходится верить ему на слово. Хотя А. Кур в письме С. Ляшевскому от 11.03.1971 (ГАРФ Фонд 10243, опись 5, Архив С. Ляшевского, рулон 2) сказал, что «дело с присуждением наследства тянулось долго – года два или больше» и, соответственно, в 1942 Миролюбов не должен был еще иметь право жаловаться на кражу – спустя столько лет, да еще и говоря о чужой тяжбе, Кур мог ошибиться, а оставшееся в его памяти «долго» могло уложиться в 12-14 месяцев.
Из доступных мне документов есть лишь известие о том, что уже в 1944 г. Миролюбов разослал Брюссельским галереям запрос – не имеются ли у них картины и таблет (дощечки). Имеется с десяток ответов, на обороте одного из них написано рукой Миролюбова: «Из этих записей видно, что я искал пропавшие картины Изенбека, а главное Дощьки. 30 ноября 1953» (ГАРФ. Фонд 10143, опись 80, Архив П.Т. Филипьева, 16 рулон). Асов писал, что запросы эти датированы июнем-августом 1944. Т.е. временем после Нормандской высадки десанта… что, разумеется, не чернит наследника. Может, раньше не сообразил, а тут кто-то подсказал. Бывает.
Опять же, ответы на запросы не публикуются. А очень хотелось бы посмотреть, что точно искал Миролюбов и в каком количестве. Вообще-то, странная идея – искать похищенное в галереях… кто-то продал бы прям в этом же городе? Ну, допустим, дураки везде и всегда найтись могут, так что картины еще м.б., хотя и нелепо, но дощечки-то? С каких пор картинные галереи (которые ни разу не музеи) покупают ветхие досочки с неизвестным текстом на них?
Заметим, что из самого факта запросов следует вывод: в тот период Миролюбов подозревал в краже кого угодно, но не гестапо. Иначе с чего бы он высунулся с этой темой до ухода немцев из Брюсселя?
В 1948 г. появляется текст Миролюбова «Русские архивы в Европе»: «Многие архивы и библиотеки погибли за смертью их владельцев, другие подверглись расхищению. Как, например, небольшая, но ценнейшая библиотека покойного А. Изенбека. <...> Все эти дощьки были выкрадены, потерю этих дощьек надо считать тягчайшей».
В том же 1948 (ГАРФ. Фонд 10143, Архив Миролюбова, опись 47, Рулон 8) появляется заметка Миролюбова по поводу устроенной им выставки картин Изенбека. В ней он озвучивает версию о пропаже картин из мастерской. «За 19 лет пребывания в Бельгии Изенбек выставлял около 30 раз». Проверке это утверждение не поддается. Сомнения вызывает. Прежде, чем состоялась первая выставка, художник должен был написать хоть сколько-то единиц, т.обр. получаем в среднем по 2 выставки в год. Странно, что при этом латиноязычный интернет об этом великом художнике и слыхом не слыхивал, предлагая лишь классное пиво «Isenbeck». А русскоязычный поминает его только в связи с дощечками. Что можно сказать с уверенностью, ибо сохранился каталог – в 1936 г. Изенбек всего с тремя картинами участвовал в брюссельской выставке «Художники Восточной Европы» (1936).
Далее в заметке следует перечисление достижений более-менее конкретное: «Одна из его картин была приобретена Е.В. Королевой Елизаветой, другая Е.В. Принцессой Мари-Жозэ, третье полотно было приобретено для Городского Музея в Юккле. Целый ряд картин был приобретен местным крупным промышленником Mr Sanders, фабрикантом фармацевтических продуктов (полотен 15), несколько картин было куплено г-ном Детрэн Директором фабрики. Несколько полотен (около 12) было куплено фабрикантом Борнштейном, около 30 картин находятся в частных руках, около 50 было украдено из запечатанного аффициальными печатями (полицией), после смерти художника. Несколько десятков полотен были удержаны лицами, не имевшими на это права, наконец много картин он просто раздал еще при жизни. Одна находится у г. Шинкаренко, две у вдовы генерала Маркова, около 75-ти перешли по наследству Юрию Миролюбову».
Ставим галочки.
1 – Изенбек продавал свои картины, а это означает, что хотя бы время от времени у него было вполне достаточно денег для фотографирования ценнейших артефактов.
2 – За 6 лет владения потрясающими картинами Миролюбов не удосужился даже точно их пересчитать – их «около» 75.
3 – Кстати, вот не выпустить бы из памяти эту цифру – 75.
4 – Изенбек, работая художником на фабрике ковров, за 19 лет нарисовал… 15 + несколько + 12 + 30 + несколько десятков + много + 75 + 50 пропавших. Итого никак не менее 230-240 картин. По 13 в год? Всем бы нам такую производительность. Даже если мы, в отличие от Изенбека, не будем успевать еще и бухать и кокаинить…
5 – Самую большую и жирную галочку ставим около количества похищенных картин. Пятьдесят!
В заметке того же периода «Русская гордость – художник Изенбек» (ГАРФ. Фонд 10143, опись 47, Архив Миролюбова, рулон 8) Миролюбов сказал следующее: «Написанные им полотна, числом около 400, почти все несут в себе, если не восточный орнамент, так краски, поэзию». Какие там «почти все» несут отблески востока, сказать не могу, но в обнаруженных в интернете восточного колорита очень немного. Да и в выставлявшихся в Киеве в 2006 г. – тоже. Но это так, примечание мелким шрифтом. Куда важнее, что творческая энергия «вечно полупьяного» (письмо Миролюбова С. Лесному от 16.06.1956) художника била, как выясняется, даже более мощным ключом, чем рассчитанный по числам в соседней статье. Не 13 картин в год, а 20-21. Нда… В свободное от работы время… Бывает, наверное, как думаете?
В первом известном широкой публике письме А. Куру (26.09.1953) Миролюбов утверждал, что «после смерти Изенбека, благодаря небрежности хранения имущества последнего куратором дощьки исчезли». В чем могла выражаться эта небрежность, если, по словам Миролюбова, имущество было опечатано? Не мог же адвокат обеспечить круглосуточную охрану.
Во втором письме (от 13.11.1953) он уточнил: «Думаю, что вор в конце концов, не поняв, что у него в руках, а взял вообще, на всякий случай, с картинами. Картин и рисунков было украдено очень много». Представляете: забрался вор в опечатанную мастерскую, нагреб картин (не проверяла, сколько одна весит, но пять десятков явно потянули руки злоумышленнику), но ему все мало – спер и дощечки, просто так, для кучи.
Одна из картин Фёдора Артуровича Изенбека
Притормозим, а? Нынешние влесовцы обходят подводный риф, заявляя, что стибрили дощечки люди знающие. Но я сейчас о господине образованном, о Миролюбове, который с этими дощечками вожжался лет 15. Не мог он не представлять полную невозможность утаскивания их без заведомой цели и нужды именно в них. Чтобы их вынести все, не оставив ни одного осколка, вор должен был найти их в единой упаковке – ящике, например. Не собирал же он с полки обломочки. А дощечки даже без ящика весили килограмм десять. Это не брошка, которую сунут в карман и лишь потом поймут, что дешевка. Однако Миролюбов говорил, что их могли вынести случайно. Покоробленные, в пятнах, с отшелушивающимся лаком, поеденные древоточцем, как описывал их сам Юрий Петрович… Да, соблазнительная добыча, спору нет.
В письме Миролюбова С. Лесному (26 февраля 1956) упоминается просто кража, без версий о причинах: «Подлинники были украдены после смерти Изенбека, художника, из его ателье».
В сентябрьском номере журнала «Жар-Птица» за 1957 г. (ГАРФ. Фонд 10143, опись 47, Архив Миролюбова, рулон 10) Миролюбов, ставший редактором этого издания, пишет от лица редакции: «Впоследствии дощечки исчезли, но переписанный Ю.М. текст сохранился».
Гораздо пространнее Миролюбов высказался в письме, которое я датировать не могу, точно после 1953 и, вероятно, до 1959 г. «После его смерти ателье художника подверглось варварскому разграблению, и даже 3/4 его картин исчезли! Не говоря уже о «дощьках». Последние бесследно исчезли. То ли их истребил г. Валлейс, которого я подозреваю в краже картин, то ли взял адвокат Кооманс де Брашен, бывший куратором имущества под секвестром государства, не знаю» (цит. по: Асов А. Тайны «Книги Велеса» М., Аиф-Принт, 2001 – где приведено без атрибуции).
Примечательно, что А. Асов, принимаемый влесовцами как «историк», позволяет себе такие публикации – без указания адресата и даты. Это безграмотно как минимум. Однако, пусть его, примем цитированный отрывок за подлинное письмо. Не цепляюсь к тому, что в этой версии дощечки невесть почему уничтожены вором картин или в еще большей степени невесть зачем взяты адвокатом. Важно, что исчезло уже 3/4 картин – т.е. примерно 220-230, если Миролюбову досталось 75. Однако всего пятьдесят украденных картин называл сам Миролюбов в 1948 году. После этого они, похоже, перешли в разряд кроликов и стали интенсивно размножаться.
Лет через десять, в книге «Славяно-русский фольклор», написанной в 60-х годах, Миролюбов неожиданно сообщил: «Дощьки Изенбека пропали во время смерти художника или, может, изъяты гестапо вместе с 600 его картин». Мало того, что откуда-то внезапно выплыло гестапо, так и украденных картин уже не 50 и не 220, а аж шесть сотен!!! Хотя в заметке «Русская гордость» 1948 года этот же Миролюбов утверждал, что Изенбек написал их всего 400.
Слышите? Слышите голос Антона Семеновича Шпака? «Три магнитофона, три кинокамеры заграничных, три портсигара отечественных, куртка замшевая… три куртки».
Люди, вы после этого хотите, чтобы я верила Миролюбову хоть в чем-то? Да, возраст. Да, прошли годы. Но почему ж он всегда ошибается в одну сторону? И почему так беспардонно? 600 картин в мастерской бедного эмигранта? Прикиньте, сколько места они занимают. И сколько, кстати, стоит исходный материал для их изготовления. Чтобы представить себе такое, надо из ума выжить. И чтобы нагрузить работающего и пьющего внука турецкоподданного созданием 40 картин ежегодно – тоже с мозгами надо попрощаться. Ладно, Миролюбов… Но ведь современные влесовцы спокойно это все принимают и повторяют.
К «Книге Велеса» следующая пара абзацев отношения не имеет, но все же некоторые вещи настолько симптоматичны, что не могу удержаться, чтобы их не упомянуть. В ноябре 2006 г. в Киеве прошла выставка работ Федора Изенбека. Организовал ее председатель «Фонда памяти Юрия Миролюбова» Владимир Перегинец. Как водится в этой среде – академик (Малой академии искусств), а по совместительству экономист. Цитата с пресс-конференции: «На сегодня насчитывается около 150 работ художника, которые сейчас возвращаются из реставрации, сказал В. Перегинец». Поскольку везде он говорил лишь о встрече с Жанной Миролюбовой и передаче ею запасов покойного мужа, и нигде не упоминались иные владельцы картин, у которых фонд бы выкупал шедевры Изенбека, приходится признать, что размножались не только украденные картины, но и те, которые Миролюбов унаследовал. Правда, почему-то с меньшей скоростью…
Занятно бы разобраться с истинным положением Жанны Францевны, выступающей у наших влесовцев исключительно в качестве законной наследницы Миролюбова, которая передает Асову часть архивных данных, общается с Гнатюком и дарит картины Перегинцу. В письме А. Кура П. Филипьеву, июня 1967 (ГАРФ Фонд 10143, опись 80, Архив П.Т. Филипьева, рулон 5) однозначно говорится о «бывшей жене Миролюбова». В его же письме С. Ляшевскому, марта 1971 (ГАРФ Фонд 10243, опись 5, Архив С. Ляшевского, рулон 2) упоминается «первая жена Миролюбова». В обоих письмах разговор шел о том, что эта дама в Брюсселе в годы войны не могла/могла уничтожить дощечки.
А. Асов (2001) утверждал, что женился Миролюбов «в 1936 году, после двух лет знакомства с Жанной, немкой из старинного, но обедневшего дворянского рода, осевшего в Бельгии». На чем основано это заявление, не указывается. Данных о том, была ли именно Жанна «первой» и на 1967 год «бывшей» женой – в интернете не нашлось. Из формулировки «первая жена» следует вывод, что была и вторая. Если верить Асову, то второй была не Жанна. Вопрос: как она оказалась его «вдовой» и законной наследницей?
Возвращаясь к нашим баранам, должна познакомить вас с прелюбопытным расхождением версий у господина А. Асова. Вот что он пишет в письме Ю. Бегунову в апреле 2004: «Украли. И более всего вероятно: гестапо. Хозяин дома г. Валлейс всё валил на немцев, на гестапо, а Миролюбов подозревал самого г. Валлейса (он, де, продал или сжёг). К нему обращались и наши эмигранты с этими вопросами после войны, но Валлейс даже не открывал им дверь и не отвечал на звонки. Где-то в 60-х он и помер».
В каких разговорах и с кем Валлейс валил пропажу на немцев, совершенно непонятно. С послевоенными он не общался. Выходит, опять все лишь со слов Миролюбова? Закон непреложный: информация, полученная из одного источника, в обязательном порядке должна быть верифицирована. Заниматься этим влесовцы не будут никогда. Ленивы? Неграмотны? Знают, что все их построения посыпятся, как карточный домик? Вы пока выбирайте вариант ответа, а я вперед пойду.
Письмо вышеприведенное, хоть и лежит в сети в открытом доступе, все же не считается публикацией. А в публикации (Асов А. Тайны «Книги Велеса» М., Аиф-Принт, 2001) написано следующее: «Затем в дело вмешивается и гестапо, кое возглавляет господин Валлейс, ведь дело о наследстве касается русских, а Германия вступила с Россией в войну! <...> Гестапо, то есть господин Валлейс, по свидетельству Ю.П. Миролюбова, забрало более 600 картин».
Во-первых, никаких «вероятно» или «возможно» – однозначно ворует гестапо. Во-вторых, насколько я знаю, и при переиздании книги в 2008 г. Асов не внес поправку в этот пассаж, даже если подумать, что к 2004 он получил новую информацию, поколебавшую его уверенность в вине гестаповцев. Кроме того, для многочисленных читателей книги Валлейс возглавляет гестапо, а не является хозяином дома, в котором была расположена мастерская Изенбека. О Валлейсе (или Валансе, как он значится в архиве Филипьева) в интернете ничего не нашлось. Но с каких пор отделение такой серьезной организации, как гестапо, возглавляют местные домовладельцы? Как-то иначе это обычно устраивалось у немцев.
И если предположение в письме Миролюбова о том, что хозяин дома просто уничтожил древесный хлам имеет еще некую логическую стройность (хотя и проскакивает мимо опечатанных дверей), то притягивание к делу гестапо выводит ситуацию на новый уровень. А то! Хотя влесовцы умудряются перекинуться с гестапо на СС и взятое ими под крыло «Аненербе», но это такие мелочи… По версии с причастностью к исчезновению дощечек «Аненербе» я обязательно проедусь, но попозже. Пока же разберемся с самим наследством, а не его гипотетической судьбой.
Обратите внимание, будучи почетным «влесоведом», Асов, просто-таки обязанный знать базовую документацию, повторяет последнюю из названных Миролюбовым версий о количестве украденных картин – 600. Можно только догадываться по каким, несомненно строго научным причинам, он не останавливается на первоначальных 50. Зато у него откуда-то другое число унаследованных, не попавшееся мне ранее: «Оставшиеся 60 потом все же унаследовал Ю.П. Миролюбов, и они были оценены в 50 тысяч долларов. Легко подсчитать, что украли тогда имущества на сумму большую в десять, если не более раз!» Собственно, даже если свистнули «всего» 50 творений, сумма получается тоже немаленькая. Разве что неизвестно, кто же так высоко оценил работы Изенбека. И почему Миролюбову или Жанне никто никаких тысяч за них так и не дал. И почему украденные не объявились. Поверить в то, что они осели сплошь в частных коллекциях и скрываются всеми владельцами, я, извините, не могу – не того уровня художник. И попытки свалить на то, что была война и все погибло, я всерьез не восприму – ситуация в Бельгии не изменялась с 1941 по 1944.
Миролюбов вступает в права наследника, обнаруживает пропажу. «Он, немало рискуя, подает жалобу на адвоката и даже на господина Валлейса гауляйтеру Ю. Войцеховскому. Но безрезультатно. И хорошо, что его самого потом не забрали в гестапо!» Как бы я ни относилась к Миролюбову, я тоже радуюсь, что его не забрало гестапо. Только мое занудство спрашивает – а зачем его забирать? Ситуация-то элементарная! Допустим, что воры были из гестапо (хотя этому, имейте в виду, нет даже косвенных доказательств). Я – гестапо, я украла, наследник жалуется на то, что кто-то украл, не то адвокат, не то хозяин дома (бельгийцы). И что?! Мне начать преследовать этого неудачника, которого я обставила? Зачем? Кто меня поймает? Ответят, что расследование не дало результатов, вот и вся недолга. Зато как героически выглядит в интерпретации Асова отчаянный русский эмигрант, обратившийся к «гауляйтеру».
Разбираться в том, кто этот человек, Асов не стал, только мимолетно удивился тому, что у него польская фамилия. Между тем, Юрий Львович Войцеховский, родившийся в 1905 г. в Российской империи, с 1921 проживал в Польше, был активным общественно-политическим деятелем и в 1926 на Российском Зарубежном съезде в Париже уже представлял интересы русских эмигрантов в Польше. После некоторых событий переехал в Бельгию (Мнухин Л., Авриль М., Лосская В. Российское зарубежье во Франции 1919-2000. М., Наука. 2008). После того, как немцы вошли в страну, по воле оккупационных властей в 1941 г. в Брюсселе был образован «Русский Комитет Самопомощи» во главе с Войцеховским. Таким образом, действия Миролюбова, подавшего жалобу на кражу, были естественны и повседневны. Он обратился к «своим».
А теперь я хочу познакомить вас с нелюбимой влесовцами теорией П.Т. Филипьева – эмигранта, искреннего влесовца, сделавшего очень много для установления деталей истории появления дощечек. Он переписывался со многими, знавшими Изенбека и Миролюбова, общался с самим Миролюбовым. И пришел к выводу, что в 1944 г. Миролюбов намеренно инсценировал розыски дощечек, точно зная, что их уже не существует. «Ложь имеет короткие ноги. Из других документов его архива и из его же слов и зафиксированных признаний видно, что после смерти Изенбека, еще в 1941 г. дощечки были у него (Миролюбова) и у него и были умышленно и преступно уничтожены. Прямой вины его в этом нет, и никто не бросил в него камень, если бы он не выкручивался, а прямо и честно изложил как это все произошло». Виновной в гибели дощечек, намеренно сожженных в домашней печке, Филипьев считал жену Миролюбова, немку Жанну (ГАРФ. Фонд 10143, опись 80, Архив П.Т.Филипьева, 16 рулон).
Как относиться к этому мнению? В собирании документальных свидетельств Филипьев был неутомим и объективен, однако к Миролюбову испытывал нескрываемую личную неприязнь. Независимо от того, была она обоснована или нет, его выводы принимать на веру нельзя. Для чего же я привела длинный отрывок из высказывания Филипьева? Чтобы вы познакомились с вариациями влесовских течений. И чтобы поставили себе галочку на том, что у человека сложилось четкое представление: Миролюбов знает – дощечки никогда нигде не появятся. Просто как истинный влесовец он подумал, что дощечки были, но Миролюбову известно об их уничтожении. Допустить, что их никогда не было, он был не в силах… хотя, согласитесь, это тоже неплохое основание для Миролюбова быть уверенным в том, что они не найдутся.
А еще я потихоньку ввожу в повествование А. Кура, который он же А.А. Куренков. Письмо А. Кура П. Филипьеву, полученное 28.06.1967 (ГАРФ Фонд 10143, опись 80, Архив П.Т. Филипьева, рулон 2), содержит мысли человека, переписывавшегося с Миролюбовым и видевшимся с ним лично, к тому же, это было сказано при жизни Юрия Петровича и могло быть в любой момент перепроверено дотошным Филипьевым. Итак: «Теперь я могу дать Вам более подробные данные о этих сожженных фотографий дощечек, но уже со слов Ю.П. Миролюбова. Ю.П. Миролюбов сам признался, что после смерти полковника Изенбека, ряд фотографий дощечек он получил в порядке наследства, но его жена немка, а это было во время оккупирования немецкими войсками г. Брюсселя во время 2-й Вел. Войны сожгла их, заявив, что она: не желает иметь в своей квартире русского мусора… <...> Вопрос куда делись самые дощечки Изенбека, для меня остается весьма не ясным. <...> Может быть их присвоил заведующий (куратор) имущества покойного Изенбека, толи сами немцы – их ГЕПИУ забрало, толи их сжег кто либо, подогревая кофе. Все может быть. Но тайна осталась тайной…».
Александр Александрович Куренков
В письме Миролюбова (цитируется чуть ниже) сказано не так, там речь об обычной уборке, в результате которой на помойку отправились некоторые его бумаги и «может быть» один-другой фотоснимок. Возможно, Кур «преувеличил», возможно, при личном разговоре Миролюбов добавил подробностей. В любом случае, вряд ли переменилось количество снимков и тут неверно Кур пишет о нескольких (хотя я уж и не знаю, чего ожидать от Миролюбова). Любопытно, что Кур называет фотографии перешедшими по наследству. Из этого как бы должно вытекать, что фото делал Изенбек…
Его же, Кура, письмо С. Ляшевскому четырьмя годами позже (отправлено в марте 1971) касается только дощечек (ГАРФ Фонд 10243, опись 5, Архив С. Ляшевского, рулон 2). «По боковым каналам связи, я получил сведения (предположения) что первая жена Миролюбова (тоже немка) использовала дощечки для печки, разогревая кофе. Когда я спросил об этом Ю.П. он ответил мне, что этого не было, т.к. дощечки находились на опечатанной немцами и полицией квартире Изенбека, куда его жена не могла… <...> Что жена будто бы сожгла их, не пишите в своей книге. Я уверен что это неправда-сплетня российских эмигрантов, кто недолюбливал Изенбека, а может и Ю.П. Миролюбова… Я лично решил секрет исчезновения дощечек так: Их украл хозяин квартиры или взяли себе кто либо из немцев, кто понимал толк в них и… как древности».
Не понятно, почему о сожжении дощечек женой Миролюбова стали бы говорить недруги Изенбека, но это ерунда, конечно. Умилительно выглядит повторение оборота «сожгли, разогревая кофе». И вывод окончательный – никто кофе не грел! Зато меняется (не иначе, по зрелом размышлении, хотя обдумать эту тему Кур должен был намного раньше)… меняется, говорю я, список вероятностей: куратор заменяется на хозяина квартиры, а немецкое ГПУ – на немцев, которые поняли ценность дощечек.
От этих переливов дум о судьбах дощечек остается уже совсем немного до современной теории. Оставалось-то всего лишь сплавить немецкое ГПУ со знатоками древностей – и враз получилось найти виноватого. «Аненербе»!!! А что доказательств нет, так влесовцев этим не смутишь.
Если считать, что дощечки были, то они должны были пропасть, поскольку их нет. Если верить, что Миролюбов подавал жалобу на кражу дощечек (не только картин), то их украли из-под опечатанных дверей и греть на них кофе не могла не только жена-иностранка, но и хозяин дома. Ни случайным ворам картин, ни адвокату дощечки не нужны, они были бы не в состоянии распознать в них ценность. Крадущие просто обязаны быть людьми грамотными, имеющими представление о том, что уносят. Все эти рассуждения вполне логичны. И я покладисто принимаю их как основу. Интересное начинается дальше.
Жил в Бельгии Александр Экк, покинувший Россию после участия в событиях 1905 г. Был он историком-медиевистом и работал в Брюссельском университете.
И вот тут вступают скрипки… А. Асов в работе «Тайны «Книги Велеса»» (2001) тщательно воспроизводит обстоятельства, предшествующие краже дощечек специалистами из очень особенной организации под названием «Аненербе». То есть, как это у влесовцев в обычае, как бы тщательно воспроизводит. «Здесь, рядом, есть профессор Александр Экк, к примеру. Он известный историк, работает в Брюссельском университете. Ему это должно быть интересно. Специалист! В самом деле… Вот он, Александр Экк! Он входит в тот же «Русский клуб». С ним знакомы и Миролюбов, и Изенбек».
Скорее всего, действительно все трое упомянутых были членами этого эмигрантского общества. Однако степень их знакомства нам неизвестна… впрочем, и неважна – это к врачам в гостях люди вечно лезут с вопросами о том, что у них за боли в колене, а по поводу редчайшего древнерусского письменного памятника можно спокойно обращаться к любому специалисту безо всяких знакомств.
Асов: «Правда, Александру Экку было уже за шестьдесят, родился он в 1876 году. Значит, он был уже тяжек на подъем и мысли его закоснели. Такой вряд ли мог признать возможность существования «дощьек». Да и жил он слишком близко, чтобы не слышать о «причудах» Миролюбова и Изенбека».
Адреса не названы и нам не дано узнать – несколько близко жил Экк от наших фигурантов. А так… Брюссель немаленький город. «Чудить» они должны были мощно, чтоб о них все подряд слышали. И как только при этом один частил картинами, а другой разбирал сложнейший текст?
Асов: «К 1939 году репутация Миролюбова была восстановлена. Благодаря жене он три года не пьет. И тогда Миролюбов вновь сделал попытку «навести мосты» с наукой. Александр Экк, видимо, сам уже мало на что был способен. Известно, что сам он так и не сходил ни к Изенбеку, ни к Миролюбову».
Хамство автора касательно возрастной косности-тяжести-неспособности пропускаем мимо ушей. И задаемся вопросом: а с какой стати профессор кафедры русской истории, специально созданной для него в брюссельском университете в 1934 г., должен ходить по вызову на дом? Если Изенбек был против, он бы не дал ничего рассматривать у себя. Если Изенбек был не против, то дощечки, пережившие валяние в мешке на протяжении минимум 7-8 лет, как-нибудь стерпели бы аккуратную доставку их в здание университета. Между прочим, в этом абзаце есть очередная типично влесоведческая тонкость – оборот «Миролюбов вновь сделал попытку». Хотя автор не упоминает ни о какой предыдущей попытке… по причине ее элементарного отсутствия.
Асов: «Но у Экка был ассистент, также выходец из России, молодой, тихий, но очень «хваткий» Марк Шефтель, российский немец. Ему, полагаю, А. Экк и поручил разобраться, о каких это «дощьках» говорил как-то Ю.П.Миролюбов».
Таких, как влесовцы, даже детектор лжи не возьмет, потому что они врут, как дышат, естественно и без физиологических реакций. Вот смотрите внимательно на эти убедительно сконструированные две фразы. Хорошо сколочены, верно? На самом же деле, нет никаких доказательств, даже косвенных, что Миролюбов говорил кому-то о дощечках, в частности – профессору Экку. Нет никаких доказательств, что Экк вообще от кого бы то ни было знал о дощечках. Нет никаких доказательств того, что Шефтель действовал по чьему бы то ни было поручению.
Шефтеля, которому тогда было 36-37 лет, можно назвать молодым… по сравнению с Экком. Но кто из общих знакомых охарактеризовал его Асову как тихого, но хваткого? Зачем эти драматические описания, вполне понятно – автор подводит нас к выводу о том, что этот человек был злодеем столетия, работавшим на СС и уничтожившим наше русское сокровище. Портрет набрасывается соответствующий задаче, а не реальности.
Асов: «Шефтель познакомился с Ю.П. Миролюбовым, переговорил с ним о дощечках, оставил свою визитную карточку… Потом уже в Штатах Ю.П. Миролюбов никак не мог вспомнить его фамилию. В голове крутилось что-то вроде Пфайфер (был такой знаменитый химик в Петербурге), а может, Шеффел… И только случайно, найдя его визитку среди бумаг, Юрий Петрович прочел точное имя».
Если вы уловили принципиальную основу влесоведческого метода, то вы уже и без меня догадываетесь, что никакого подтверждения разговору Шефтеля с Миролюбовым нет. Зато якобы знакомый с Экком по «Русскому клубу» Юрий Петрович почему-то не знаком по этому же клубу с другим эмигрантом, Шефтелем. Мало того, здесь Асов противоречит и самому ключевому рассказчику, Миролюбову, в истории которого нет ни оставленных визиток, ни точной фамилии ассистента Экка.
Асов: «Сей плохо запоминающийся, серый человек, Марк Шефтель, вернувшись к А. Экку, тогда всю эту историю с «дощьками» преподнес как скучный и малопримечательный казус: речь, конечно же, идет о подделке. О чем же еще! Чудаки вы, право… И ему поверили. Да и как могло быть иначе?»
Итак, автор предлагает доверчивым читателям цепочку из собственных бездоказательных фантазий: Миролюбов сказал о дощечках Экку – Экк поручил Шефтелю разобраться – Шефтель намеренно представил раритет подделкой. А вся вышеприведенная сцена, точно так же как приметы Шефтеля «серый» и «незапоминающийся» – всего лишь бесстыдный оговор и литературный вымысел господина Асова.
Нелепый, замечу, вымысел. Хотя бы и принять условия этой игры, концы с концами все равно не сходятся. Даже такая мелочь, как визитка, становится поперек течения. Зачем бы стал Шефтель оставлять ее Миролюбову, если дальнейшие контакты не планировались? Шефтель – строго следую версии Асова – дощечек не видел, с переписанными текстами не знакомился, выслушал какие-то слова от известного своим пьянством малозначащего эмигранта и доложил Экку о провале операции. Каким образом он при этом сумел оценить дощечки как весьма значимые?
Вариантов ответа всего два. Либо специализировавшийся по древнерусской литературе Шефтель все-таки изучил материалы Миролюбова и пришел к выводу, что это подделка. Либо он с Миролюбовым не общался и ничего о дощечках не знал. Асову кажется, что есть еще один, правильный вариант: Шефтель работал на «Аненербе» и поэтому солгал Экку. Опять нелепица. Либо доказательства великой древности славян немцам надо было скрыть и уничтожить – и тогда необъяснимо их бездействие до самой смерти Изенбека, который мог показать дощечки кому-то еще. Либо немцы намерены были изучить дощечки в поисках информации о своих великих предках – и тогда необъяснимо их нежелание позволить работать с ними опытному медиевисту Экку или пусть самому Шефтелю.
Оставив в покое писанину Асова как более поздние наслоения, давайте глянем, что и как происходило по словам Миролюбова. И сразу же мы натыкаемся на великую странность – оказывается, нежелание позволить работать с дощечками русским зарубежным историкам проявляло вовсе не «Аненербе», а сами Изенбек и Миролюбов!
В письме Ю. Миролюбова А. Куру от 26.09.1953 (ГАРФ. Фонд 10143, Архив П.Т.Филипьева, опись 80, рулон 16,14) сказано: «Эти дощьки мы старались сами разобрать, несмотря на любезное предложение Брюссельского университета (византийский отдел факультета русской истории и словесности, проф. Экк, русск. ассистента, кажется, Пфефера), изучить их, по вполне понятным причинам».
К сожалению, по поводу причин Юрий Петрович не распространялся и для меня остается загадкой «понятность» мотивов, по которым два дилетанта не подпускали профессионалов к тому, что по своей заявленной значимости никак не может быть частным делом. Добро б еще не отдавали дощечки в Советскую Россию, белоэмигранты имели основания плохо относиться к тем, кто остался на родине, хотя это все были ученые дореволюционной школы. Но они предпочитали дать дощечкам сгнить и сгинуть, ведь Изенбек якобы вообще не участвовал в их прочтении, а Миролюбов возился уже многие годы, основное время уделяя работе и жене. Чем негожи им были эмигранты Экк и Шефтель?
Рисунок Фёдора Артуровича Изенбека
Филипьев со слов А. Кура (письмо к Шефтелю, 31.12.1968 – ГАРФ Фонд 10143, архив П.Т. Филипьева, опись 80, рулон 2) уточняет, что в почтовой карточке Византийский отдел выказывал заинтересованность в получении текстов, но хотел «иметь не списки с них, а сами дощечки».
Абсолютно естественное и законное желание ученых работать с оригиналом… если ситуация развивается нормально. Если же Шефтель действует в пользу «Аненербе», то все запутывается. Допустим, он захотел получить в свое распоряжение досочки, понадеялся на авторитет не то университета, не то Экка. Не вышло. Ну так дальше-то что? Сел в углу, насупившись, и ждал смерти Изенбека, благо кокаинисты очень уж долго не живут?
В следующем письме Куру, от 13.11.1953 (ГАРФ Фонд 10143, архив П.Т. Филипьева, опись 80, рулон 16, 14) Миролюбов добавляет подробностей: «Относительно ассистента проф. Экка, не то Шеффель, не то Пфефер, и кажется, именно г. Шеффел, я как-то нашел его открытку, но затем затерял ее среди бумаг. Он меня вызывал к себе. Дело было перед войной, значит, в тридцать восьмом или девятом году. Как только найду, передам Вам».
Не могу взять в толк – с чего бы Куру интересоваться ученым, которому отказали в возможности исследовать памятник? И с чего бы Миролюбову, у которого и без того был, по его словам в этом же письме, двухтонный бумажный архив, хранить абсолютно ненужную открытку? Ну да ладно, соль не в этом.
В целом, по письмам Миролюбова, картина рисуется следующая: либо Экк, либо Шефтель откуда-то узнали о дощечках, Шефтель написал открытку, приглашая («вызывая»?..) к себе. Миролюбов отклонил любезное предложение спасти памятник культуры. Состоялась ли личная встреча – неизвестно. Вероятно, была лишь ответная открытка. И Шефтель/Экк настаивать не стал.
Отдельной строчкой отмечу переходы Миролюбова от множественного числа к единственному. Так что невозможно уяснить, кому была открытка адресована, ему или владельцу дощечек, Изенбеку, и было ли во всей этой истории какое-то участие художника. Если вообще что-то было… Ведь опять все известно лишь со слов Юрия Петровича, доказательств никаких, и открытка, что уже не удивляет, так никогда и не нашлась.
Да, чуть не забыла, рекомендую почитать отличную статью об «Аненербе». Для нашей темы достаточно усвоить, что организация была серьезная и беспринципная. А для общего развития обратите внимание на холодящую связь искренней веры в величие своих предков и пренебрежение к личностям и жизням тех, кто не от этих предков произошел.
Степень причастности Шефтеля к пропаже дощечек от лица влесовцев разъясняет снова Асов (Тайны «Книги Велеса» М., Аиф-Принт, 2001): «В 80-х годах известный сербский (также английский, итальянский) ученый, влесовед Радивой Пешич побывал в Брюсселе. И выяснил такую важную деталь. Оказывается, сей Марк Шефтель еще до войны возглавлял в Брюссельском университете отдел Берлинского института «Аненербе». И участвовал в изъятии ценностей, исторических реликвий во время немецкой оккупации. Сведения эти, к сожалению, не подтверждены документально».
То есть, на языке порядочных людей, сведениями не являются. А могут быть названы или слухами или клеветой. Второе явно ближе к истине, поскольку слухи возникают спонтанно, а порочащие Шефтеля измышления распространялись «влесоведами» Пешичем и Асовым намеренно. И ведь даже если бы членство Шефтеля в «Аненербе» было удостоверено, это все равно не было бы доказательством того, что он причастен к хищению/уничтожению дощечек.
Неугомонный Филипьев в декабре 1968 обратился к Марку Шефтелю за сведениями о дощечках (ГАРФ. Фонд 10143, архив П.Т. Филипьева, опись 80, рулон 2), ссылаясь на ту самую открытку. К огромному моему сожалению, в сети письма Шефтеля нет, только в том же архиве дано примечание: «Ответ… о дощ. Изенбека я слышу от вас впервые».
Некоторую информацию об ответе Шефтеля содержит выложенное самим Асовым его письмо Ю. Бегунову, апреля 2004: «В архиве Филипьева нашлось письмо этого самого М. Шефтеля за 1969 год из Оксфорда. В нём он утверждает, что Миролюбова не знал, о дощьках до этого письма не слышал, и что покинул Бельгию в мае 1940 года, то есть в месяц вступления в страну фашистских войск. Тут же отправился в Англию, в Оксфорд, где он и пребывал безвыездно до этого времени, то есть до 1969 года. Верить ли Шефтелю? Трудно сказать, но это как раз проверить можно, нужно только запросить архив Оксфорда. <...> Темнит он».
Как говорят хонтийцы, чувствую себя одной ногой в канаве. То, что Шефтель в сороковые годы переехал в США и прожил там не менее 11 лет, не подлежит ни малейшему сомнению. Врать насчет видел/не видел доски еще можно, тут слово против слова, но врать в ситуации, когда его можно в два счета проверить? С 1948 по 1958 в Корнеллском университете читал лекции один особенный человек – писатель Владимир Набоков. Шефтель, преподававший там же, завел с ним тесное знакомство и, тем самым, стал заметен более иных эмигрантов.
В августе 1948 в Штатах Шефтель встречался с М. Алдановым, говорили, в частности о Набокове (письмо Алданова Набокову, в сети лежит). Осенью 1958 в доме Шефтеля в Корнелле прошло заседание клуба «BookandBowl», посвященное набоковскому роману «Лолита» (Мельников Н. Владимир Набоков в переписке и дневниках современников. «Иностранная литература», № 4, 2009). Это границы его американского периода, которые устанавливаются влегкую. Искать иные подробности я не стала, к делу все равно они не относятся.
Когда он оказался в США? Вики, ссылаясь на книгу «Пниниада», указывает датой переезда в США лето 1940 года (Galya Diment «Pniniad: Vladimir Nabokov and Marc Szeftel», 1997). В статье Н. Мельникова сказано, что Шефтель переселился в 1942. О его возвращении в Европу не упоминается.
У Шефтеля нет причин скрывать свое пребывание в Америке, зафиксированное в документах и в памяти многих людей. Возможно, Асов по привычке обобщил и округлил, добавив «Англию» к упомянутому в письме Оксфорду… если он не учел, что Корнелл – это не Корнуэлл, а Оксфорд и его университет есть и в штате Миссисипи.
Ну а теперь займемся содержательной частью ответа. Шефтель отрицает, что хотя бы слышал о дощечках. Варианты: а) врет, б) путает, в) говорит правду. Путать может любой человек, когда речь идет о чем-то ему безразличном. Историку такой источник как дощечки безразличен быть не может. Врать ему имеет смысл, только если он уворовал дощечки. Однако как ни старается Асов, доказать преступление не удалось. Остается «говорит правду». И я принимаю этот вариант. Не только потому, что другие два откровенно слабы. Не только потому, что выбирая, кому поверить, Миролюбова я уже предпочесть не могу. Но и потому, что о дощечках до смерти Изенбека не слышал никто. С какой стати Шефтель должен быть исключением?
Кстати, о людях врущих. Помните, как написано у Асова? «Марк Шефтель, российский немец». Чуете неладное? Я не понимаю, как может быть немцем человек с именем, хоть и христианским, но наиболее популярным в южнославянской зоне и у евреев? Как может быть немцем человек с отчеством «Юрьевич»? И как может быть немцем человек с типично еврейской фамилией? И мой нюх оказался прав. В уже цитированной статье Мельникова (2009) сказано, что Марк Юрьевич Шефтель (1902-1985) родился в еврейской семье, в Российской империи, в г. Староконстантинове (ныне Украина). После революции семья перебралась в Польшу.
Нет, какие молодцы эти влесовцы… немецкого происхождения Изенбек становится азиатом, а еврей Шефтель – немцем, да еще эсесовцем! Генная инженерия нервно отдыхает, переворачиваясь в гробу…
Асов из двух предложенных Миролюбовым дат «случайно» выбирает более позднюю, сокращая интервал между якобы состоявшимся знакомством Шефтеля с дощечками и их исчезновением. Но и это не спасает от противоестественности реконструируемых событий. Шефтель знает о раритете с 1938 или 1939 года, немцы оккупируют Бельгию в мае 1940, Изенбек умирает в августе 1941 и когда-то после этого дощечки рассасываются. Прочтите об СС, об «Аненербе»… не обязательно предложенный мной обзор их деятельности, что угодно, по собственному выбору. И вернитесь сюда, и скажите мне – такая организация стала бы выжидать годы, чтобы сделать то, что хочется?! И оставила бы в покое Миролюбова с переписанными им текстами?
Асов (Тайны «Книги Велеса» М., Аиф-Принт, 2001) преспокойно пишет: «Есть все основания считать, что именно организация СС «Аненербе» была причастна к исчезновению «Влесовой книги» в 1941 году».
Ни одного из приведенных Асовым «оснований» я не обошла молчанием и не затемнила своим изложением. Если развернуть все понтовые фантики, у нас на руках останется лишь факт существования «Аненербе», да факт несуществования дощечек после 1942 года. Больше ничего.
Зачем все эти нагромождения нелепиц и подлых «он отрицает, но…»? Разве так важно, куда делись дощечки? Исследуйте себе на здоровье дошедшие переписанные тексты, успокоившись на том, что после смерти владельца оригиналы пропали. Нет же, неймется, ворошат и ворошат… И, как всегда, не без причины. Представьте себе, у этого пункта двойной вес. С одной стороны, тем, что артефактом заинтересовалась столь могущественная и подкованная «Аненербе» подчеркивается значимость Велесовой книги, практически опровергается мнение о ее поддельности. С другой стороны, внедряя в сознание читателей домыслы о похищении дощечек, влесовцы устраняют сам вопрос о том, было ли что красть.
Однако с чисто логической, то есть моей, точки зрения, пока не доказано существование дощечек – разговоры об их печальной судьбе всего лишь нагревают Вселенную.
Читаю Асовскую «Тайны «Книги Велеса»» (2001). Подташнивает. «Действует в Брюсселе и отдел «Аненербе», где работает уже известный нам Марк Шефтель, единственный посвященный в тайну «дощечек»». «А. Экк оставил после себя очень неплохую научную школу в Брюсселе. Его ученик, Жан Бланков, ныне известный ученый, жив и сейчас, я переписывался с ним, и он подтвердил то, что до войны о дощечках в Брюссельском университете знали все сотрудники А. Экка».
Неприлично иметь столь шулерские замашки. Будь ты Барашковым, будь ты Бусом Кресенем – срамно. Когда Асову надо объяснить, куда дощечки делись, о них знает один лишь Шефтель, а когда надо доказать реальность досок, так все знали…
Я отлично понимаю, что на таких въедливых читателей, как я, автор не рассчитывал. Я не только сопоставляю написанное на разных страницах одного издания, и не только не собираюсь верить ему на слово, что Жан сказал именно это и что Жан спустя 60 лет (!) точно помнил, когда его ушей коснулись не заинтересовавшие его разговоры. Я ж еще открываю поисковку и без труда нахожу сведения о том, что Jean Blankoff – профессор Брюссельского университета, потомок белоэмигрантов, горячо заинтересованный в родине своих предков и не один десяток раз бывавший в России. В частности, в 2002 году он из Бельгии приезжал в дальневосточный Благовещенск, где его корни, и весьма активно там себя вел. В 2010 входил еще в состав редколлегии одного научного журнала. Стесняюсь спросить – сколько же лет ему было в 1939?
Знаете, присмотрелась я внимательно к ситуации с пропавшими оригиналами того, что называют «Велесова книга». И, думаю, вы согласитесь со мной в оценке ее как до крайности несуразной и странной. Никто никогда дощечек не видел… ни у таинственных князей, в чьем имении они были подобраны, ни у Изенбека. Никто никогда ни от кого о них не слышал даже. А Миролюбов заговорил на эту тему лишь после их исчезновения. Влесовцы, разумеется, твердят, что это не так, что кто-то кое-где у нас порой все же что-то слышал и читал хотя бы миролюбовскую перепись. Однако, например, названный ими Шефтель, как выяснилось, с дощечками знаком не был и ничего о них не слышал. Попробуем на зуб остальные утверждения?
А. Асов «Тайны «Книги Велеса»» (2001): «Есть свидетельства о существовании библиотеки Изенбека в 1919 году от его сослуживцев».
Истинную правду глаголит (да, я и сама удивилась) – была, была у белогвардейского офицера библиотека… только дощьки-то при чем?
Письмо полковника В.В. Шавинского П. Филипьеву, 18.07.1966: «Я служил в одной батарее с Ф.А. Изенбеком и прибыл в батарею в конце сентября 1919 г., когда она только что заняла с. Куракино, при станции того же наименования вблизи г. Орла. <...> В дальнейшем, при наступлении на Орел, занятии его и потом тяжелом отходе на г. Ростов, я в большинстве случаев был отдельно с полк. Изенбеком. …Что он, точнее два лица его окружавшие, могли иметь или взять в библиотеке – я не помню совершенно, да это меня не интересовало».
Но это, может, от сослуживца-постороннего Изенбек находку скрыл? Но вот и два его сослуживца-приятеля тоже ничего не знают.
Письмо Н.В. Казакова П. Филипьеву, 20.12.1968 (ГАРФ. Фонд 10143, архив П.Т. Филипьева, опись 80, 2-1-5,6): «Юрий Григорьевич Калянский любезно мне ответил: <...> Я очень сожалею, что не имею возможности быть Вам полезен, так как я не имею никакого представления в том, о чем вы мне писали. Это верно, что я был с Изенбеком неразлучен и всегда мы были вместе. Думаю, что если бы нашли дощечки, в моей памяти это бы сохранилось. В особенности, при их исторической ценности. …По получению вашего письма я немедленно телефонировал Дмитрию Голбану, который был также в нашей батарее и который тоже был близок с Федором Артуровичем. Голбан также ничего не может вспомнить о дощечках Изенбека».
Письмо И.Э. Лысенко (взводный в батарее Изенбека) П. Филипьеву, 16.05.1966 (Из архива П.Т. Филипьева. ГАРФ. Фонд 10143, опись 80, 2-7-7): «Не могу Вам помочь информацией о находке дощечек. Лично я при отходе Орел-Курск-Харьков был со своим взводом в отделе, т.е. в отдельности от остальной батареи. Знаю только о существовании хранимого Ф.А. Изенбеком «ящика». В те времена я считал, что там только книги». Далее он упоминает самиздатовский «Журавель», в котором опубликовали песенку про командира: «Захотелось Изенбеку основать библиотеку. К нам в вагон он раз пришел и такую речь повел: Ящик я велел запрятать и закрыть и запечатать. На мои же приказанья нету должного вниманья. Если только захочу весь вагон расколочу».
Мы должны поблагодарить Павла Тимофеевича Филипьева, который, ни разу не усомнившись в подлинности Влескниги, с редкой настойчивостью собирал разнообразную информацию, связанную не только с досками, но и с Изенбеком. Делал он это для того, чтобы вокруг дощечек не возникло споров, как о «Слове о полку Игореве». Он загодя искал все возможные доказательства подлинности артефакта. Не находил, но продолжал верить. «Я не сомневаюсь, что библиотека в ящике – это и были дощечки». Хотя совершенно очевидно, что речь идет вовсе не о нечитаемых досках, в ящике были именно книги. То, что Изенбек велел его закрыть – результат каких-то, как нынче принято выражаться, «внутренних разборок» среди артиллеристов. Этого мнения придерживался и бывший взводный, закончивший историю с библиотекой словами: «Как видите, никаких указаний на дощечки нету».
Асов: «Есть свидетельства о существовании дощечек в 1921 году в Белграде».
Благодушие мое не знает границ и я готова счесть, что 1921 – опечатка, поскольку речь должна вестись о заметке 1923 года. Дело только в том, что воспоминания Филипьева о русскоязычной белградской газете информации не могут быть названы даже свидетельством в единственном числе, и уж тем более – во множественном. Ведь в этой же работе Асов признает, что выдвигавшаяся им ранее версия об изучении дощечек в 1922 г. преподававшим в Белградском университете историком А.В. Соловьевым абсолютно несостоятельна.
Асов: «А есть свидетельства (правда, не подтверждённые юридически) они относятся к 1928 году».
«Влесовед» заботливо не уточняет – какие именно. Насчет опять же множественного числа ничего пояснить не могу, а вот про 1928 год с удовольствием вам расскажу. И если я вдруг ошиблась, и это не единственное свидетельство с той датой, то влесовцы всегда могут меня поправить… с фактами в руках.
А пока мы имеем лишь слова из опубликованного в журнале «Жар-Птица» письма в редакцию от А. Кура (09.1953) по поводу «дощьек» Изенбека: «Я получил от моего знакомого из Брюсселя один текст, который у меня имеется и сейчас. Есть у меня предположение, не является ли этот текст содержанием одной из таких досочек. Он начинается так: «В исконные веки, память о коих в стародавности утопла, сидело наше славянское племя в полуденной Земле, несказуемой красы и обилия всяческого. Стих 2… Есть ли Земля та ище на миру, али сгинула невозратно в морской пучине, то незнаемо, только ведомо, што праотцы наши после долгия и мирныя жизни, премного горестей, бед всяческих и напастей перетерпели от чернова злова племени, имя же ему Дасуй, из за гор прибывшего». Вот частичка древняго сказа, полученного мною в 1928 году. Согласно данных полученных мной, или обьяснений, весь текст был записан без раздела на слова, фразы, без знаков препинания. Кто делал перевод древнего языка, я не знаю. Не знаю также, какими знаками все это было записано».
Как видите, текст не имеет отношения к Влескниге. Написание без разделения слов не является специфическим признаком, оно давно было известно по многочисленным древним рукописям. При большом желании можно отыскать сходство в названиях «злое племя Дасуй» и «злое племя дасуво» с дощечки 4г. Странно, что сам Кур ничего подобного не отметил, публикуя в январе 1954 в том же журнале статью, где была и цитата с «дасуво». Кстати, это последняя странность. А вот первая заключается в том, что столь загоревшийся переводом и комментированием Влесовой книги Кур вовсе не обратил внимания на другой древний памятник письменности. С 1928 года не удосужился поискать, разузнать, подтолкнуть к публикации. А ведь не случайно ему в руки попал «сказ», его знакомый прислал!
Тут еще и вторая странность есть, и состоит она в том, что человек четверть века держит у себя ненужную бумажку, но зато сразу ее находит, как ею надо подкрепить новоявленные дощечки. Есть и третья – чрезмерное сходство «перевода» с безграмотной стилизацией. Есть и четвертая – отсутствие указанного текста среди доступных историкам. Что ж Кур, радеющий за русское прошлое, так недоглядел? Может, всё объясняет пятая странность? Заключающаяся в расплывчатости информации. Кто перевел – неизвестно, где оригинал – неизвестно, как он выглядел – неизвестно, каков был объем – неизвестно, какова судьба хоть перевода, хоть оригинала – неизвестно. Даже имя знакомого неизвестным остается (чтоб никто его не переспросил?). Зато он не откуда-нибудь, а из Брюсселя, эту наиважнейшую деталь Кур сообщил-таки читателям… Впрочем, это я уж отвлеклась, пока не о Куре речь, а о доказательствах существования дощечек.
Асов: «Ю.П. Миролюбов много писал о находке дощечек с 1928 года и публиковал тексты уже начиная с 1947 года».
Кому, где он писал, да еще «много»?! И аж с 1928 года, хотя по мнению самого же Асова («Ещё раз о тайнах Книги Велеса», Наука и религия, № 5, 2000), Миролюбов с дощечками познакомился-то только в том же году. И сразу начал писать что-то о текстах, которые едва мог прочесть? Отслеживая по переписке Миролюбова и Кура то, как Юрий Петрович мелкими порциями готовил тексты для публикации в журнале, невозможно и предположить, что он уже их издавал ранее. И, конечно, влесовцы не приводят (и не приведут, за отсутствием) никаких указаний на публикации текстов Влесовой книги «начиная с 1947 г.», потому что впервые строки из дощечек были напечатаны в 1954 году, в «Жар-Птице».
А что я спорю? Вон Асов сам с собой отлично спорит и без моего участия. В той же работе, где утверждает, что Миролюбов писал о находке с 1928 года, он спокойно на другой странице сообщает, что: «Первое документальное свидетельство Ю.П. Миролюбова о дощечках относится к 1942 году (согласно датированным и подтверждённым юридически документам из архива Музея Сан-Франциско, теперь они переправлены в Госархив РФ в Москву, фонд 10143)».
Как обычно, непонятно, откуда множественное число документов, сам же Асов писал об одном обращении по поводу пропажи, ну да уж… Жаль, автор не объясняет, что надо подразумевать под «юридическим подтверждением» документов. Звучит-то веско, а суть? Раз документы пришли из архива Музея русской культуры, в который передал свои бумаги Миролюбов, они не могут быть подлинниками из архивов Брюсселя. Юрист может подтвердить соответствие копии и оригинала. Судебная экспертиза может подтвердить возраст бумаги и чернил, а также подлинность печатей или штампов. Экспертиза не проводилась. И какая могла быть ситуация, чтобы нотариус сделал и заверил копию с рядового обращения с жалобой на нехватку в унаследованном имуществе? Нет, я не придираюсь, я просто пытаюсь понять, о чем речь. Даже если есть эта жалоба Войцеховскому по поводу кражи, там точно не описывается ни тип алфавита, ни содержание текстов. Как именно там дощечки названы и что о них сказано? Асов, конечно же, не цитирует. Скорее всего, в архиве лежит либо ответ на жалобу, либо миролюбовский черновик. В любом случае, само по себе наличие этих бумажек есть именно то, чем автор их и назвал: «свидетельство Миролюбова». И оно не доказывает, что дощечки были.
Асов: «Я уж не говорю о свидетельствах 19-го века!»
И правда, лучше бы не говорил! Догадываетесь? Нету никаких свидетельств. Есть лишь буковые дощечки с текстами на них, вычитанные в описи Сулакадзева. О которых там сказано, что они увезены в Моравию. Осталась сущая ерунда, право… доказать, что упомянутые Сулакадзевым дощечки – это те самые. Да, вот такая я мелочная. Хотя, имейте в виду, если укрупнять, то сначала придется разбираться еще и в том, а были ли хоть какие-то дощечки у Сулакадзева. То есть, подводя промежуточный итог, приходится признать, что самой нижней границей синхронного упоминания о дощечках является 1941 год. Год смерти Изенбека. И писал о них до 1953 года только Миролюбов.
А. Асов «Книга Велеса», М., Наука и религия (1997): «Вернёмся в послевоенные годы. После исчезновения «Книги Велеса» Ю.П. Миролюбов, имеющий копию «дощечек», не раз обращался к разным учёным и университетам».
И, разумеется, никаких названий, имен и дат. А жаль, такая красивая картинка разваливается на глазах: сидит Миролюбов и «обращается к университетам».
А. Асов «Тайны «Книги Велеса»» (2001): «Или вот приезжал профессор Дмитрий Вергун, с которым Миролюбов был знаком еще в Пражском университете, он посмотрел на копию дощечек, восхитился… но у него уже был билет на пароход в Штаты. И вот он пишет из-за океана, требует, просит, умоляет Миролюбова, чтобы тот прислал ему копию… Но как ему понять проблемы самого Миролюбова. Чем требовать, прислал бы хоть доллар…».
Плачу и рыдаю, вот из-за какого-то доллара хиреет русская история!.. Вам кажется, что я ехидничаю? Нет, это я так думаю. Думаю – неужели Миролюбов не знал о практике наложенного платежа, применявшейся и в дореволюционной России и уж тем более в Европе середины 20 века? Размышляю, где же эти профессорские письма с умоляниями? Что-то не видать… А еще у меня мысли бродят насчет странностей очередных. На сей раз географических. Как можно ехать из Югославии к пароходу, отходящему в Штаты, через Брюссель? Да еще так, чтобы не иметь в запасе дня на внимательное ознакомление с уникальным документом? Ну, если предположить, что Миролюбов ему написал о дощечках. А предположить придется, поскольку иначе появление Вергуна и вовсе необъяснимо.
И опять влесовская натура проявляется. Автор называет Вергуна профессором, не упомянув, что если тот и видел, если и восхитился, то это было мнением отнюдь не историка или лингвиста, а писателя и филолога, специализировавшегося на литературе 16-17 веков.
Из сказанного на этот счет самим Миролюбовым мне попалась лишь пара строк. В них минимум конкретных сведений. И о восторгах и просьбах прислать копию ни слова. Письмо Ю. Миролюбова А. Куру, 13.11.1953 (ГАРФ Фонд 10143, архив П.Т. Филипьева, опись 80, рулон 14): «О Дощьках знал проф. Дм. Вергун, недавно умерший в Штатах. Кажется, в письмах он о тексте высказывался; опять-таки его письмо нужно разыскать».
Если Асов прав, и Вергун читал переписанный текст перед отъездом в Америку, то дощечек он уже видеть не мог, ибо это было после окончания войны (Александров Е.А. «Русские в Северной Америке», 2005). Какой год имеет в виду Миролюбов? Не понять. Он вообще выбрал очень осторожный оборот: «знал». Для того, чтобы просто знать, можно было и с текстами не знакомиться (хоть в Брюсселе, хоть по почте), не то что не держать доски в руках. А письмо от Вергуна, кто б сомневался, так и не нашлось.
В том же письме, отвечая на вопрос Куренкова, Миролюбов писал: «К.Н. Платунов об этих Дощьках вряд ли знает. Так как Изенбек был чрезвычайно ревнив к своей находке и никому ея не показывал, справедливо полагая: украдут! Поди, ищи тогда!»
Дивные нравы в среде эмиграции… Воровали друг у друга потрепанные дощечки. Ой, нет, эти святые воины великой Руси, проигравшие битву с инфернальным коммунистическим злом, крали друг у друга памятники русского величия! Зато впечатлитесь – как внезапно вырастает фигура самого Миролюбова, единственного, кого Изенбек уважил своим доверием.
А кто такой Платунов, с чего Кур о нем спрашивает? А он эмигрант, который, живя в Брюсселе, переиздавал старинные русские рукописные памятники (Миролюбов «Риг-Веда и Язычество» с.104). Да, такому человеку показывать дощечки было низзя!
Письмо Ю.П. Миролюбова С. Лесному (16.06.1956): «Изенбек был до крайности ревнив к ним, и никому их не показывал. <...> Не думаю, что он показывал многим дощьки, а если показывал, то бельгийцам, ибо русским не особенно доверял, да они и не интересовались такими вещами».
Сергей Яковлевич Парамонов (псевдоним — Сергей Лесной)
Вы ж понимаете, кто найдет неименованных бельгийцев, а своих в эмигрантских кругах могут и отловить с вопросами. А прокол заметили? Нет?! Миролюбов в течение 15 лет переписывал буковки с дощечек, не выпускаемый Изенбеком за пределы мастерской, корпел день за днем. И теперь не до конца уверен в том, показывал ли Изенбек доски, часто ли и кому? Вместо твердого «никогда и никому» из письма Куру 1953 года, и здесь тоже наметившегося было в первой фразе, ко второй вдруг появилось «не думаю, что многим». А уж сообщение, что русские «не интересовались» вообще ни в какие ворота не лезет. Только тех, кого мы знаем в лицо, уже трое – Экк, Шефтель и Платунов. На самом деле, среди эмигрантов было куда больше образованных людей, которые могли понять ценность памятника древнейшей русской письменности и помочь его сохранить.
А. Асов «Тайны «Книги Велеса»» (2001): «Юрий Петрович уже стар, ему 61 год, и он болен, у него артрит, он отравлен из-за работы на химических предприятиях. Потому часто ошибается: не может вспомнить имен, теряет отзывы ученых, исследовавших «дощечки» до войны: Александра Экка, Марка Шефтеля, Дмитрия Вергуна, также еще одного ученого, видевшего «дощечки» в 1935 году в Брюсселе и переехавшего в США».
Ну, в общем-то, правильно… борзеть, так по полной. И ничего, что Экк, по утверждению самого Асова, дощечек не только не изучал, но и не видел, следовательно, отзываться не мог. Шефтель, как отлично Асову известно, отрицал знакомство и с дощечками и с Миролюбовым. Причем даже по «обоснованной» фантазиями автора и его соумышленников версии о причастности Шефтеля к пропаже дощечек, ученый никакого отзыва не писал. Вергун, как Асов сам пишет, бежал на пароход и глянул мельком на миролюбовскую копию – какие отзывы он мог оставить? И что за безымянный «еще один»? Или Асов неудачно построил предложение и «еще один» относится к Вергуну? Но он в Штаты перебрался после войны и к чему тогда 1935? Если же не по Асову, а по фактам, то ни один из ученых нигде, никогда, ни в какой форме не признавал хотя бы случайно дошедших до него слухов о дощечках, тем более личного с ними знакомства.
Как удобно, правда? Надавить на жалость, больной, отравленный. Но артрит на память не влияет, а 61 год отнюдь не глубокая старость, и, несмотря на химические предприятия, Миролюбова очень даже хватило на то, чтобы переехать из Бельгии в Америку, стать собственником и редактором «Жар-Птицы», а вдобавок написать не одну книгу, большими кусками цитируя селян и селянок, с которыми разговаривал еще до революции.
Миролюбов путается, ошибается, забывает, не находит… Бывает? Бывает. Знаете, что настораживает? Наличие системы в провалах памяти и рассеянности. Переписанные им тексты дощечек все на месте, все нашлись. А вот письмо от Вергуна, открытка от Шефтеля, могущие хотя бы косвенно подтвердить наличие дощечек – нет. Имена Вергуна и Экка помнит, они умерли и не смогут ничего опровергнуть, а вот живого и способного ответить на вопросы Шефтеля – забыл.
Среди нагромождения небылиц и откровенных подтасовок есть только одно указание на существование дощечек, которое производит благоприятное впечатление. Асинхронное, но хоть что-то. Та самая заметка 1923 года. О ней впервые было упомянуто в письме П.Т. Филипьева в газету «Новое Русское Слово» (18.03.1967): «…Заметка в Новом Времени (в Белграде) в период между январем и концом июня 1923 г. В заметке этой сообщалось вкратце о том, как, кем и где дощечки Изенбека были найдены, как они исторически ценны и какого периода русской истории они касаются. О самом Изенбеке в заметке сообщалось, что он собирается их издать, а пока что выезжает во Францию».
Можно ли спустя 44 года точно вспомнить газету? Можно, если читал тогда только ее. Можно ли вспомнить дату публикации не особо значимой на тот момент заметки? Это уже вызывает сомнения, но, если она оказалась сассоциирована с какими-то лично важными событиями, при хорошей памяти все-таки возможно. Можно ли спустя столько лет помнить не суть заметки, а все ее содержание, включая незнакомую фамилию и подробности насчет следующего пункта назначения Изенбека? Маловероятно.
Легкие сомнения утяжеляются от ответного письма в ту же газету Ю.П. Миролюбова (21.04.1967): «Г. Филипьев сообщает, что в 1923 г. в Новом Времени в Белграде было об этом напечатано. Никакой такой заметки, даже краткой, в Новом Времени напечатано не было. Его ввели в заблуждение».
Собственно, а откуда Миролюбову, который познакомился с Изенбеком уже в Брюсселе, это известно? То он не уверен даже в том, показывал ли Изенбек дощечки кому-то в Бельгии, то он наверняка знает, что в Югославии не было даже нескольких строчек? Чисто теоретически, можно предположить, что Федор Артурович, показывая свое сокровище, сказал, что ранее о дощечках никому не сообщал. Но тогда Миролюбов должен был написать «со слов Изенбека», ведь точнее он не знает и знать не может.
Никого не удивляет, что Миролюбов счел нужным спорить с доказательством существования дощечек? Что он вообще счел нужным отозваться на эту реплику Филипьева? Меня вот – ни капли. К этому времени отношения между Филипьевым и Миролюбовым уже были напряжены до предела. Павел Тимофеевич считал Юрия Петровича лгуном и не стеснялся это высказывать. И все из-за Влескниги.
Филипьев, несмотря на миролюбовскую отповедь, мнения своего не изменил. В письме к Н.В. Казакову от 8.10.1968 (ГАРФ. Фонд 10143, архив П.Т. Филипьева, опись 80, 2 рулон) он снова возвращается к этой теме: «…в статье в марте, апреле, или до середины мая. Было еще холодно и мой приятель, принесший эту газету, был в зимнем пальто. Статья была на второй странице, во второй строке справа».
Теперь уже Филипьев уточняет, что заметку видел лично он, то есть, никаких «заблуждений» нет. Однако в приводимых им деталях очевидна неувязка. В 1967 году он определял время публикации «с января по конец июня», затем сменил на «середину мая». Не знаю, где именно в Югославии он жил в те годы, но это не настолько северная страна, чтобы в мае-июне ходить в зимнем пальто…
В письме Филипьева Ю.Г. Калянскому от 27.12.1968 (ГАРФ. Фонд 10143, Архив П.Т.Филипьева, опись 80, рулон 16) появляется еще одна мелочь: «…По-видимому, сам Суворин (без подписи) поместил статью с краткими сведениями об обнаружении Ф.А. Изенбеком дощечек». И вот тут мне становится совсем трудно доверять его рассказу. Даже с абсолютной фотографической памятью невозможно спустя 45 лет помнить о том, была ли под заметкой подпись.
В статье «Многострадальные Дощечки» октября 1968 г. Филипьев поясняет, что со школьных лет увлекался археологией и в юности дважды ездил на раскопки скифского кургана. «Поэтому так остро запечатлелась эта статья в памяти». Оно, конечно, понятно, причина веская. Но… почему-то Павел Тимофеевич, уже почти десяток лет занимающийся переводом дощечек, никогда раньше, до разгоревшегося конфликта с Миролюбовым, не вспоминал о той заметке. Еще 20.05.1966 он писал В.В. Шавинскому: «В 1958 г. читая журнал Жар-Птица, в котором они <дощечки> публиковались, заинтересовался ими…». Как видите, в 1958 году Филипьев не радовался тому, что привлекшие его внимание исторические реликвии нашлись, не узнавал однажды им вычитанную фамилию Изенбека. По его собственным словам, он и заинтересовался-то дощечками, прочитав журнальные статьи.
Но я не думаю, что Филипьев сознательно лгал. В начале 70-х он пишет в Народную библиотеку Белграда в честных попытках найти ту самую заметку (ГАРФ. Фонд 10143, Архив П.Т. Филипьева, опись 80, 2 рулон). Правда, на этот раз он говорит уже о дате между январем и м.б. концом сентября. И вместо второй страницы появляется третья. Но суть осталась прежней: «…во время гражданской войны в России капитан или полковник Ф.А. Изенбек нашел в разгромленном имении древние дощечки с древнерусскими историческими и культовыми текстами на них, приблизительно V-VI век. В конце статьи сообщается, что Изенбек едет в Париж, где и предполагает эти тексты опубликовать». Он отправляет деньги человеку в Югославии, чтобы тот провел поиск. Но в мае 1973 Кольгицкий ему сообщил, что Народной библиотеки не существует и номер газеты найти не удалось. Искал, кажется, много позже еще и Асов, но доступная ему подшивка была не полна.
То есть, документа нет, дневниковых записей или писем 1923 года по этому поводу тоже нет. Только позднее свидетельство… Которому была бы вера, если бы Филипьев вспомнил о заметке не через 10 лет после знакомства с дощечками, а сразу. Если бы он говорил о намерении художника устроиться в Париже не после активнейшей переписки со всеми знакомцами Изенбека и изучения его маршрутов. А главное – если бы не было очевидного мотива. Личное общение с Миролюбовым вызвало в Филипьеве искреннюю неприязнь к переписчику Влескниги, подкрепленную очевидным несовпадением фактов и россказней Юрия Петровича. Однако придти к выводу о подложности текстов дощечек Филипьев не мог, поэтому в качестве настоящего героя он стал видеть Изенбека, чем испортил отношения в том числе и с Лесным, отстаивавшим героизм Миролюбова. В апреле 1967 они уже обменивались любезностями на страницах эмигрантского «Нового Русского Слова».
В качестве рабочей гипотезы могу предположить, что какая-то заметка о ценной рукописи, вывезенной кем-то из эмигрантов (или чем-то подобном), действительно была в газете. По прошествии лет Павел Тимофеевич помнил ее довольно смутно. И, в конце концов, сам себя убедил, что в ней было именно об Изенбеке и дощечках.
В статье «Многострадальные Дощечки» октября 1968 (ГАРФ. Фонд 10143, Архив П.Т.Филипьева, опись 80, 16 рулон) П.Т. Филипьев недвусмысленно сообщает причину, по которой для него так важна старая публикация: «В древнерусском языке Изенбек разбирался тоже не плохо, это видно по тем сведениям, которые он дал, еще до изготовления списков, о содержании дощечек и о их исторической ценности, для статьи в одном из весенних номеров 1923-го года суворинского белградского Нового Времени».
И правда, чтобы сказать, о чем в дощечках написано, да еще и приблизительно датировать их, надо быть человеком разбирающимся, и хорошо разбирающимся. А у Филипьева была высокая цель – доказать, что Миролюбов лишь паразитирует на том, что сделал покойный художник. Он постоянно развивает тезис о том, что Изенбек понимал тексты, что он их разбирал, поручая Миролюбову иногда заняться мелочами с осколков, что он делал фото. И что Миролюбов специально уничтожил первичные тексты, подготовленные Изенбеком. В этом русле шло и выдвижение заметки – не для доказательства существования дощечек, в этом Филипьев никогда не усомнился, а для подчеркивания способности Изенбека оценить написанное и его ответственного отношения к сокровищу, оказавшемуся у него на руках. Миролюбов отлично это понимал, потому и выступил с возражением.
И все-таки, пусть белградская заметка не обнаружится и иных доказательств реальности дощечек нет. Можно ли считать, что Изенбек их от всех прятал, по соображениям секретности или от гадостности характера – не показывал, не рассказывал, и не давал их выносить из мастерской? Можно ли полагать, что они были, хоть их никто не видел? По-моему, нет. И не только потому, что существование досок не подтверждено, но и потому, что они «не видны» в два момента, когда просто-таки должны были стать заметны.
Письмо В.С. Крылатова П.Т. Филипьеву, посланное из Брюсселя 26 сентября 1968 (ГАРФ Фонд 10143, Архив П.Т.Филипьева, опись 80, рулон 2): «К счастью, нотариус разрешил на месте познакомиться с протоколом и описью имущества, оставленного Изенбеком. Свидетельствую: дощечки в протоколе не упомянуты». Без комментариев. Такая ценность и…
Письмо Н.В. Казакова П.Т. Филипьеву, апрель 1969 (ГАРФ Фонд 10143, Архив П.Т.Филипьева, опись 80, рулон 16): «На мой вопрос происхождения дощечек Калянский категорически ответил… что у Изенбека никакого багажа не было. Изенбек был ранен в Сев.Таврии и был вывезен из России Голбаном без вещей каких либо».
Насчет багажа, разумеется, больше никакой источник нам поведать не сможет, но что у двух сослуживцев была причина помнить, в каком виде их приятель Изенбек покидал Родину – удостоверено. В уникальном ротапринтном издании «50 лет верности России, 1917-1967» (Париж, Изд. марковцев-артиллеристов, 1967), собранном из воспоминаний бывших чинов марковского полка, сказано, что за 10 дней до эвакуации врангелевцев из Крыма командир 4-й батареи полковник Изенбек был ранен при переправе через пролив, соединяющий Сиваш с Азовским морем.
На выезде из России дощечек нет. И при окончании всех земных путей дощечек тоже нет. Решайте, были ли они вообще когда-нибудь? Кстати, не забудьте отметить, что невидимками были не только дощечки, якобы ревниво хранимые драконом-Изенбеком. До смерти Изенбека никто не видел и миролюбовских переписок, которые тот спокойно уносил домой. Тоже ведь нету свидетельств, вот незадача! Одни лишь слова Юрия Петровича. Дело не только в том, что он слишком много привирал, чтобы ему можно было верить. Любая вообще информация должна быть подтверждена независимым источником. Иначе это не данные, а максимум повод для размышлений.
Надеюсь, вы заметили, что если из истории «обретения» дощечек вычесть известное исключительно со слов Ю.П. Миролюбова, то в сухом остатке будет лишь написанный его рукой современной графики текст Влесовой книги и… о да, пара-другая плохого качества фотокопий неизвестно с чего. Итак, эти фотокопии становятся аргументом в споре о том, был ли мальчик, тьфу, были ли дощечки. Ну что ж, разберемся?
Для начала о терминах. Негатив – изображение объемного или плоского объекта на прозрачном носителе. Фотоснимок и фотография – одно и то же, привычное нам по портрету в паспорте изображение объемного или плоского объекта. Фотостат и светокопия – одно и то же, родственное ксерокопии изображение плоского объекта. Фотокопия – в строго техническом употреблении означает то же, что фотостат, однако очевидно, что Миролюбов использовал это слово для обозначения любого типа копии, будь то фотография или фотостат.
В письме Ю. Миролюбова А. Куру от 26.09.1953 (опубликовано в «Жар-Птице» за 01.1954) сказано: «Фотостатов мы не могли с них сделать, хотя где-то среди моих бумаг находится один или несколько снимков. Если найду, то я их с удовольствием пришлю».
Запоминайте – статов нет и не было! Но пока жива уверенность, что снимки есть. Через пару месяцев она куда-то испарится. Или госпожа Миролюбова как раз в этот период и провела уборку?
В письме Ю. Миролюбова А. Куру от 13.11.1953 (ГАРФ Фонд 10143, архив П.Т. Филипьева, опись 80, рулон 16, 14) речь идет сумбурная: «Насчет фотографии не могу утверждать, что она есть, ибо у меня тоже жена-иностранка и, думая навести порядок, кое-что просто выбросила из бумаг! Драма была очень большая, но исправить ничего нельзя. Попала ли туда, кажется, одна или две фотографии, не знаю. Надо еще искать».
Миролюбов как бы не помнит, сколько всего снимков? Один? Два? По тексту нельзя понять – всего ли их было парочка или пропасть могла 1-2, а других он просто в упакованном к переезду в США грузе найти не в состоянии. Но главный затык не в этом. Человек, потративший 15 лет на переписывание дощечек, прикипевший к ним, понимавший их важность, переживает их потерю в 1941-42 гг., причитает в своих заметках и письмах по поводу хищения. И при этом не озаботился сохранить последнее, что осталось от подлинника? Не бережет как зеницу ока или хотя бы как вестовой берег мешок с дощечками в Гражданскую? Не помнит где и что из очень небольшого количества фотокопий у него лежит? Собрал бумаги для переезда, но не проверил – целы ли фото (даже если не сумел проверить сразу после жениной уборки).
Все мы люди, все мы ошибаемся, жизнь у него была тяжелая, и чего вы от него хотите… Это само собой. Только вот либо Миролюбов осознавал, что это за величайшая была находка – и тогда понятен каторжный труд по переписыванию дощечек, либо он не уяснил, как важно для русских-украинцев сберечь национальное достояние – и тогда понятно небрежное отношение к единственному следу, который оставили в этом мире дощечки. То и другое одновременно невозможно.
Между тем, в журнале «Жар-Птица» за ноябрь 1953 появляется Экстра-страница. В ней от лица редакции (вероятно, сам редактор Н. Чирков) читателям сообщают: «Мы получили из Бельгии фотографические снимки с некоторых из «дощьчек»». По-человечески понять их можно – задохлое ротапринтное издание. Сенсации привлекают читателей. Всю жизнь ради денег все всем лгут. Но, согласитесь, эта ложь слишком далека от правды, ведь Миролюбов даже не обещал в туманном будущем предоставить фотокопии. Как они собирались выкручиваться? Или… так и выкрутились?
В январе 1954 г. из Брюсселя в Сан-Франциско летит очередное письмо Миролюбова Куру (Фонд 10143, опись 47, Архив Ю.П.Миролюбова, рулон 10), в котором – о радость! – копии. «Честь имею приложить фотоснимки плохого качества четырех страниц Дощек, которые я нашел в моих бумагах. <...> Если мне удастся добыть лучший оттиск с негативов, я его пришлю незамедлительно».
Не посылать негативы с почтой, рискуя их потерять – очень правильно. Строго следуя тексту, мы должны бы придти к выводу, что посланы 4 фотографии. В ответном письме Кур подтверждает получение снимков. Вопрос: и куда только они потом делись?
Письмо А. Кура Ю. Миролюбову 9.02.1954 (ГАРФ Фонд 10143, Архив П.Т. Филипьева, опись 80, рулон 16, 14): «Вчера получил долгожданные снимки с дощек. Сердечное Вам спасибо. …Я могу теперь документально подтвердить всякому Фоме неверному, что текст дощек является действительным документом».
А что, у кого-то уже тогда возникли сомнения? Или это он превентивно? Впрочем, «ученый» Куренков очень сильно заблуждался, если считал, что сама по себе фотография может служить документальным подтверждением существования дощечек или, тем более, древности текста. Для первого нужна квалифицированная экспертиза, какая проводится в суде, а для второго – особая совместная работа профессиональных лингвистов и историков. Примечательно, что обладатели снимков позаботились о том, чтобы ни то, ни другое не было проведено.
Письмо Ю. Миролюбова А. Куру (ГАРФ Фонд 10143, Архив П.Т. Филипьева, опись 80, рулон 16, 14), дата которого не отмечена, по событиям в тексте м.б. март 1954: «Не могу порыться в моем архиве, отчасти уже упакованном. <...> Думается мне, что там есть и несколько фотостатов. Впрочем, я в этом не вполне уверен».
Вот как в сентябре 1953 человек уверенно заявляет, что фотостатов делать не могли, а через полгодика меняет показания? И опять он не знает, есть они у него или нет. Но могут быть, хотя раньше не могли… Мы, конечно, живем в изменчивом мире, но не настолько же!
Летом 1954 г. Миролюбов наконец переезжает в США. В сентябрьском номере «Жар-Птицы» того же года появляется статья А. Кура о дощечках Изенбека (Фонд 10143, опись 47, Архив Ю.П. Миролюбова, рулон 10). «Нами получены фотографические снимки с некоторых уцелевших дощьчек. <...> К великому сожалению, отпечатать фотоснимки с дощьчек невозможно из-за слабой ясности букв на снимках».
Не знаю, что там со «слабой ясностью», но через год после получения снимков Кур наконец впервые публикует одну из дощечек (т.наз. 16а). Вот она, страница из февральского номера «Жар-Птицы» за 1955 год, наверху над текстом.
Сами видите – несмотря на подпись «фото-снимок с одной из древних Дощек Изенбека», журнал предложил вниманию читателей просто рисунок. Больше ни одна из посланных еще из Брюсселя копий ни в каком виде опубликована Миролюбовым и Куром не была до самого закрытия журнала. (И тут я готова поверить влесовцам, когда они признают, что и после – тоже.)
Прелюбопытно, что на картинке из «Жар-птицы» у дощечки большие поля и слева вверху имеется знак, изображающий некое животное, а во всех последующих публикациях (у Лесного, Жуковской, Творогова, Асова) – полей нет и глифа тоже. Эээ… т.е. в журнале было опубликовано вообще не пойми что фэнтезийное? Через год, 26 февраля 1956, Ю. Миролюбов отвечает заинтересовавшемуся дощечками С. Лесному: «Кроме 3 фотокопий у меня есть лишь текст, переписанный мной». Почему из 4 осталось 3? Ладно, допустим, что он имел в виду только не изданные.
Но в другом письме примерно этого же времени Миролюбов опять сбивается со счету (цит. по: Асов А. Тайны «Книги Велеса» М., Аиф-Принт, 2001 – где приведено без атрибуции): «Чтобы «дощьки» сфотографировать, мы не могли и мечтать. <...> Однако, за эти годы я сумел сделать пять фотокопий, одна из которых фотографическая, а четыре остальные светокопировочные». А как же 4 фотоснимка, посланных Куру? А как же первоначальная версия с отсутствием фотостатов?!
Чтобы пытающимся разобраться жизнь раем не казалась, в «Жар-Птице» ноября 1958 выходит очередная статья А. Кура, где о дощечке «Влес книгу сю…» (т.наз. 16а) говорится: «Это единственная дощечка, фотография и фотостат которой имеются на руках. Фотография этой дощечки очень хорошая. Буквы-знаки текста очень ясны и отчетливы. <...> Фотостат вышел плохим и расплывчатым».
Оказывается, фотография-то хорошая, буквы четкие. Однако сначала под предлогом плохости фото не репродуцировалось, а потом дали лишь что-то вроде перерисовки, и вот уж журнал не на ротапринте печатают, а в типографии – почему бы это внятное фото не воспроизвести? Нет, не дождетесь!
Письмо П. Филипьева В. Шавинскому, 20 мая 1966 (ГАРФ Фонд 10143, архив П.Т. Филипьева, опись 80, рулон 16): «Наконец, после некоторых усилий и неудач, достал <...> несколько неудачных фотостатов и одну хорошую фотографию». В личной записке «Заметки для памяти», того же дня (ГАРФ Фонд 10143, опись 80, Архив П.Т. Филипьева, рулон 2) Филипьев выразился точнее: «Три сохранившихся, хоть и плохих, фотостата и одна хорошая фотография (негатив)».
Письмо А. Кура П. Филипьеву, полученное 28.06.1967 (ГАРФ Фонд 10143, опись 80, Архив П.Т. Филипьева, рулон 2) опять затрагивает эту тему: «[Жена Миролюбова] сожгла их <...> и только случайно сохранившийся фотографический снимок с дощечки с текстом о Влесовой книге… сохранился у него. Вы его видели и пересняли. Вместе с этим снимком, Миролюбов прислал мне и ряд световых снимков – копий некоторых дощечек, но весьма плохо снятых. Вы тоже их видели».
Письмо П. Филипьева Б.Г. Унбенгауну от 02.08.1968 (ГАРФ Фонд 10143, опись 80, Архив П.Т.Филипьева, рулон 2): «В моих руках была только одна фотография дощечек, негатив, 3 неудачных фотостата дощечек». Заметьте – у Филипьева, который всего на 4 года моложе Миролюбова, никакой неразберихи в числах и определениях нет.
Для тех, кто пользуется цифровыми фотоаппаратами и плохо знаком со старым методом фотосъемки, поясняю – Филипьеву дали возможность сфотографировать снимок дощечки 16а и так получился тот негатив, который Филипьев упоминает. Он не является оригиналом даже второго уровня.
С. Ляшевский в работе «Русь доисторическая» (1973) подводит итог: «Дощечка крупными буквами осталась неопубликованной. <...> Фото пропало, а сохранилась лишь светокопия с фото». Он говорил о т.наз. дощечке 16б, которую он все же привел в своей книге, хотя качество было невысокое. С чего Ляшевский взял, что фото было – не понятно. Вероятно, вывод сделан на основании того, что имелся фотостат. Однако, если и можно с фотографии сделать фотостат (в чем я совсем не уверена), то качество будет заведомо поганым. Зачем же было выбирать такой способ? Даже если негатив был утерян/отсутствовал, надо было просто переснять фото.
Мы с моим занудством задались вопросом: а куда же девались негативы, о которых писал Миролюбов Куру в январе 1954 г.? И пришли к незатейливому выводу… Можете проделать логические шаги сами, исходя из ясных фактов.
1 – Куренков со слов Миролюбова сообщил, что тот получил фотографии дощечек в наследство. О негативах не упоминается.
2 – Вероятную пропажу фотографий во время уборки Миролюбов назвал драмой, а ведь будь на руках негативы, отпечатки с них всегда можно сделать.
3 – Миролюбов о негативах не говорил, отвечая обычно, что у него есть сделанная им одна фотографическая копия (в переводе на удобопонятный русский это должно означать фотоснимок).
4 – Нигде Миролюбов не печалится по поводу пропажи негативов. Хоть вместе с дощечками, хоть в процессе жениной уборки, хоть в свалке переезда – нигде они у него не пропадали.
Ну, как у вас? У меня получается, что негативов не было. Ладно, сформулирую аккуратно-аккуратно: у Миролюбова негативов не было.
А как же его письмо? Перечитаем внимательно: «Если мне удастся добыть лучший оттиск с негативов, я его пришлю незамедлительно». Вообще, разбирать письма Юрия Петровича немногим легче, чем Влескнигу. Этот «писатель» крайне неопрятен в подборе слов и их расстановке. Почему-то «оттиск» в единственном числе, а «негатив» во множественном, хотя должно быть наоборот. К тому же, с того, что принято в фотоделе называть негативами, делают не оттиски, а отпечатки. И особенно глаз цепляется за слово «добыть»… Будто и не о банальнейшем походе в фотолабораторию речь? Короче, я совершенно не понимаю, что он говорил и что он хотел сказать, но что бы это ни было, два обстоятельства остаются неизменными: ни в какой момент Миролюбов никому не обещает хотя бы показать негативы и нигде ни в каких архивах их не обнаружилось.
А поскольку и фотографий нет, которых можно было бы сделать по несколько штук, имея-то деньги на переезд по ту сторону Атлантики и покупку журнала – то я остаюсь при своем обоснованном мнении: не было негативов.
Влесовцы пытались посчитать сделанные Миролюбовым копии. Как они не набирают, больше 7 не получается – а это слишком мало по сравнению с 12-15 годами усердного переписывания. И вот только не надо говорить о бедных эмигрантах, которые не могли себе позволить такую неслыханную роскошь, как пара фотографий в год на двоих! К тому же, даже в этих скромных подсчетах влесовцы лажают. Судите сами. Открываем А. Асова (Тайны «Книги Велеса» М., Аиф-Принт, 2001) и И. Додонова (Истоки славянской письменности, Вече, 2008).
Асов: «В следующее же письмо Миролюбова была вложена неизвестная нам светокопия дощечки II 11а «Прославление Триглава», цитаты из коей в «Жар-птице» (№ 1 за 1954) и были опубликованы А. Куренковым».
Додонов, цитирует письмо ноября 1953 и вслед за Асовым (ссылаясь на него) повторяет: «С этим же письмом А.А. Куренкову была послана копия дощечки 11А. Выдержки из текста этой дощечки А.А. Куренков опубликовал в «Жар-птице» в январе 1954 года; причём выдержки эти были воспроизведены древними буквами, т.е. взяты с копии, а не с транслитерации».
Очень смелые выводы. Что останется от них при внимательном рассмотрении? Пшик. Письмо Миролюбова Куру от 13.11.1953 доступно. В нем более чем четко сказано, что, если жена не выкинула, то где-то есть одна-две фотографии. А то, с чего (некачественно) сдирал буквы Кур-Куренков шло далее: «Прилагаю, при этом еще текст Дощьки с молитвами. <...> Начертание слов было такое… <...крупно написаны слова ...> Вот значит, приблизительное начертание текста». Написаны буквы просто от руки, чтобы дать общее представление, и только!
Полюбуйтесь, здесь я совместила для удобства сравнения публикацию А. Кура и выдержки из письма:
Вот вам и вся «неизвестная светокопия» и «не транслитерация». Да и приведенное выше письмо Кура от 9.02.54 доказывает, что только тогда он получил первое (!!!) изображение дощечки, будь то светокопия или фотография. Поразительно, что «влесоведы» пропускают мимо ушей его слова.
Асов считает далее воспроизведенную в 02.1955 в «Жар-Птице» дощечку 16а (с застенчивостью истинного Альхена называя рисунок «фотокопией»). И еще изданную С. Ляшевским в 1977 г. «фотокопию» дощечки 16б (на самом деле фотостат по словам самого публикатора). Но хоть в счете тут расхождений нет.
Додонов: «Никакого специального сопроводительного письма к фотокопиям дощечки 16 нам не известно».
Ну, что тут скажешь? Посоветовать учить матчасть, что ли? Вот же оно, письмо Миролюбова Куру от 10.01.1954: «Честь имею приложить фотоснимки плохого качества четырех страниц «дощьек». <...> На левом поле I «дощьки» изображена собака, на II-й какое-то животное, похожее на кошку». После чего в «Жар-Птице» и появилась картинка, симулирующая фотоснимок с 16а, с симпатичным глифом в левом верхнем углу.
Асов: «Оставшиеся четыре негатива «светокопий» и ныне не отпечатаны. И я долгое время думал, что они вообще утрачены». Его пессимизм был повержен, когда в 2000 г. Асову удалось связаться с секретарем Музея-архива русской культуры в Сан-Франциско. И он получил «посылку с уникальнейшими материалами. <...> в одной описи указание на те негативы! К лету мне обещали прислать фотографии с тех негативов, к тому времени их сделают для Гуверовского университета».
Асов привычно расплывчат – неясно, сколько негативов в описи, неясно, с чего он взял, что они все не публиковались. Как именно стало понятно – они «те», с Велесовой книги? В чьем архиве они хранятся? Отдельно впечатляет формулировка, выбранная тонким знатоком множества древних языков, переводчиком древнейшего русского текста. «В описи УКАЗАНИЕ на те негативы». Если говорить на современном русском, это означает, что в описи собственно негативы не числятся.
Кстати, для технически неграмотных гуманитариев сообщаю – такого зверя как «негатив светокопии» не существует, как нет негатива ксерокопии. Если была сфотографирована светокопия, в разговорном варианте это называется «негатив со светокопии».
Додонов: «Делать какие-то выводы, на наш взгляд, можно только тогда, когда будут отпечатаны хранящиеся в Музее русского искусства в Сан-Франциско негативы четырёх фотокопий. Это, по-видимому, негативы именно тех снимков, которые Ю.П. Миролюбов отправил в Америку 10 января 1954 года».
А на мой взгляд, выводы можно делать сразу. Даже в пятидесятые годы не существовало пригодных для публикации изображений дощечек. Кроме 16а. Потому только оно и было предъявлено публике. Поскольку дощечки «пропали» в 1941 г., прибавления в семействе копий с них ждать неоткуда.
В конечном итоге Асов считает опубликованными только 2 копии, отметая им же названную 11а, и суммирует их с 4 неопубликованными. Получая, как вы догадываетесь, шесть. Додонов считает опубликованными 3, и сумма у него вырастает на единицу. С чего господа влесовцы решили, что картинка в «Жар-Птице» февраля 1955 и картинка в книге Ляшевского должны плюсоваться к 4, а не вычитаться – неизвестно. То есть, понятно, что хочется увеличить цифру хоть на сколько-нибудь, но как можно переть против своего же Миролюбова? Он-то сам, лишенный возможности наращивать числа, как это было с картинами Изенбека – тут могли и перепроверить – называл максимум 5. Работавший с материалами Кур в статье 11.1958 отметил, что изображения на двух из них были идентичны. Так что больше четырех никак не получается. Всего может быть только 4 фотокопии. Какие именно – другой вопрос.
Фотография была одна, «Влес книгу сю» (16а), и она-то и кочует по публикациям. То, что из Европы переслал Миролюбов Куру в январе 1954 должно быть они оба называли неверно, используя слово «снимок». В одном из писем (от 28.06.1967) Кур употребляет оборот «световые снимки», что позволяет предположить, что и в 1954 «снимками» по неграмотности ими были названы фотостаты. Только если мы примем это положение, у нас наконец сойдутся все цифры: 1 фотография и 4 фотостата, один из которых, дублировавший фотографию, из-за его плохого качества был признан ненужным и исключен из рассмотрения (м.б. уничтожен, это неважно), поэтому у Филипьева фотостатов лишь 3.
Вы думаете, что на этом всё? Ошибаетесь.
И. Додонов в работе «Истоки славянской письменности» (2008) пишет: «А.И. Асов считает, что копия дощечки под номером II 11А была не просто рисуночной, а световой (опять повторимся, что понятия не имеем, что такое «светокопия», но, очевидно, что-то родственное фотографии)».
Во-первых, как легко выяснилось, копии дощечки 11а на самом деле вообще не было. А во-вторых, как говорил один классный полемист столетней давности, «господин публично протанцевал канкан», признавшись, что не имеет понятия о том, что отлично известно многим. Уж если браться за рассуждения о предмете, необходимо наводить справки.
В письме Ю. Миролюбова А. Куру от 26.09.1953 читаем: «Фотостатов мы не могли с них сделать». Знаете что? Он ведь правду сказал! Сделать фотостаты с непросвечиваемых дощечек невозможно. В отличие от современной множительной техники, старые способы, основанные на простом принципе засветки, требовали светопроницаемости копируемого объекта. Брали копируемый чертеж, брали чистый лист, намазанный специальным составом, складывали их вместе и подвергали облучению ярким светом. Черные линии на бумаге или специальной чертежной пленке исходника оставляли белые полоски на копии. В некоторых случаях для копии вместо бумаги использовали полотно, но оно со временем слегка усаживалось. В начале 1940-х стали инвертировать и распространились ныне привычные всем инженерам-архитекторам-проектировщикам копии с темными линиями на более светлом лиловатом фоне, которые по привычке продолжали называть «синьками».
Так что же у нас остается от великого сокровища? Неизвестно с чего и как сделанные картинки, именуемые «фотостатами», которые не могли быть получены с дощечек. И одна сомнительная фотография, которую никто не видел, которая публикуется в перепечатке и от которой нет исходного негатива. Маловато будет…
© Светлана Бондаренко
