Талантливый музыкант, не добившись признания, уходит в бизнес. Художник от Бога перебивается плотницким трудом. Заботливая мать и жена начинает мечтать о «счастье». Сказочной красоты деревня, куда бежит из города потерявший себя герой, оказывается средоточием вечных вопросов, на которые ищет ответы каждый из нас…
Новый роман Ольги Покровской «Булочник и Весна», вышедший в издательстве ОЛМА Медиа Групп – книга удивительно душевная и неожиданная. С трогательной, порой отчаянной искренностью герой делится с нами историей прорыва из одиночества в мир понимания и любви. Глубокая и человечная, с улыбкой написанная книга зовет нас пройтись по цветущему лугу, заглянуть на правах друга в дом, где пахнет оладьями и звучит столетний рояль, и, не стесняясь, присоединиться к сердечному разговору о самом главном.
«Независимая газета» отмечает, что «повествование Ольги Покровской изящно, очень тонко. Она даже не акварельку рисует (хотя обложка навевает именно такую ассоциацию), она словно бы дышит на стекло и пальцем пишет по следу собственного дыхания. А держится написанное вопреки всему крепко». Можете убедиться в этом сами.
Под катом – фрагмент нового романа Ольги Покровской об искренних человеческих взаимоотношениях, о поиске себя в этом сложном мире. Приветствуются любые мнения, суждения и рассуждения.
Мокрый снег, мчащийся параллельно земле, и объявленное по радио штормовое предупреждение были лучшим подспорьем в деле спасения моего друга. Петя обожал всяческую чёртову погоду, видя в ней свой портрет.
Мы ехали весело, хотя и не быстро — фары не расчищали мглу. Наконец под колёсами стукнул мост через речку Бедняжку. Машина вылетела из лесного коридора на круговерть обдуваемых снегом полей. Я на ощупь свернул к холму и через пару минут понял, что Старой Весны нет. Ни фонаря на улице, ни огня в домах. Разбомбили нас, что ли? Слава богу, фары нашарили забор. Я вылез в слякоть и, оглядевшись, сообразил: в деревне нет электричества!
Мне уже захотелось сесть за руль и развернуться, как вдруг на холме, со стороны тузинской дачи, порхнул огонёк. Гигантский светляк зашатался в метели.
— Костя, это вы? — раздался мутный от ветра возглас. — А мы фары ваши увидели!
С тусклой масляной лампой в руке к нам летел Николай Андреич Тузин, мой сосед. Я пошёл к нему навстречу, в пену мокрого снега.
— Давайте к нам! — кричал он сквозь меловую мглу. — Околеете в своей бытовке, а у нас всё же печь!
— Я бы с радостью, да мы с другом! — сказал я, когда мы сошлись. — Хотел ему показать житьё-бытьё — и вот видите! Сейчас назад поедем.
— Какой ещё «назад»! С другом, с другом давайте! Ставьте машину — и ждём! Вы гляньте, что творится! — Тузин поднял лампу повыше и, призывно махнув свободной рукой, двинулся в обратный путь. Я знал, у них дома есть большой электрический фонарь, но, видно, Тузину было жаль резать его мёртвым лучом такую шикарную вьюгу.
— Ну что? — вернувшись в машину, спросил я Петю. — Как насчёт в гости к Тузиным? Нас зовут!
— А что там есть интересного? — полюбопытствовал Петя, взвешивая возможные приобретения и потери.
— Девушка и рояль! — пообещал я, лишь бы Петя не заартачился.
— Рояль — это тот, немецкий, раздолбанный? А девушка — которой под тридцать, с мужем, сыном и зверьём? — уточнил Петя, припоминая мои рассказы. — Ладно, так уж и быть.
Из багажника моей машины он достал автомобильный фонарь, примерно такой, каким побрезговал воспользоваться Тузин, и, нацелив его на дорогу, первым зашагал в глубь деревни.
Скоро свечное сияние тузинской дачи начало пробиваться сквозь белую бурю. Калитка была гостеприимно распахнута.
В прихожей пахло берёзовым теплом. На кухне в прозрачную заслонку печи бился огонь, бросая отблеск на стеклянные двери гостиной. Петя снял мокрую куртку и, предвидя рукопожатия, вытер ладони бумажным платком. Через миг в прихожую вышел хозяин. В полутьме, без лишних церемоний, состоялось знакомство. Вот погодка! — Угораздило! — Замело? — Слегка!
— Николай Андреич! — Пётр Олегович!
— А почему подстанции у вас нет? — спросил Петя, пожимая руку хозяина. — Купили бы хоть дизельную — не мучились бы без света!
— А мы не мучаемся! — возразил Тузин и артистическим жестом распахнул двери гостиной. — Прошу убедиться!
И вот я стою, обомлев, на пороге и смотрю, как старомодная гостиная Тузиных трепещет десятками свечных язычков, улыбается нам, счастливая — от того, что впервые за целую жизнь ей позволили проявить свою подлинную красоту, а не гибнуть дурнушкой в электрическом свете.
Я оглянулся через плечо: как там Петя? Он молча стоял чуть позади. Его эстетическое чувство было прострелено навылет.
— Николай Андреич — режиссёр, у них тут в городке театр, — сказал я, как если бы это могло объяснить Пете хрупкую красоту интерьера.
— Ничего себе! В таком городишке — и театр? Вот бы не подумал! — оживился Петя. — А что ставите?
— А сейчас я вам, господа, покажу. Секундочку! — улыбнулся хозяин. — Сядьте-ка сюда, Костя! — и указал мне стул напротив занавешенного окна. Я сел послушно. — Тут поправим немного… — Тузин подвигал предметы на подоконнике, затем схватил канделябр и, метнувшись по комнате, установил на журнальный столик.
— Ага… Вот так хорошо. Теперь внимание! — он подошёл к окну и резким жестом, оборвав пару колец, отдёрнул штору. — Алле-ап! — Комната раздвинулась. Я взглянул и обнаружил себя в заоконной гостиной. Мерцающим пятном она вписалась в ночную метель.
Снежная буря носилась по комнате, хлестала по нашим отражениям, но не могла причинить вреда. Нерушимы были диван и стул, на котором расположился полупрозрачный я, и столик, и ореховая горка с фарфором. И, кажется, в комнату эту, свободную от стен, вполне могли залететь ангел или природа.
— Вот это и есть мой театр! — Тузин кивнул на окно. — Я туда перетаскиваю себя понемногу. Там хочу жить и работать! Потому что в театре посюстороннем… Видите ли, в театре посюстороннем — большой бардак! — произнёс он с грустью и улыбнулся.
Петя подвинул стул на середину комнаты и, оседлав его, уставился на стекло. В белом свитере он сразу стал центром тёмного заоконного пространства.
— Хорошая картинка! — произнёс он одобрительно. — Как это вы так свет выставили? Наугад?
— Ну почему ж наугад? Пробовал, искал. Вот представьте, за нами придут — а мы — там. И фигушки нас поймаешь!
— Кто придёт? — заинтересовался Петя.
— Мало ли кто… Черти! Родина! Империя гипермаркетов! У меня, Пётр Олегович, есть предчувствие. Не будет вскоре вот этого рая, который вы здесь у нас наблюдаете. Драконы налетят — и привет.
Петя, едва заметно улыбаясь, смотрел на Тузина. Я видел: ему становится весело.
— Рай, как я понимаю, — это глина по колено и жизнь при свечах?
— А вы предпочитаете сплошную парковку?
— Николай Андреич, уймись ради бога! — пропела из кухни Ирина и в следующую секунду, покачиваясь, как пламя, возникая и тая, внесла в комнату поднос.
Петя вскочил и, поспешно переставив стул к стенке, освободил ей дорогу. Ирине был к лицу дореволюционный антураж. Длинное платье, крылом спадающая шаль и золотые в ночном огне, убранные, как на старинных картинах, волосы наконец-то оказались уместны.
— Мы по-простому, — сказала она высоким от смущения голосом. — В темноте ничего не приготовишь. Бутерброды и шарлотка. А вот петрушка наша, с зимней грядки!
Пока она говорила, в прихожей под мощным кулачным стуком загудела входная дверь.
— Это Коля, наш сосед! — обернувшись к Пете, сказала Ирина. — Я уж думала — не придёт, спит, — и полетела в прихожую открывать.
— Коля, говорите? А я думал — лягушонка в коробчонке! — сказал Петя, и, в целом, был прав. Коля, несмотря на свою невеликую комплекцию, любил постучаться смачно.
Он ввалился, заснеженный и дикий. Прищуренным взглядом глянул в свечную зыбь и, заметив постороннего, собрался было ретироваться, но передумал. Видно, дух Ирининых бутербродов удержал его.
— Говорят, теперь уж до утра. Столб повалило, — буркнул Коля, недоверчиво косясь на собравшееся в гостиной общество.
Когда приветствия были позади, Тузин возобновил прерванный монолог о «драконах».
— И вот представьте, прислали к нам в театр новую метлу! И началось. У нас теперь не храм искусства, а агентство аниматоров! — расхаживая между окном и диваном, жаловался хозяин. — А ведь как наш старик говорил: вы такое стёклышко должны подставить зрителю, чтобы взгляд шмыгнул в божественные земли хотя б на миг! И миг этот, может быть, для кого-то станет спасительным!
— Ох! Вы слышали! — из уголка дивана улыбнулась Ирина и прихватила ладошкой щёку. — Божественные земли ему подавай! Николай Андреич, молись, трудись, люби жену и сына — вот и будут тебе земли! А зрителям твоих земель сто лет не надо.
— А я и не рассчитываю на успех! — взъерепенился Тузин, глянув с презрением на жену. — Я буду работать, потому что должен. Пусть это будет накопление потенциала, которое скажется через век.
— Театр не может работать на будущее, — возразил Петя. — Вам, конечно же, надо и признания, и славы. Другое дело, что как приличному человеку вам неохота платить за славу бесчестьем, – он помолчал мгновение и заключил. – Поэтому предлагаю уйти!
Тузин огорошено взглянул.
— Увольняйтесь из театра! Займитесь обычным делом. Идите хоть к нам в контору — недвижимостью торговать. Я вам поспособствую на первых порах. Поверьте, уйти – единственный честный выход.
— То есть как, значит, уйти? – возмутился Тузин. – Нет, господа, театр — это, если хотите, родина моя! Уйти!.. Чур вас — соблазнять меня на такое!
— А вот я ушёл, — сказал Петя и, поднявшись, неладным шагом — как будто под ногами у него закачалась палуба — приблизился к окну. — Всё равно это уже не имело ничего общего с музыкой. Музыка не может быть объектом человеческой конкуренции. Если началась вся эта возня — значит, она давно уже отлетела, а вместо неё выставили крашеную куклу, — сказал он, обернувшись почему-то к Ирине.
Общество молчало. Было слышно, как на кухне, вторя снежному шквалу, гудят дрова.
— Музыка должна идти по земле неимущей — как идёт по земле, допустим, осень. Осень пока ещё не предмет шоу-бизнеса! — переждав паузу, вновь заговорил Петя. Его голос посветлел и окреп, выдавая накатывающее вдохновение. — И что надо сделать человеку, если перед ним каждодневный выбор — или лузерство, или участие в тараканьих бегах? По мне лучше уйти!
— А можно я скажу? — подала голос Ирина. — Петя, вы всё неправильно говорите! Нельзя отказываться от призвания! Просто нужно, чтобы такого вот человека, одарённого, кто-нибудь прикрыл! Понимаете?
— Прикрыл? — не сдержав улыбки, переспросил Петя.
— Ну да, прикрыл душою, — смутившись, подтвердила Ирина. — Если есть кому прикрыть — никакая пуля не заденет. Как она заденет, если над человеком — зонтик любви! Человека можно унизить, только если никто не защитил его любовью. Значит, надо защищать, а он пусть служит спокойно тому, к чему у него призвание!
Договорив, она вздохнула и стала перебирать клубки в своей корзинке с вязаньем. Петя смотрел на неё со всем изумлением, на которое был способен, — как если бы перед ним в уголок дивана присел благовестный ангел.
— Вот не догадывался, Ирина Ильинична, что в тебе спят такие сокровища! Что ж меня душой-то не прикроешь? Или талантом не вышел? — спросил Тузин, мирно улыбнувшись.
Тут глубокая водяная тоска обступила меня. Как из омута я взглянул на мерцающее пространство гостиной. Чёрт же угораздил меня привезти сюда Петю!
Рядом со мной на стульчике притулился Коля. Он молчал терпеливо, слушая странные речи, и обрадовался, поймав мой взгляд.
— Покурим? — шепнул он.
Но курить нам с ним было поздно. Я не мог отлучиться, потому что чувствовал — в гостиной Тузиных, летящей по снежному космосу, только что переключили скорость и теперь надо смотреть в оба, чтобы не врезаться в какую-нибудь «луну».
— Мам, у меня так воет! — свесившись через перила, крикнул со второго этажа Миша. — Дядя Коль, ты «Сивку» завесил? А то заметёт через стекло.
— Завесил! — кашлянув, отозвался Коля. — Спи, Мишань, не тревожься. Под вьюгу спать — это высшая благодать!
Петя с любопытством задрал голову — грохоча по деревянному полу, Миша унёсся к себе.
— Значит, сына растите, — сказал он, обновляя беседу. — А сами чем занимаетесь? — и внимательно поглядел в Иринино бело-золотое лицо.
— Сама? — растерялась Ирина. — Да особенно ничем…
— Ничем? И давно?
— Ирина Ильинична ведёт хозяйство, — вступился Тузин. — Не думайте, что в наших краях это легко. Как видите, у неё муж, сын, кошка, собака, голубь…
— А я не думаю, что это легко! — сказал Петя. — Наоборот, я считаю, это жестокой жертвой. Жаль, что голубь и кошка согласились её принять. Ирин, а профессия у вас есть какая-нибудь?
— Я художник! — взволнованно отозвалась она. — Федоскино люблю… В юности очень увлекалась! Знаете, сколько шкатулок моих разошлось! Потом училась ещё по фарфору. Как Миша родился, поначалу ещё что-то делала, а потом хлопоты закрутили. Пару лет назад достала мой сундучок — краски высохли, всё…
Переместив стул поближе к Ирининому закутку, Петя положил локти на деревянную спинку и уставился на хозяйку — в её прозрачные, дрожащие свечным огоньком глаза.
— Хотите, найду вам классную — увлекательную! — работу? — произнёс он, ударяя каждое слово.
— Работу? — пролепетала Ирина.
Петя глядел на неё с совершенно недопустимой настойчивостью. Пропустил леску взгляда через зрачки и держал, не давая махнуть ресницами.
— Свету вам добавить, Пётр Олегович? Не темно? — полюбопытствовал наблюдавший за сценой Тузин.
— Нет, совсем не темно. Светло! — обернувшись, ответил Петя и прибавил искренне: — Мне вообще у вас очень светло, правда!
На миг мне сделалось жутко — не завалялось ли под кроватью у Тузина ящика с пистолетами? Но сразу же и отпустило — Николай Андреич не дуэлянт. Максимум, что у него найдётся, — заряженная холостыми двустволка из реквизита.
— Петь, пойдём покурим! — сказал я, поднявшись было со своего места, но Тузин сделал протестующий жест.
— Нет-нет! Курите здесь! — и, взяв из корзинки с Ирининым рукоделием ножницы, двинулся к нашему с Колей углу, озарённому располыхавшимися свечами. Повернув канделябр и срезая нагар, Тузин покосился на меня и шепнул едва слышно:
— Костя, не смейте портить! Такая пьеса – дайте уже досмотреть!
— Курить я, брат, не хочу пока, — отозвался тем временем Петя. — Зато хочу вам предложить кое-что позабавнее курева. Есть у меня развлечение как раз для таких вечеров!
Он встал и неторопливо вышел на середину комнаты. Половицы скрипнули под его шагом. Прорвавшийся через неведомые щели сквозняк пробежал по свечным головкам и склонил их, как колокольчики на лугу. Запахло воском.
— Серенаду исполните? — спросил Тузин, снова располагаясь в кресле.
— Серенаду потом, — сказал Петя. — Сначала я хочу сделать признание.
Он помолчал, глядя на бликующий пол гостиной, а затем поднял взгляд и с самой искренней интонацией начал:
— Друзья! У меня был трудный день. Настолько, что судьба показалась мне чёрной. Но у вас я отогрелся и хочу по этому случаю нагадать себе счастье. Но гадать себе одному не умею, хотя гадальщик изрядный — Костя подтвердит. Скажи, хоть что-нибудь не сбылось?
— Сбывалось кое-что, — вынужден был признать я.
— Так вот, господа… — он выдержал паузу. — Я предлагаю вам узнать судьбу — безо всякой кофейной гущи. Смотрю насквозь: что было, что есть, что будет! С кого начнём?
— Нет, дорогой друг, лучше не надо! — заволновался Тузин. — Вы приходите ко мне в театр — и там гадайте на здоровье! А здесь у нас женщины, дети…
— Дети спят, — перебил Петя. — А женщины — смелы и любопытны! Скоро святки, света нет, обстановка — лучше не придумаешь! Вы же профессиональный мистификатор! Я думал, вам моя идея понравится. Но если боязно, — не навязываюсь.
— Нет, погадайте всё же! — пропел Иринин голос.
Тузин быстро обернулся на жену.
— Сюжетец вообще-то староват! — пересев на краешек кресла и подавшись вперёд, заметил он, — Но раз Ирина Ильинична любопытствует…
Петя удовлетворённо кивнул и сдвинул рукава свитера к локтям, как если бы собирался замесить из наших судеб знатное тесто.
Ирина непроизвольным жестом прижала ладонь к груди. Коля в зареве и тенях, как захолустный урка с ножичком, зыркнул на Петю из своего угла.
— Ну что ж, начинайте с меня! – мужественно решил Тузин.
— С удовольствием! — отозвался Петя, переставляя стул. — Реснички только подержите, мне надо видеть глазное дно.
— Обойдётесь, Петр Олегович, — возразил Тузин. — Назвались груздем — так уже и давайте, работайте!
Петя не стал спорить.
— О!.. Тут сверкают большие возможности! — протянул он, заглядывая в серые с карими крапинками глаза Тузина. — Если будете хитромудрым, вас ждёт крупная профессиональная удача. Будьте трезвы и последовательны, когда придётся полоскать творения в сточной канаве. Помните, что это нужно для дела. Опасайтесь взбрыкиваний идеализма. Опасайтесь упрёков родных. Опасайтесь, главное, собственной совести. Это всё враги успеха.
— А человека на белой лошади не опасаться? — полюбопытствовал Тузин.
— Нет, — успокоил Петя. — Лошадь вам не грозит.
Я видел, как в Николае Андреиче занимается протест против Петиной бесцеремонности, но он был разумный человек, хозяин дома, и пока что смог себя сдержать.
— Я читал, господа, в какой-то книге: «Разыгралась метель»! — проговорил он, взглядывая в окно. — И подумал — как же это хорошо сказано: разыгралась! То есть метель — это действо, которым следует любоваться. Она, подобно спектаклю, предназначена для оживления человеческих чувств. Слышите, как мы все взбудоражены ею?
Но его попытка избежать продолжения игры не удалась.
— А про меня? — перебила монолог мужа Ирина.
Петя снова взял стул за спинку и переместился поближе к дивану, где Ирина мотала нитки. Она тут же бросила клубок и взглянула с напряжённым старанием, как будто перед ней был фотограф, велевший ей не моргать.
Петя смотрел долго. Плечи его расслабились, успокоились мышцы лица.
— Ну! — вконец разволновалась Ирина.
— Нет, Ирин. Я про вас ничего говорить не буду, — мягко произнёс он и качнул головой.
— Что-то плохое? — обмерла Ирина.
— Что-то хорошее, — улыбнулся Петя и, вмиг изменив своему решению, грянул: — Бог с вами! Слушайте и запоминайте! Ваша жизнь переменится! Вам будет больно, странно на сердце, но потом — хорошо, прекрасно! Ваша жизнь переменится к лучшему! Пусть меня зарежут в подворотне, если я вру!
— Мальчишку второго родишь! — выкрикнул из угла Коля.
— Это ещё зачем? — возмутилась Ирина. — Чтобы опять по новой сходить с ума? По новой все прививки, простуды? Ты много, Коля, с Катькой своей возился? И молчи! И молчи, не каркай, ясно тебе?
Петя выслушал Иринин взрыв и повернулся к Коле:
— Вот именно. Не знаешь — не встревай! — сказал он, с лёгкостью перенимая Иринино «ты». — Тем более у меня и к тебе разговор есть!
Коля был недоволен затеей, но молчал, всё своё несогласие переместив в колючий взгляд. Я даже тревожился за гадальщика — как бы его не выдуло с холма невидимой до поры Колиной силой.
Тем временем Петя, подсев к нам, пристально поглядел в Колино чистое, как природа, лицо. Судя по всему, оно ему понравилось.
— Тебя я, друг, совсем не знаю, — сказал он просто, как-то даже растерявшись. — Но, думаю, есть в тебе что-то — раз тебя в этот дом пускают и любят. Я вот что вижу: вроде бы твоя жизнь находится под крылом этого гостеприимного семейства. Но в действительности они-то — дачники, их место с краю. Земля — твоя. И поэтому, когда их сдует, ты останешься.
— Это в каком смысле «сдует»? — влез Тузин. — Что значит сдует?
— Теперь не ваша очередь, господин режиссёр, — не оборачиваясь, перебил Петя. — Закончу сеанс — объясню.
Тузин набрал в грудь воздуху и умолк. Лицо его выразило сильнейший накат тревоги.
— Так вот, — глядя в колючие Колины глаза, проговорил Петя. — Когда их сдует, ты будешь следить, чтобы всё тут было по-прежнему, чтобы трава росла, река текла.
— Это кого ещё сдует! — не слишком вникая в смысл, прохрипел Коля.
— И помни, ты у нас — Хранитель Старой Весны! — невозмутимо продолжил Петя. — Должность свою береги, гордись ею! А на том свете тебя помучат, конечно, черти за грехи, но не долго. И пойдёшь в рай, к его, вон, прадеду! — сказал он и врезал локтем мне в бок, потому что я давно уже стоял за его спиной и придерживал за шиворот, не зная толком, кого от кого берегу — Колю от Пети или наоборот.
— А теперь мне надо сделать ответственное заявление! — высвободившись из-под моего попечительства, проговорил Петя. — Воду, валидольчик приготовьте на всякий случай — и сядьте все!
— Нет, ну прекрасно, Пётр Олегович! — восхитился из кресла Тузин. — Какая незамысловатая, доступная, так сказать, народу драматургия! Мне определённо надо с вами сотрудничать!
Петя не обратил внимания на комплимент.
— Я вынужден сообщить вам новость! — звучно произнёс он. — И предупреждаю, это уже не гадание, а вполне достоверная информация! Новость следующая: после Нового года в районе деревень Старая Весна и Отрадново начнётся строительство спортивно-развлекательного комплекса. Проект возглавляет мой босс, Михал Глебыч Пажков. В связи с этим вам тут светит горнолыжный подъёмник, трассы, аквапарк, гостиница и несколько прилегающих коттеджных посёлков. Будете альпийской деревней! — тут Петя взял паузу и, оглядев присутствующих, насладился эффектом. Всё молчало — человек и зверь. Тишина была как чистый лист, по которому буря за окнами чертила нотные линейки.
— Не знаю, насколько это хорошо — быть альпийской деревней в России, — продолжал Петя. — Ну а с другой стороны, а кем в России быть хорошо? Освещённый спуск, Костя, пойдёт твоей поляне прямо в лобешник. Кстати, советую подсуетиться. Предусматривается полная инфраструктура. Может быть, и пекарня впишется? В принципе, могу свести тебя с нужными людьми.
Я сказал, что не стану ни любоваться, ни суетиться. И хватит бы ему рассказывать на ночь страшилки.
— А я вам, Петр Олегович, верю! — произнёс Тузин. Он встал из кресла, приблизился и, взяв со столика канделябр, посветил Пете в лицо. — Вроде бы явная клевета — но верю! Не могу не верить! Это именно то, что я и предчувствовал!
— Да чего тут верить! Врёт он! — гаркнул Коля. — Аквапарк ему, как же! Земля-то заповедная! Вон, монастырь под боком. На такой земле запрещёно строить, что я, не знаю! Думает, дурачков нашёл, и давай заливать!
— Друзья мои, погодите, я вот что могу по этому поводу… — примирительно засуетился Тузин, но Петя уже встал со своего места и, дёрнув из руки хозяина подсвечник, склонился над смельчаком.
— Ты чего буянишь, сельский житель? — тихо спросил он Колю.
— А того! — решительно отозвался тот и, поднявшись, согнул руки в локтях. — Думаешь, раз москвич на тачке, так и заливать будешь — а мы и уши развесили? Босс у него с аквапарком! Трепло ты!
— Ну тогда я тебе по-другому напророчу, — сказал Петя, сжимая в правой руке подсвечник, как букет. — Ты ещё пахать к Пажкову наймёшься. Будешь ему площадочку ровнять под комплекс. И умолять будешь, чтоб за пьянку не уволили. И я, брат, может, за тебя тогда заступлюсь. А может, и нет! — Тут резким жестом он приставил свечи к Колиному лицу, мелькнули ослеплённые светом глаза, и наш хрупкий мир сорвался в тартарары.
Грохот мебели в мгновение ока порубил и смешал картину мира. Сквозь хриплый собачий лай прорывались вопли: «Господа, уймитесь!» — «Шторы! Тушите шторы!» — «Ах, чёрт вас дери! У меня тут сплошной антиквариат!»
Я повис на Петиных плечах, но он высвободился и рванул в прихожую, куда Тузин оттаскивал Колю. Крик, гром, свечной дымок — всё это единым комом прокатилось по коридору и, наткнувшись на дверь, выпало в жидкий снег.
Я наспех помог Ирине поднять обрушенные свечи — одна успела подпалить занавеску — и, схватив Петину куртку, вылетел в сад, но зачинщиков уже не было видно. Остались только ели и яблони, обёрнутые колышущейся снежной холстиной.
Прислушавшись, я разобрал за воем бури отдалённые вопли. То ли Коля гнался за Петей, то ли Петя за Колей, то ли оба драпали от былинного чудища.
— Ну что, догоним? — спросил Тузин, запахивая раздуваемое ветром пальто.
Пока мы шли к калитке, крик перетёк в более или менее мирную Колину брань, перемежаемую укоризненным голосом Пети.
— Ну вот, — сказал Тузин, замедляя ход. — Всё разнесли и помирились!
Постояв, он махнул рукой и направился к дому. С крыльца, ожидая его, выглядывали перепуганные Ирина с Мишей.
Когда с Петиной курткой в охапке я подходил к своему участку, из гущи снега, вихрем крутившегося в рябинах и липах, меня окликнули.
Я обернулся: Петя, натянув рукава свитера до пальцев, отдыхал от битв на Колиной лавочке.
— Давай сюда! — крикнул он и махнул включённым мобильником.
— А где Коляныч? — спросил я, пробираясь к нему по снежной слякоти.
— Ушёл в партизаны. Будет бить захватчиков, пока не побьёт. Это ведь не я его взбесил — ему землю жалко. Курточку-то мою отдай, замёрзну!
На холме было до того сыро, холодно, что зябла душа. Снег уже не таял так быстро, как вначале, а собирался у ног влажной тряпкой.
Я кинул ему куртку. Петя радостно в неё упаковался и полез в карман за сигаретами.
— Видал я всякое, — сказал он, выходя на дорогу и оглядываясь на свечные огни тузинской дачи. — Столько жизни извёл, чтобы было в сердце побольше перца! А у вас тут задаром — такой космодром! Жалко, Ирине всего не досказал. Заробел — представляешь? — прибавил он, чуть улыбнувшись.
— Петь, какая робость, о чём ты! Ты ж хамил напропалую. Просто внаглую отбивал чужую жену! — произнёс я с внезапной ненавистью.
— Эта женщина в странной одежде, безо всякого маникюра, наивная… — лирически продолжал Петя, словно и не заметив мою злость.
— Это ты при свечах разглядел, что без маникюра? — перебил я.
— Разглядел, да — сказал он, кивнув. — Так вот, она мне понравилась, потому что красива необманно. Прямо живая… — он умолк, закуривая, и протянул мне пачку. — Будешь?
Я любил Петины сигареты. Они были крепче моих.
— А тебе-то как моё гадание? Я вроде никого не обидел. Всем отвалил алых парусов.
— От балды отваливал?
— Да нет… — он затянулся и посмотрел в метельную жуть долины. — Не от балды. Режиссёра вашего не хороните. Есть в нём огонёк. Просто долго болел идеализмом. Ничего, вгрызётся потихонечку, а потом вдруг — бац! И вырулил! И повезло! Жена, конечно, побоку… И про Колю вашего не врал. Колян вообще хорош! — Петя глянул на меня и улыбнулся с душой. — Ах, хорош! Или сам кого-нибудь зарежет, или его зарежут, или совершит подвиг милосердия. Я после боя сказал с ним пару слов — он у вас как вчера родился! И сигареты у него — такая отрава! Я чуть не сдох, мои-то в куртке были… А вообще-то, брат, всё у вас будет хорошо, — задушевно резюмировал он. — Преодолеете соблазны. Будете таскать из колодца воду — глядь, а там вино! Блаженны нищие и далее по тексту. А за Ирину ты не сердись. Это очень видно со стороны — как вы её тут закопали, притоптали и креста не поставили.
Он выдохнул, растапливая снежинки тёплым дымом, и со внезапной горечью произнёс:
— А ведь надо же! Первый человек в моей жизни, который понял, что меня просто надо было «прикрыть»! Просто сказать: «Ты — прав. Играй и не думай!» И тогда бы я был свободен. Но нет! Хоть бы одна зараза!.. Эх, ладно, — Петя мотнул головой, вытряхивая лишние мысли, и оглядел побелевшую окрестность.
— Я что, без машины?
Я кивнул.
— Ах да! Это ж ты меня вёз. Ну, бывай!
Не подав руки, он застегнул под горло молнию куртки и быстро, чуть оскальзываясь на промороженном спуске, двинулся прочь с холма.
— Куда собрался?
— Прогуляюсь, поймаю попутку! — отозвался он.
— Петь, ты с дуба рухнул? Ночь на дворе! Давай я тебя хоть до города довезу!
Он обернулся и глянул — словно навёл ствол.
Больше я не спорил с ним. Тут уже нельзя было ничего поделать, по крайней мере, сейчас.
На другое утро, разлепив веки, я обнаружил себя на диване в гостиной у Тузиных. Сердобольный Николай Андреич подобрал меня, когда, простившись с Петей, я попытался заночевать в машине, и отволок в дом. Дорогой он клялся, что не обижен. О каких обидах я говорю, если все творческие люди — дети! Они плачут и смеются, расшибают коленки и сбивают мирно стоящих — это нормально. Ирина отвергла мои извинения ещё убедительней. «Что вы! Я рада! — шепнула она, притащив мне в гостиную подушку и плед. — Хоть какая-то жизнь!..»
Я приподнялся на локте: в окне, из щелей которого ночью так отчаянно дуло в голову, всё было мутно-бело. Тараща глаза, попробовал согнать пелену и осознал, что это цельнокроеное колышущееся полотно — снежное! Небесные караваны с мукой потерпели крушение над Россией! В окошко мне было видно яблоню с расщеплённым стволом. Отломившаяся ветвь легла на землю — гигантское, запорошенное снегом гнездо!
Пока я разглядывал покалеченное дерево, с улицы долетел звон свежей ссоры.
Голос Ирины с упрёком что-то пропел — я не разобрал слов. А затем отчётливо грянул Тузин:
— Недвижимостью? Деревню покромсать и продать? Вы об этом мне толкуете? Я, Ирина Ильинична, подозревал вас во многих грехах, только не в меркантильности. Но, оказывается, и ей вы не чужды!
И сразу под моим окном прохрустели шаги. Тузин спешил по снежной дорожке к крыльцу. Я едва успел вскочить и сложить плед, как он уже был в гостиной и, не замечая меня, пронёсся на второй этаж. С подошв обвалились снежные «вафли» — Тузин гулял в тапочках.
— Книжку мою записную, чёрную, никто не видел? — гаркнул он сверху, непонятно к кому обращаясь, и через минуту скатился вниз.
— Вот так-то, Костя! С добрым утром! Упрекают меня, что не избрал профессией недвижимость! Может, ещё не поздно? — сказал он, на ходу застёгивая манжеты. Взял с крышки рояля мобильный, подхватил пальто и вышел.
Хлопок двери сбил с меня остатки сна. Я оглядел разорённую гостиную. Валялась сшибленная фиалка — черепки и тряпица подвядшей листвы с комом земли. Драгоценный столик стоял на своём месте, но край столешницы был ссажен до щепок.
Стыд залил меня тошнотворным бензином. Хватило же мне ума приволочь неотбуянившего, полного свежей ярости Петю в тихие земли Старой Весны!
Я собрал с подоконника вещи — телефон, ключи и направился уже в прихожую, но тут вошла Ирина. Несмотря на конфликт с супругом, она улыбнулась и велела мне идти на кухню завтракать. Невольно я проверил Петины слова: Иринины ногти и правда оказались подстрижены — так удобней вести хозяйство.
На завтрак были томлённая в печи пшенная каша и сырники. Объяснить, как всё это пахнет, человеку, у которого нет дровяной печи, нельзя. Понимая, что мои гостевания у Тузиных становятся уже неприличными, я всё же сел к столу и спросил:
— Поссорились из-за нас с Николай Андреичем?
— Ну и поссорились! Что, это повод для грусти? — легко возразила Ирина. И хотя в лёгкости её чувствовалась натуга, мне стало спокойней.
К сожалению, обычай одеваться прохладно вчера ночью вышел мне боком. За завтраком я раскашлялся. Ирина достала из буфета четыре берестяных туеска и с важным видом отсыпала из каждого по ложечке в заварочный чайник. Зелёный настой подмосковного луга должен был спасти меня ото всех бед.
— Ну, а как ваш Петя? Добрался благополучно? Не простыл? Что же это такое с ним вчера было? — спросила Ирина, пока чай настаивался.
Я не знал, как вместить Петину драму с музыкой в пару слов, и сказал:
— Ирин, простите нас за разгром.
— Знаете, Костя, мне не с кем поделиться, а так хочется! — сев к столу и подперев кулачком подбородок, сказала Ирина. — Вот вы всё твердите — разгром! А мне так хорошо на душе от этого разгрома! И от вчерашнего гадания. Просто вырвалась за ночь из тоски многолетней! А кстати, у Пети вашего что, гадания правда сбываются?
— Процентов на восемьдесят, — хмуро ответил я…
Где купить?
Книжный магазин Москва
Интернет-магазин Лабиринт
