(Часть 1, Часть 2)… С подписанием пакта Молотова-Риббентропа у Советского Союза появился, казалось, реальный шанс реализовать львиную долю основных своих планов. На вопрос Риббентропа, сразу после подписания 23 августа 1939 г. пакта с Германией, как совместить этот пакт с русско-французским договором 1936 г., Сталин ответил: «Русские интересы важнее всех других». Тогда же стало ясно, что антикоминтерновский пакт между Германией и Японией окончательно потерял свою изначально провозглашенную антикоммунистическую и антисоветскую направленность, и позднее 27 сентября 1940 г. был не просто переименован, а официально преобразован в Берлинский пакт, уже с несколько иными идеологическими задачами. Антикоммунизм, как и коммунизм, уходил в прошлое. Это признал Риббентроп, когда после подписания договора, на вопрос Сталина как этот договор соотносится с Антикоминтерновским пактом, который больше напугал Англию, чем СССР, в ответ привел шутку берлинцев, в которой говорилось, что СССР еще присоединится к Антикоминтерновскому пакту. Эта шутка в 1940 г. приобрела даже вполне реальные очертания.
Подписание пакта отразилась на отношениях с европейскими союзниками и с США, с которыми оказалась тесно связана судьба жены В. Молотова Полины Жемчужины. Она имела богатого брата в США и была причастна к тем подаркам, который получал её друг, американский посол в Москве с 1937 года Д. Дэвис за лояльную подачу режима Сталина в США. Может быть это обстоятельство и повлияло на то, что жена Молотова стала в январе 1939 г. первым наркомом-женщиной в правительстве СССР, а в марте того же года – кандидатом в члены ЦК ВКП(б). Ведь кумовство при Сталине не поощрялась. Но уже на второй день после предложения немцев разграничить сферы влияния, 10 августа 1939 г. вопрос о Жемчужине, был поднят под № 33 на Политбюро. Дело не дошло до опалы, вероятно, в связи с продолжавшейся «большой политической игрой» на двух столах. Но когда осенью 1939 г. США заняли негативную позицию по поводу советских претензий к Финляндии, Политбюро ЦК вынесло 24 октября 1939 г. решение об освобождении П. Жемчужины от поста наркома рыбной промышленности СССР, а 21 ноября 1939 она была переведена в Наркомат легкой промышленности уже РСФСР в качестве начальника Главка текстильно-галантерейной промышленности.
Примечательно, что Гитлер и Сталин считали пакт своей победой. Гитлер, получив во время ужина 21 августа телеграмму из Москвы от Риббентропа об успехе в переговорах, воскликнул: «Теперь они у меня в руках! Теперь они мои!». На следующий день в своей речи перед военачальниками он сказал: «В сущности – только три великих государственных деятеля во всём мире: Сталин, я и Муссолини. Муссолини – слабейший… Сталин и я – единственные, кто видит будущее» (Кейтель В. Размышления перед казнью. М., 1998, с. 467). Сталин после заключения договора в узком кругу заявил: «Кажется, нам удалось провести их» (Соколов Б. Третий рейх: мифы и действительность. М., 2005, с. 95, 101). 24 августа во время застолья он развил свою мысль, заявив членам Политбюро: «Тут идёт игра, кто кого перехитрит и обманет» (Вопросы истории, 1990, № 7. С. 86). «Они» – это Франция и Англия. 25 августа Ворошилов последний раз встретился с их представителями на переговорах в Москве, чтобы сообщить им о невозможности дальнейших переговоров в связи с изменившимися обстоятельствами.
Молотов считал, что Сталин переиграл Гитлера. В беседах с Ф. Чуевым он сказал: «Сталин был крупнейший тактик. Гитлер ведь подписал с нами договор без согласования с Японией. Сталин вынудил его это сделать» (СССР и Германия в годы войны и мира (1941-1945). М., 1995, с. 79). Но Гитлер и в мыслях не имел согласование пакта с Токио, что могло сорвать запланированное им начало войны с Польшей. Да и Япония не стремилась влезать в советско-германские отношения, так как чётко определила своего врага в лице США, которые угрожали её интересам на Тихом океане. Именно поэтому, несмотря на численный перевес советских войск, Токио не счёл нужным поддержать группировку своей Квантунской армии на Халхин-Голе, наступление против которой Г.К. Жуков начал 20 августа. 31 августа 1939 г. советские войска вернули захваченный японцами плацдарм, необходимый для наступления против японцев, в соответствии с планом стратегического развёртывания от 24.03.38 г., подписанного Б.А. Шапошниковым. Но предусмотренный этим планом полный разгром Квантунской армии не состоялся в связи с необходимостью выполнения сначала главной задачи этого плана, а именно занятия Красной Армией Восточной Польши. Подписание пакта открывало перспективы достижения советских целей в Европе, а перспектива войны на два фронта не входила в планы Кремля.
Сталин не собирался участвовать на чьей-либо стороне во Второй мировой войне, по крайней мере, до создания выгодных условий под свои планы, которые отнюдь не ограничивались пактом Молотова-Риббентропа. Он прекрасно понимал, что СССР не готов к открытому противостоянию с великим державами. Этим объясняется секретность достигнутых с Гитлером договорённостей, на которой настаивала советская сторона, и та осторожность (можно сказать нерешительность), которая была проявлена ею при их реализации. Поэтому даже все мероприятия для реализации своих целей Сталин стал проводить только после начала Второй мировой войны. 1 сентября 1939 года был принят Закон о всеобщей воинской обязанности, а 2 сентября 1939 года Постановлением СНК №1355-279сс утвержден план реорганизации Сухопутных войск на 1939-1940 гг., доводивший количество стрелковых дивизий в Красной Армии до 173 (штатная численность – 2 265 тыс. человек). Были определены задачи подготовки к войне промышленности и транспорта. В вопросах, касающихся армии и обороноспособности страны, Советский Союз вполне логично окончательно и бесповоротно вернулся к прежней царской военной структуре. К уже воссозданной системе военных округов (которых к началу 1939 г. было 14), начался отход от принципа армейских групп и переход к прежней системе армий. Наряду с 1-й и 2-й Отдельными Краснознаменными армиями на Дальнем Востоке, после подписания советско-германского договора в европейской части были созданы в сентябре 1939 г.: 3-я (штаб в Витебске), 11-я (Минск) и 4-я (Бобруйск) армии Западного ВО, 5-я (Житомир), 6-я (Винница), 12-я (Каменец-Подольск) и 13-я (Одесса, позднее упразднена) армии Киевского ВО, 8-я (Новгород в Ленинградском ВО), 7-я (Калининский ВО, затем Петрозаводск). Эти армии предназначались для вторжения на соседние территории, отошедшие в сферу интересов СССР согласно секретному протоколу Молотова-Риббентропа, и в первую очередь, в Польшу.
Но при этом Сталин избегал опрометчивых шагов, которые могли бы столкнуть его с кем-либо из великих держав, опасаясь быть втянутым в мировую войну. А поэтому и не спешил с вводом частей Красной Армии в Польшу. Ведь в глазах западных союзников вступление Красной Армии в Польшу могло означать вступление СССР в мировую войну, причем на стороне Германии. Тем более, что некоторые шаги к этому, которые нельзя было скрыть, Советский Союз вынужден был предпринять в соответствии с пактом. И если непрерывные сигналы радиостанции в Минске, передаваемые с начала войны по просьбе начальника штаба германских ВВС, которым эти сигналы помогали бомбить польские города, можно было объяснить заботой о безопасности своих городов во избежание их случайной бомбардировки немецкой авиацией, то последующие шаги в этом направлении, уже нельзя было объяснить иначе как сотрудничество. Правда, шёл на него Сталин только тогда, когда был уверен, что не будет ответной реакции Запада, с которым он продолжал заигрывать.
Для ввода советских войск в Восточную Польшу надо было найти благовидный повод. И 2 сентября 1939 г. по поручению из Москвы советский посол в Варшаве спрашивал министра иностранных дел Польши Ю. Бека, почему его страна не обращается за советской помощью, которую обещал сырьем и военными материалами за несколько дней до этого К.Е. Ворошилов (Розанов Г.Л. Сталин и Гитлер. М., 1991, с. 110-111). Очевидно, СССР стремился закрепить причитающиеся ему земли как новоявленный «союзник» Польши, что уменьшало угрозу конфронтации с Западом. Тогда даже в случае мира или разгрома Германии Москва имела все шансы поторговаться за Польшу с Западом. Ведь оговорённые с Гитлером территории в основной своей массе не выходили за «линию Керзона» (вариант А), прочерченную Версалем как польско-советская граница. А захват Красной Армией выходящих за эту линию Люблинского и Варшавского (с пригородами Варшавы) воеводств диктовался военно-политической необходимостью.
Разгром любинской группировки предусматривался обоими вариантами мартовского (1938 г.) плана развертывания войск Красной Армии, так как Польша была связана союзным договором с Румынией, а эта группировка могла обеспечить создание единого фронта. Кроме того, Люблинское и Варшавское воеводства, по мнению известного американского историка Адама Б. Улама, в этом случае могли бы служить очагом польской государственности, которую советское правительство, конечно, не оставило бы своим вниманием и не бросило бы на произвол судьбы. Вероятно, поэтому секретный протокол пакта Молотова-Риббентропа первоначально не предусматривал окончательной ликвидации польской государственности. Только после успешного окончания Польской кампании Сталин предложил Гитлеру ликвидировать эту государственность. И только дождавшись, а точнее не дождавшись, реакции Запада на договор о границе с Германией, а также отсутствия англо-германских мирных переговоров, на которых Польша могла стать разменной монетой, присоединил 12-14 ноября 1939 г. эти земли к СССР.
Этой оглядкой на Запад объясняется медлительность Москвы в реализации достигнутых с Гитлером договорённостей. На настойчивые и недоумённые вопросы, поставленные немецкой стороной уже 3 сентября, почему Москва не выполняет свою часть секретного соглашения, следовали уклончивые ответы, из которых Шуленбург сделал 16 сентября 1939 г. в сообщении своему МИД вывод, что Сталин стремиться «так или иначе оправдать перед внешним миром свое нынешнее вмешательство». Но была и другая веская причина этой кажущейся нерешительности и медлительности. В день объявления Британией войны Германии 3 сентября 1939 г. Сталин предложил Турции помощь «в случае нападения на неё извне в районе проливов или Балкан». Соглашение в Монтрё обеспечивало безопасность СССР со стороны проливов в условиях англо-германской войны, при очевидном стремлении Анкары сохранить нейтралитет. Но это же соглашение делало СССР уязвимым в случае вступления его в войну. А реализация договоренностей с Германией не только не исключала, но и предполагала это. Не будучи до конца откровенными с Риббентропом, Молотов и Сталин добились включения в секретный протокол к пакту 3-го пункта о незаинтересованности Германии в южно-европейском направлении. Разделение вопросов на те, которые будут решаться с Германией, и те, которые должны быть решены с Англией, как раз и было частью «большой игры» Сталина. А для этого любыми способами до поры до времени следовало избегать столкновения с Англией и Германией. Поэтому, на настойчивые предложения Германии обсудить вопрос советского вступления в Польшу, поставленный 3 сентября (в день объявления союзниками войны Германии) Гитлером во время принятия верительных грамот вновь назначенного советского полпреда в Берлине А.А. Шкварцева, и 4 сентября в телеграмме Шуленбургу, в Москве не спешили с ответом.
Свою роль в такое поведение СССР могло сыграть положение на Дальнем Востоке, где 4 сентября два батальона японской пехоты предприняли попытку занять господствующую высоту Эрис-Улын-Обо на территории советского плацдарма в районе Халхин-Гола, которая была отбита. Шуленбург был принят в Кремле лишь 5 сентября. В советском ответе содержались три принципиальных момента. Во-первых, указывалось, что время для «конкретных действий» ещё не наступило. Во-вторых, подчеркивалось, что такие действия могут втянуть СССР в конфликт с западными странами, и, в-третьих, немцам предлагалось, если они в ходе военных операций и пересекут демаркационную линию, установленную 23 августа 1939 г., затем отвести свои войска за нее. Та же ссылка на угрозу втягивания в войну была дана в отказе полякам, когда в тот же день 5 сентября они действительно обратились за советской помощью.
И это была сущая правда. Реализация Красной Армией стоящих перед ней задач грозила вступлением в войну против Англии и Франции, а это никак не входило в планы Сталина. В этом он откровенно признался 7 сентября 1939 года на встрече с руководством Исполкома Коминтерна Димитрову: «Война идет между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т.д.) за передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии будет расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расстраивает, подрывает капиталистическую систему… Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент – подталкивать другую сторону» (Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939-1941 (Документы, факты, суждения). М., 2000, с. 109).
Но явные успехи немцев в Польше заставили Сталина и Молотова действовать более решительно на этом направлении. В ночь на 7 сентября было принято решение провести частичную мобилизацию Красной Армии, и войска получили приказ начать «Большие учебные сборы» (БУС). Согласно директиве наркома обороны № 2/1/50698 от 20 мая 1939 г. название БУС являлось шифрованным обозначением скрытой мобилизации (РГВА. Ф.4. Оп.19. Д.69. Л.126-147; Ф.40442. Оп.1. Д.128. Л.162-190; ЦХСД. Ф.89. Оп.74. Д.24. Л.1. // Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939-1941 (Документы, факты, суждения). М., 2000, с. 334). Директивой ИККИ от 8 сентября Польша провозглашалась фашистским государством. Но ночью 8 сентября имела место новая безуспешная попытка японцев, уже силами 4-х рот, атаковать высоту Эрис-Улын-Обо. Тем не менее, 9 сентября нарком обороны К.Е. Ворошилов и начальник Генштаба РККА Б.М. Шапошникова подписывают Директиву № 16633 Военному совету Белорусского особого военного округа о начале 11 сентября наступления против Польши (ЦАМО, ф. 148а, оп. 3763, д. 69, лл. 1-3). К этому могло подстегнуть распоряжение генерального штаба Вермахта отданное 9 сентября о создании на польской территории трех административных единиц: Познани, Варшавы и Западной Украины.
Вероятна связь советского наступления с наступлением французов в районе Саарбрюккена (столица Саара) 7-12 сентября 1939 г., которое они обязаны были начать в соответствии с договором с Польшей через 3 дня после начала войны. От начатого французского наступления следовало ожидать смертельной схватки противоборствующих сторон. Скорее всего, Сталин хотел дождаться начала этой схватки. Но 11 французских дивизий, продвинувшись всего на 8 км и наткнувшись на мины в занятом ими Варндтском лесу, остановились перед линией Зигфрида. И тут же было отложено планируемое на 11-13 сентября вступление Красной Армии в Польшу, а 10 сентября Молотов сообщил Шуленбургу, что военная акция со стороны Советского Союза вообще может быть исключена, если Германия заключит перемирие с Польшей, в отношении которой 11 сентября началась лишь антипольская кампания в советской прессе. Эту озабоченность выражает и осуждение до 3 октября 1939 г. Коминтерном войны как «империалистической» и призывы к другим коммунистическим партиям бороться за мир. Но при этом исчез знаменитый большевистский лозунг о «поражении» своих правительств в войне, подчеркивалась опасность немецкой угрозы, а французы и англичане критиковались за их примиренческую позицию.
12 сентября Гитлер заявил главнокомандующему сухопутными силами Браухичу, что «русские, очевидно, не хотят выступать… Они считают, что поляки будут согласны заключить мир» (Розанов Г.Л. Сталин – Гитлер: Документальный очерк советско-германских дипломатических отношений, 1939 -1941 гг. М., 1991). В такой ситуации немецкое командование стало рассматривать возможность использования украинских националистов (ОУН) Мельника в качестве варианта окончательного решения польской проблемы. 12 сентября в беседе начальника отдела диверсий и саботажа Лахузена с Кейтелем и Риббентропом обсуждалась возможности украинских националистов в целях «образования самостоятельной польской и галицийской Украины» (Безыменский Л. Особая папка «Барбаросса». АПН, с. 148). 13 сентября Москве было сообщено, что о перемирии с Польшей «не может быть и речи». На следующий день Риббентроп заявил, что без военной акции со стороны Советского Союза в Восточной Польше «могут возникнуть условия для формирования новых государств» (Розанов Г.Л. Сталин – Гитлер: Документальный очерк советско-германских дипломатических отношений, 1939 -1941 гг. – М., 1991).
Вероятно, это, а не заверения Риббентропа о скором падении Варшавы, стало основным побудительным мотивом, по которому Сталин 14 сентября (на эту дату была исправлена Шапошниковым первоначальная дата директивы № 16633) все же принял решение на вторжение 17-18 сентября. Это стало возможным благодаря подписанию 15 сентября 1939 г. после длительных переговоров между Молотовым и послом Японии в Москве С. Того соглашения о прекращении с 14 часов 16 сентября военных действий (перемирия) между японскими и советско-монгольскими войсками на Халхин-Голе (Бородин Б.А. Помощь СССР китайскому народу в антияпонской войне 1937-1941. М., 1965, с.182).
При этом Сталин действовал с оглядкой на Лондон и Париж. Тем более, что Англия начала морскую блокаду Германии и 11 сентября стала задерживать советские суда, нарушавшие её, и конфисковать грузы, объявленные контрабандой. Выбирая окончательную дату вторжения в Польшу, Сталин, очевидно, брал в расчёт обещание французов 13 сентября полякам провести не получившееся ранее наступление 17-20 сентября 1939 г. При этом он отказался от совместного с Германией коммюнике в ее редакции по Польше, где говорилось о желании немецкой и советской сторон положить конец хаосу в этой стране. Такое заявление выставляло бы СССР как союзника Гитлера. Поэтому 14 сентября в «Правде» была опубликована редакционная статья «О внутренних причинах военного поражения Польши», в которой подчеркивалось, что причины поражения Польши лежат в национальной политике её правящих кругов. А 16 сентября Шуленбургу было заявлено, что «в совместном коммюнике больше нет нужды».
В ноте, переданной польскому послу в Москве В. Гжибовскому на рассвете (в 3 часа ночи) 17 сентября, вторжение Красной Армии в Польшу объяснялось распадом Польского государства, которое стало реальностью только со вступлением советских войск (когда польское правительство поздно вечером 17 сентября бежало в Румынию), а также желанием освободить и защитить «единокровное… население Западной Украины и Западной Белоруссии». И никакого коммунизма с мировой революцией. Дело серьёзное, тут демагогия не пройдет. При этом ни слова не говорилось о насильственном, а значит и незаконном, присоединении к Польше Западной Белоруссии (от России) и Западной Украины (от Австро-Венгрии), о чем говорят советские учебники. Розанов считает, что это было результатом спешки составления ноты. На самом деле, это молчание было сознательным, так как первоначально западно-украинскими и западно-белорусскими землями советские приобретения в Польше не ограничивались, а включали, согласно плану Шапошникова, исконно польские Люблинское и часть Варшавского (с пригородами Варшавы) воеводств. Это не позволяло Гитлеру восстановить государственность Польши, которая могла стать разменной монетой на переговорах Германии с Англией о мире, которым заканчивается любая война.
Советская нота от 17 сентября не могла не вызвать вопросов со стороны немцев, которые не собирались захватывать земли Восточной Польши. После падения Варшавы Молотов соглашается, что в советской мотивировке содержалась нота, «обидная для чувств немцев», но просит «не позволять подобным пустякам вставать на нашем пути». Молотов совершенно откровенно объясняет, что другого предлога Советское правительство не видит, поскольку «до сих пор Советский Союз не беспокоился о своих меньшинствах в Польше…». Официально, если не считать украинизации, Кремль действительно не поднимал этого вопроса. Тем не менее, в совместном с Германией коммюнике от 19 сентября 1939 г., появившемся уже в сталинской редакции, нет и намёка на эту мотивировку. Здесь основной задачей Вермахта и Красной Армии провозглашалось помощь «населению Польши переустроить условия своего государственного существования» (Некрич А. Дорога к войне, ч.1. Ж-л Огонек, 1991 г., № 27). Такая формулировка понравилась Гитлеру даже больше, чем та, которую предлагали его дипломаты.
К этому коммюнике Сталина могло подтолкнуть предложение Великобритании от 18 сентября 1939 г. обменять задержанные как контрабанда советские заказы на лес, поставки которого в ответ на это СССР резко сократил. Это предложение свидетельствовало, что союзники не только не собираются умирать за Польшу, но и готовы частично принести её в жертву. А совместное коммюнике стало пробным камнем в адрес западных союзников. И он достиг цели, союзники проглотили его. После этого и состоялась 20 сентября беседа Сталина с Шуленбургом, перед которым и был поставлен вопрос об установлении советско-германской границе, то есть о фактическом 4-м разделе Польши. Примечательно, что линию новой государственной границы между СССР и Германией устанавливали военные. Ею должна была стать демаркационная линия, разделяющая советские и немецкие войска, установленная в ходе переговоров Ворошилова и Шапошникова с представителями германского военного командования в лице генерала Кестринга, полковника Г. Ашенбреннера и подполковника Г. Кребса, длившихся с 16 часов 20 сентября до 4 часов утра 21 сентября. В ответ Лондон 23 сентября 1939 г. лишь «запросил советское правительство, готово ли оно ответить на английское предложение о торговых переговорах или его соглашение с Германией «делает такие переговоры вообще бесцельными». Английское руководство также интересовалось, “как мыслит себе Советское правительство будущее Польши? В частности, является ли существующая демаркационная линия временной военной мерой или же имеет более постоянное значение?”, а также насколько изменились принципы советской внешней политики» (Мельтюхов М.И. «Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939-1941 (Документы, факты, суждения). М., 2000, с. 253). Это открывало путь к переговорам. Именно поэтому Сталин предложил 25 сентября 1939 г. в очередной беседе с Шуленбургом передать Германии, ставшие для него проблемой в отношениях с Англией, в связи с решением о ликвидации польского государства, Люблинское и часть Варшавского воеводств в обмен на включение в сферу советских интересов Литвы (Телеграмма No 442 от 25 сентября Шуленбурга в МИД Германии).
С одной стороны, такое предложение СССР возвращало его к «линии Керзона», а это давало возможность вести переговоры с Англией и в дальнейшем, а с другой стороны это предложение можно было рассматривать и как реверанс в сторону Германии, понёсшей основные материальные затраты и людские потери, но получившей меньшую, по сравнению с СССР, половину Польши. Это позволило члену Политбюро Лазарю Кагановичу 4 октября 1939 г. восхищенно заявить: «Вы подумайте, сколько лет царизм воевал за то, чтобы Львов присоединить – 4 года империалистической войны (на самом деле – два года войны и несколько недель Брусиловского прорыва – В.А.), под крепостью Перемышлем три корпуса легли, а наши войска за 7 дней забрали эту территорию без больших жертв» (Солонин М. 22 июня или когда началась Великая Отечественная война. М., 2005, с. 443). Потери советской стороны во всей польской кампании составили около 1,5 тыс. чел убитыми (включая пропавших без вести и умерших от болезней) и 2 тыс. раненых (Россия и СССР в войнах ХХ века. Потери вооруженных сил». М., 2001, с. 184-187). Эти потери красноармейские части понесли в основном при взятии Вильно, Гродно и Львова, о накале совместной с немцами борьбы за который свидетельствует инцидент 24 сентября 1939 г. к западу от города между Красной армией и Вермахтом, приведшей по недоразумению к потерям с обеих сторон (Журнал «Отечественная история», 2000, № 5, с. 46-58; № 6, с. 10-27; Случ С.З. Советско-германские отношения в сентябре-декабре 1939 года). Эта была обратная сторона только что родившегося советско-немецкого боевого братства, скреплённого кровью.
Но на пожелание немецкой стороны, что «Советское правительство сделает уступки в районе нефтеносных районов на юге в верхнем течении реки Сан», а также «у Августов и Белостока, так как там находятся обширные леса», очень важные для немецкого хозяйства, Сталин заявил, что эти территории уже обещаны украинцам. Это было сказано Риббентропу в день его приезда в Москву 27 сентября. Тогда же Москва ответила согласием на ведение торговых переговоров с Англией, заявив при этом английской стороне, что нынешняя демаркационная линия в Польше не представляет государственной границы между СССР и Германией. Таковой юридически она стала 28 сентября 1939 г. после подписания немецко-советского договора «О дружбе и границе», а также новых секретных дополнительных протоколов. Будучи удовлетворенным результатами практически уже завершившейся польской кампании, Сталин заявил Риббентропу, что «основным элементом советской внешней политики всегда было убеждение в возможности сотрудничества между Германией и Советским Союзом». В настоящих условиях «это сотрудничество представляет собой такую силу, что перед ней должны отступить все другие комбинации». И, наконец, в будущем, «если, вопреки ожиданиям, Германия попадет в тяжелое положение, то она может быть уверена, что советский народ придет Германии на помощь и не допустит, чтобы Германию задушили». И здесь же добавил: «Советский Союз заинтересован в сильной Германии и не допустит, чтобы Германию повергли на землю» (СССР и Германия в годы войны и мира (1941-1945). М., 1995, с. 80-81).
То же самое Сталин мог бы сказать и о Великобритании, которую в соответствии с правилами «большой игры», теперь следовало поддержать в войне против Гитлера, в чём Сталин откровенно признался Димитрову ещё 7 сентября 1939 г., тем более, что Лондон незримо присутствовал на советско-турецких переговорах, которые были начаты ещё 3 сентября 1939 г., а 25 сентября 1939 г. в Москву прибыл турецкий министр иностранных дел Ш. Сараджоглу. Советская сторона предложила Турции заключить пакт о взаимопомощи с созданием советских баз в черноморских проливах. А так как сухопутными воротами к проливам были Болгария и Румыния, советская дипломатия активизировалась и в отношении их. 20 сентября – 3 ноября 1939 г. Москва провела серию зондажей на предмет заключения договора о взаимопомощи с Болгарией, которая 15 сентября 1939 г. заявила о своем нейтралитете в начавшейся войне. Но если на неё оказывалось мягкое воздействие с упором на традиционную дружбу двух народов, то на Румынию оказывалось давление путем прямых угроз и обвинений (угнетение национальных меньшинств), а также через прессу Коминтерна, гарантировавшей безопасность страны только в союзе с Москвой, что должно было еще больше усилить разброд и шатание в этой стране. С осени 1939 г. в советской печати возобновились публикации, посвященные нерешенному бессарабскому вопросу, хотя НКИД открещивался от причастности к ним (Репин В.В. Развитие бессарабского территориального конфликта в советско-румынских отношениях, 1939 г.). Тогда же советские дипломаты не раз делились с турецкими коллегами опасениями, что «враги СССР могут для нападения использовать Румынию путем переброски туда через проливы на коммерческих судах воинских частей и военных материалов». А 1 октября Сталин, принимая Ш. Сараджоглу, заявил: «По-моему, Румыния вроде Польши. Как та нахапала много земель, так и Румыния» (Документы внешней политики. М., 1992. Т. 22: Кн. 2: 1 сентября – 31 декабря 1939 г. c. 36, 46, 53, 235-238).
Но так как турецкая делегация имела главной целью согласовать с СССР свое участие в заключение готовящегося англо-франко-турецкого договора, а не заключение советско-турецкого договора, тем более на условиях Москвы, то в связи со вторым визитом Риббентропа, покинувшим Москву 29 сентября, советская сторона в течение десяти дней практически игнорировала ее. Это наводит на мысль, что Сталин пытался использовать Германию для оказания нажима на Турцию. Но в день подписания советско-германского договора 28 сентября 1939 г. Турция парафировала (предварительно подписала) англо-франко-турецкий договор. После этого в отечественной историографии дальнейшие переговоры с ее стороны рассматриваются как попытки союзников, и, прежде всего Англии, с которой в тот же день начались торговые переговоры, втянуть СССР в антигитлеровскую коалицию. Лондон действительно стремился к этому, ради чего даже открыто признал де-факто присоединение к СССР Западной Украины и Западной Белоруссии, что видно из радиовыступления Черчилля перед нацией 1 октября 1939 г., имевшего в первую очередь, правда, внутренний и пропагандистско-мобилизующий характер. В нём он заявил: «Россия проводит холодную политику собственных интересов. Мы бы предпочли, чтобы русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и союзники Польши, а не как захватчики. Но то, что русские армии должны были находиться на этой линии, было совершенно необходимо для безопасности России против немецкой угрозы. Во всяком случае, эта линия существует, и, следовательно, создан Восточный фронт, на который нацистская Германия не осмеливается напасть. Когда господин фон Риббентроп был вызван на прошлой неделе в Москву, то это было сделано для того, чтобы он ознакомился с этим фактом и признал, что замыслам нацистов в отношении балтийских государств и Украины должен быть положен конец» (История дипломатии. М., 1975, т. 4, с. 21, 40, 137).
На внешнеполитическом направлении английский премьер в октябре 1939 г. пошёл ещё дальше, но не публично. Он стал убеждать советского посла в Лондоне Майского, что Гитлер протянет свои руки к Малой Азии, Ирану и Индии в случае установления германского контроля над устьем Дуная. Это был намёк на согласие Великобритании признать за СССР Бессарабию, присоединение которой к СССР было предусмотрено и советско-германскими договорённостями. Без неё Москва не могла получить выход к устью Дуная, тем более, что претензии на эту бывшую часть Российской империи Москва предъявила ещё в феврале 1924 г., при установлении дипломатических отношений с Лондоном. А вот вопрос черноморских проливов и Балкан Черчилль в этот время ещё обходил стороной, приглашая Сталина, вслед за Гитлером, на Средний Восток. Сталин же предпочёл реализацию достигнутых с Гитлером договорённостей в отношении прибалтийских республик. В день подписания договора «О дружбе и границе» с Германией 28 сентября был подписан пакт о взаимопомощи с Эстонией, предусматривающий ввод советских войск на её территорию и создание военных советских баз. 5 октября был подписан на аналогичных условиях договор о взаимопомощи сроком на 10 лет с Латвией. После подписания 10 октября с Литвой «Договора о передаче Литовской республике города Вильно и Виленской области и о взаимопомощи между Советским Союзом и Литвой» сроком на 15 лет, предусматривавший ввод 20-тысячного контингента советских войск, сразу же начался ввод советских войск на территории прибалтийских республик.
В таких условиях, вместо полноценного торгового договора, было заключено 11 октября 1939 г. советско-английское соглашение об обмене советского леса на задержанные англичанами контрабандные каучук и олово (Трухановский В.Г. Внешняя политика Англии в период второй мировой войны (1939-1945). М.,1965, с. 81-106). А продолжавшиеся советско-турецкие переговоры зашли в тупик. 17 октября Сараджоглу покинул советскую столицу, а 19 октября 1939 г. Турция подписала англо-франко-турецкий договор. Англия предприняла шаги к сохранению хороших отношений с СССР, дважды доведя до сведения Москвы (17 и 27 октября), что Лондон хочет видеть этнографическую Польшу скромных размеров и не может быть никакого вопроса о возврате ей Западной Украины и Западной Белоруссии. Соответственно Англия и Франция посоветовали польскому правительству в эмиграции не объявлять войну СССР. Так как советская сторона на это не отвечала, а попытка противопоставить СССР Германии не удалась (она не отвечала устремлениям Москвы), то и союзниками была выбрана тактика пассивной «странной войны» против Германии, так критикуемой в советских учебниках, ибо отсутствие конфронтации между великими державами создавали СССР большие проблемы в реализации других своих замыслов и целей в «большой игре».
23 октября Финляндия отказалась принимать навязанные другим прибалтийским республикам советские условия договора о взаимопомощи, которые предусматривали создание советских военных баз в этих государствах. Вероятно, на аналогичных условиях предлагался и договор о взаимопомощи Болгарии, переговоры с которой по этому вопросу продолжались параллельно финским до 12 ноября 1939 г. Но камнем преткновения стала Турция, которой 28 октября 1939 г. Кремль заявил о своём отказе от зашедших в тупик дальнейших переговоров с ней. Джамиль Гасанлы считает, что резкое сворачивание советско-турецких переговоров по пакту о взаимопомощи, предпринятое по указанию Молотова в конце октября 1939 г., имело одной из причин нежелание советской стороны брать на себя обязательства, ограничивавшие свободу ее действий по отношению к Румынии.
Осложнением политической ситуации на юге можно объяснить тот факт, что следующим шагом Сталина в реализации достигнутых с Гитлером договоренностей стала кампания в Финляндии, вылившаяся в настоящую войну. Причину не уступчивости Финляндии раскрывает министр иностранных дел этой страны Э. Эркко, который заявил на заседании сейма: «Мы не должны идти ни на какие уступки, и будем драться, во что бы то ни стало. Нам обещали поддержку Англия, Америка и Швеция» («Заневский Летописец» от 08.11.2005 № 1313). А своим оппонентам, в числе которых был Паасикиви и сам Маннергейм, предупредивший правительство, что Финляндия в военном отношении не готова к тому, чтобы отказываться от политики уступок Советскому Союзу, он отвечал: «Русские не хотят конфликта и побоятся рисковать перед лицом всего мира» (Кабанен П. Советско-финляндские переговоры 1938-1939 годов // Родина, № 12, 1995. С. 57).
Некоторые основания для таких выводов финнам давала позиция США. Но Эркко явно переоценил западную поддержку, а Сталин не блефовал. Причём, это касалось не только Финляндии. 23 октября 1939 г. на базе части сил Киевского Военного Округа (ВО) был создан Одесский ВО, что свидетельствует о подготовке операций и на юге. Но невозможность политического обеспечения подготавливаемой здесь операции заставили Сталина обратить свой взор на Финляндию. Возможно, с финской стороны расчет делался также на то, что удобное время для военной кампании Советским Союзом было упущено, и начинать зимой войну на Севере Европы Сталин не решится. Но Сталин решился, и 11 ноября на советской территории стал формироваться корпус Народной Армии Финляндии. 12 ноября 1939 г. ТАСС заявил о непримиримости финской стороны и подготовке ее к войне, с одновременным сообщением Молотова в Софию, что с советско-болгарским договором о взаимопомощи можно подождать. 13 ноября финны прервали переговоры, а Эркко заявил, выступая по национальному радио, что у Финляндии есть «более важные дела», чем переговоры с СССР. А вот у Москвы не было более важных дел, чем Финляндия. Именно поэтому 15 ноября 1939 г. он поспешил признать марионеточную профашистскую Республику Словакию, которая была признана всего 27 государствами мира (Страны Восточной Европы во Второй мировой войне (1939-1945 гг.). Республика Словакия. Руниверс. Ресурсы Интернета).
Сосредоточение войск у границы с Финляндией вблизи побережья Северного Ледовитого океана началось ещё 3 сентября. Вскоре была создана (на основе приказа от 10 сентября 1939 г.) Мурманская оперативная группа. Во второй половине сентября почти в 2 раза была усилена на границе с Финляндией основная группировка войск Ленинградского военного округа. Первоначально предусматривалось развернуть подготовку к военным действиям против Финляндии в конце октября-ноября. Во второй половине сентября этот срок отодвинули на ноябрь 1939 г. (Советско-финляндская война 1939-1940 гг. на море. М., 1946. Т. II. С. 17; Manninen О. Op. cit. S. 88-89). Между 18 и 23 ноября 1939 г., как доказывает И.И. Сейдин, Сталин дает А.А. Жданову указание создать повод для начала войны, в ходе которой к власти должно прийти созданное в Москве т.н. «народное правительство» Демократической Республики Финляндии во главе с секретарём Исполкома Коминтерна О.В. Куусиненом. И опять, как в Польше, никакого коммунизма с мировой революцией. Поэтому даже в подготовленной в Управлении пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) инструкции для служебного пользования «С чего начать политическую и организационную работу коммунистов в районах, освобожденных от власти белых», слово «коммунистов» было вычеркнуто лично А.А. Ждановым (Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939-1941 (Документы, факты, суждения). М., 2000, с. 153).
После провокации близ селения Майнила на Карельском перешейке 26 ноября 1939 г. была предпринята последняя попытка заставить финнов пойти на уступки, лишавшие их возможности оказывать сопротивление. Но успеха она не имела. Тогда 29 ноября финскому посланнику было заявлено о разрыве дипломатических отношений, а 30 ноября 1939 г. в 8 часов утра советские войска перешли финскую границу. Очевидной целью Кремля было присоединение Финляндии к СССР, возможно, поэтапно, как это было сделано позднее в отношении Латвии, Эстонии и Литвы, а это позволило бы Советскому Союзу вернуться здесь к довоенному положению царской России, что и являлось его конечной целью. Об этом красноречиво говорит: 1) вхождение всей Финляндии, а не только Карельского перешейка в сферу интересов СССР по пакту Молотова-Риббентропа, на что неоднократно указывала советская сторона Берлину после финской войны; 2) создание в Москве ещё до начала войны (11 ноября 1939 г.) «народного правительства Демократической Республики Финляндия»; 3) передача так называемой Демократической республике Финляндии в соответствии со статьёй 1 договора о взаимопомощи и дружбе Куусинена-Молотова от 2 декабря 1939 г. советской Карелии (с Петрозаводском), которая и должна была, вероятно, сыграть роль троянского коня; 4) дальнейшие (после 1940 г.) планы войны с Финляндией, предусматривающие её полный разгром.
Договор планировалось подписать в Кякисалми (ныне Приозерск), находившийся на «линии Маннергейма», где и намеревалось обосноваться «народное правительство Финляндии». Но так как Красной Армии не удалось прорвать «линию Маннергейма», о победе «народного правительства Демократической Республики Финляндия под председательством О.В. Куусинена московским новостям пришлось сообщать 1 декабря 1939 г. из дачного поселка Терийоки (ныне Зеленогорск), находящимся перед этой линией. Советское руководство тут же признало новое правительство и на следующий день заключило с ним договор о взаимопомощи и дружбе.
Вероятно, упорная оборона финнов и слабость Красной Армии подтолкнули союзников к идее создания здесь «Скандинавского фронта», как альтернативы Восточному фронту, с привлечением других скандинавских стран. И для этого у них были основания. Ведь наиболее значительное число добровольцев для защиты Финляндии в Шведский добровольческий корпус прибыло из Швеции, Дании и Норвегии. В дальнейшем этот фронт союзники планировали использовать также и против Германии, как альтернатива отсутствующему Восточному фронту. Для Германии отношения со скандинавскими странами были вопросом выживания. Даже при условии нейтралитета северных стран в первую войну, Германия испытывала недостаток продовольствия и сырья, что было следствием попыток союзников установить морскую блокаду. Между тем, северные страны в период первой мировой войны оставались нейтральными, и только богатели на транзитных поставках воюющим сторонам. Дания получала удобрения и корм для скота из Англии, а сам скот на своих судах и английском угле вывозила в Германию. Норвегия снабжала Антанту удобрениями, а Германию – рыбой. Швеция в первой мировой войне наживалась на поставках продовольствия Германии, а продукции металлургической промышленности – Антанте. Аналогичную политику скандинавы собирались проводить и в эту войну. Так, Швеция 7 декабря 1939 г. заключила торговый договор с Англией на фрахт 50% своего торгового флота до конца войны, а 22 декабря 1939 г. – с Германией на поставку железной руды.
Поэтому планы установления английского контроля над Скандинавией угрожали интересам германской военной машины, нуждающейся в превосходной шведской железной руде из Кируны. Помощь Финляндии Англия планировала оказывать через Норвегию (порт Нарвик), что, очевидно, преследовало и другую цель. Это означало изоляцию (блокаду) Германии в ее внутренних водах, о чем командующий немецким ВМФ адмирал Редер постоянно напоминал Гитлеру. В этом случае Германия лишалась возможности направить в мировой океан свое самое эффективное военно-морское оружие — подводные лодки. Поэтому «из захваченных немецких архивов следует, что Гитлер в начале 1940 года считал поддержание нейтралитета Норвегии наилучшим курсом для Германии» (Уткин А.И. Выступление в Скандинавии. Вторая мировая война. М., 2002).
Германские разведданные предупреждали фюрера в начале 1940 г., что англичане готовятся к высадке в Скандинавии. Высадка англичан планировалась на конец марта 1940 г. Тогда же предполагалась бомбардировка нефтепромыслов в Баку с союзных баз на Ближнем и Среднем Востоке, обстоятельные планы которой разрабатывались зимой-весной 1940 г. как в Лондоне, так и в Париже. Эти бомбардировки, как и высадка в Скандинавии, преследовали двойную цель: воздействовать на агрессию СССР в Финляндии и помешать поставкам стратегического сырья не только Красной Армии, но и Вермахту, которые осуществляла Москва по договору с Берлином. Зная, или догадываясь о наличии советско-германского договора о разделе Восточной Европы, союзники воспринимали СССР на данном этапе как союзника Германии, а поэтому они не сразу отказались от планов бомбардировок Баку даже после завершения советско-финской войны. Этим объясняется продолжение со стороны Запада в 1940 г. на Западном фронте «странной войны», которая не позволила Москве осуществить полный захват Финляндии. Ведь после прорыва в феврале 1940 г. «линии Маннергейма», мощь которой была не столько в техническом ее оснащении, сколько в стойкости защитников, Сталин получил возможность вести здесь войну «малой кровью», с последующим превращением её в гражданскую. Но это было возможно только в том случае, если бы центр тяжести второй мировой войны переместился на франко-германский фронт, чего следовало ожидать, но чего не произошло.
Немецкий план вторжения в Норвегию и Данию (операция «Везерюбунг»), который начал разрабатываться ОКВ лишь 27 января 1940 года, стал ответом на подготовку английского проникновения в Скандинавию. А окончательное решение Гитлер принял в середине февраля 1940 г., после того как Черчилль отдал приказ английскому эсминцу войти в норвежские территориальные воды и захватить германское судно «Альтмарк», на борту которого находились английские военнопленные. Тот факт, что свое вторжение в Данию и Норвегию Гитлер начал только после окончания советско-финской войны объясняется его желанием столкнуть Советы с западными союзниками, планы которых, как и немецкие, не стали секретом для советской разведки. Именно поэтому Сталин, мечтая о возврате к 1914 г., когда Финляндия входила в состав России, предпочел довольствоваться на этом северном направлении корректировкой мирного договора 1920 г. с ней в пользу СССР. Дальнейшая война с Финляндией грозила возвратом к ситуации 1919 г., то есть к угрозе новой иностранной интервенции. Причем, помимо угрозы со стороны западных союзников, в Германии против СССР выступили немецкие военные, которые считали, что по военно-стратегическим причинам ни в коем случае нельзя было жертвовать Финляндией в пользу Москвы. Именно тогда Гитлер чуть ли ни открыто морально поддержал Финляндию в войне с СССР. Риббентроп признает: «Гитлер привык почти демонстративно говорить в своем кругу о «храбрых финнах». Поскольку Советы в вопросе о Финляндии, согласно нашему договору, использовали свое право, позиция фюрера являлась во внешнеполитическом отношении ярко выраженной неудобной» («Откровения и признания». Нацистская верхушка о войне «третьего рейха» против СССР. Смоленск, 2000, с. 27-28). Теперь и сам Гитлер, планируя войну на севере континента, был заинтересован в сохранении независимости Финляндии, от ликвидации которой Москва не собиралась отказываться.
Обострились отношения СССР с Италией, которая не признала советских интересов, не согласованных с ней, в имевших римские корни Румынии, которую Муссолини считал в сфере своих интересов. Это привело к отзыву советского полпреда в Италии Н.В. Горелкина. В телеграмме, направленной ему В.М. Молотовым 9 декабря 1939 г., говорилось: «Ввиду занятой итальянским правительством враждебной линии в отношении Советского Союза, что особенно сказывается в финляндском вопросе, мы считаем необходимым немедленно вызвать Вас в Москву до вручения Вами верительных грамот королю…» (Документы внешней политики. 1939 год. Т.ХХII. Кн. 2. М., 1992, Док. 849. Документы внешней политики. 1940-22 июня 1941, М., 1995). Отзыв итальянского посла в Москве 3 января 1940 г. произошел в контексте отзыва послов Великобритании и Франции в конце 1939-го – начале 1940 г., и эти страны в течение ряда месяцев были представлены в СССР временными поверенными в делах.
Такая международная изоляция угрожала балканским планам Москвы, дипломатическая подготовка к реализации которых началась с этого времени. Продолжавшиеся через культурные связи и по линии Болгарской рабочей партии (БРП) советско-болгарские связи привели к подписанию 5 января 1940 г. советско-болгарского договора о торговле и мореплавании (вступил в силу 13 февраля 1940г.), что не могло не сказаться на отношениях с Римом. Советско-итальянские отношения еще больше обострились, когда министры иностранных дел Италии и Венгрии без участия СССР встретились в Венеции 6-7 января 1940 г., где обсуждали и будущее Балкан. Ответ Москвы не заставил себя долго ждать. 11 января имела место беседа полномочного представителя СССР в королевстве Венгрия Н.И. Шаронова с посланником Югославии в этой стране С. Рашичем. 9 февраля 1940 г. начались советско-югославские экономические переговоры. В середине февраля 1940 г. Сталин обратился к румынскому правительству с предложением пакта о ненападении. Взамен он просил контроль над устьем Дуная, особенно над портами Сулина и Констанца, в обмен на территории в Советской Молдавии (Городецкий Г. Роковой самообман: Сталин и нападение Германии на Советский Союз. М., 2001, с. 46; Галифакс — Гору о беседах с Тиля, 22 мая 1940; см. дальнейшие предложения в: АВП РФ. Ф. 06. Оп. 2. П. 1. Д. 10. Л. 82-83. Молотов о встрече с Давидеску (румынским послом в Москве), 2 апр. 1940).
В этой связи понятно появление 26 февраля 1940 г. директивы наркома ВМФ Н.Г. Кузнецова Балтийскому флоту адмирала В.Ф. Трибуца, в которой указывалась возможность выступления против СССР, наряду с Финляндией, Германии вместе с союзниками по Антикоминтерновскому пакту Италией и Венгрией (Соколов Б. Третий рейх: мифы и действительность. М., 2005, с. 107). И как свидетельствует Трибуц, подготовка Балтфлота в 1940-1941 гг., проходила именно в рамках указаний наркома, несмотря на то, что в конце апреля 1940 г. в советско-итальянских отношениях обозначился вектор на улучшение, что было следствием встречи 18 марта 1940 г. на перевале Бреннер А. Гитлера и Бенито Муссолини. На этой встрече, обсуждая вопрос о вступлении Италии в войну, Гитлер указывал на необходимость «в сложившихся условиях продолжить сотрудничество с Москвой» на базе германо-советского договора 1939 г. Все эти обстоятельства и заставили Советский Союз: 1) отказаться от дальнейшего использования марионеточного «правительства Куусинена»; 2) признать 25 января 1940 г. законным реально существующее с 1 декабря 1939 г. в Финляндии правительство Р. Рюти; 3) заключить 12 марта 1940 г. в Москве мир с законным правительством Финляндии.
Даже если признание правительства Рюти было ловким ходом Сталина перед планируемым советским февральским наступлением, советское правительство не вернулось к реанимации «правительство Куусинена» после прорыва линии Маннергейма. Этот прорыв обеспечил успешное наступления Красной Армии, в ходе которого фактически за две недели с 11 февраля 1940 г. она решила исход войны в свою пользу, что позволило Советскому Союзу получить аренду на 30 лет полуостров Ханко (Гангут), присоединить Карельский перешеек, часть Лапландии, а также, частично, намеченные к захвату планом Шапошникова от 24.03.38 г. полуострова Рыбачий и Средний. А вот занятый Красной Армией Петсамо (Печенгу) пришлось вернуть Финляндии. Москва вынуждена была отказаться от присоединения всей Финляндии и пойти на переговоры с Рюти. Эта пиррова победа стоила СССР в общей сложности 391,8 тыс. чел., согласно поименным спискам, составленным в 1949-1951 годах Главным управлением кадров МО СССР и Главным штабом Сухопутных войск (Россия и СССР в войнах ХХ в. Потери Вооруженных Сил. М., 2001, с. 211; Соколов Б.В. Правда о Великой Отечественной войне (Сборник статей). СПб., 1989). Общие потери финской стороны по последним данным составили 66 тыс. чел. Результатом этой войны было исключение СССР из Лиги Наций. Но для широких народных масс внутри страны, финская война была преподнесена как блестящая победа, достигшая всех поставленных целей, а вынужденный мир объяснялся чуть ли не врождённым миролюбием СССР. Именно для этих масс предназначалась речь Сталина 17 апреля 1940 г., в которой он говорил о победе в этой войне над тактикой, стратегией и передовыми технологиями Европы, хотя с древности известно, что не стены, а мужчины защищают города, и нет таких укреплений, которые нельзя взять.
В узком кругу Сталин выражал свое явное недовольство ходом и итогами войны, и даже заменил Ворошилова на должности наркома обороны С.М. Тимошенко, фронт которого и прорвал «линию Маннергейма». На пленуме ЦК ВКП(б) 28 марта 1940 года, где проводился критический разбор советско-финской войны, в ответ на ссылки о суровых зимних условиях было заявлено, как сообщает Димитров, что эти условия не помешали одерживать победы над шведами Александру Невскому и Петру I, а также Александру I над Наполеоном (Димитров Г. Дневник (9 март 1936 – 6 февруари 1949). София, 1997). Это были не просто слова, примененные для сравнения. Они получили продолжение во внутренней политике. 7 мая 1940 г. в СССР были введены генеральские звания (а позднее и погоны, в чем, возможно, сыграл свою роль Б.М. Шапошников), восстановлены «буржуазных» ритуалы и формы приветствия, и, прежде всего отдача чести, возвращена морякам прежняя (царская) военная форма. Все изменения были отражены в Дисциплинарном Уставе, принятом в августе 1940 года. 12 августа 1940 г. в Красной Армии были упразднены институты военных комиссаров (отмена двоевластия в армии) и введено единоначалие, лишившая политкомиссаров контроля над командирами. Введение единоначалия – лишь констатация факта подчинения партии, включая ее структуры в армии, интересам государства. Таким образом, советское руководство уже открыто признало приоритет государственных интересов перед революционно-социальными ценностями. Й. Геббельс по этому поводу записал в своем дневнике за 15 августа 1940 г.: «Сталин отказывается от большевистских абсурдностей» («Откровения и признания». Нацистская верхушка о войне «третьего рейха» против СССР. Смоленск, 2000, с. 27-28).
Возвращение к царской политике коснулось и международных отношений, где уже Сталин был вынужден пойти на установление новых контактов с традиционным «заклятым другом» царской России – Великобританией. Это стало следствием финской войны. Не случайно первая попытка таких контактов была предпринята советской стороной еще до подписания мира с финнами. Выступая в палате общин 11 марта 1940 г. Н. Чемберлен признал, что «был случай, когда советский посол сообщил Лондону о предварительных условиях, которые правительство СССР было готово передать Финляндии, но правительство Великобритании не сочло возможным взять на себя передачу этих условий Финляндии». Но после окончания Зимней войны отношение Лондона к Москве изменилось, что не осталось не замеченным Гитлером, который 30 марта 1940 г. в свете предстоящих военных действий в Скандинавии сделал вывод, что Англия стремиться использовать Россию, возлагая на нее свои надежды. Но и Сталин возлагал на Англию не меньшие надежды в свете задуманного им присоединения к СССР прибалтийских республик и планируемой кампании в Юго-Восточной Европе, которая явно не ограничивалась оговорённой с Гитлером Бессарабией, о чём свидетельствует захват в ходе её осуществления Северной Буковины и северных районов румынской Молдовы с г. Герца. А эти шаги, согласно пакту Молотова-Риббентропа, требовали согласования с Гитлером, что Сталин, если и собирался сделать, то постфактум.
В начале апреля 1940 г. возобновились советско-английские торговые переговоры, прерванные финской войной, что полностью соответствовало «большой игре» советского руководства по взаимному стравливанию Германии и Англии. Жертвами этой игры стали пленённые Красной Армией осенью 1939 г. польские офицеры, расстрелянные в Медыне, Катыне и под Харьковом в начале апреля 1940 г. Идя на сближение с Англией, Сталин не собирался защищать её интересы, а передача пленных поляков союзникам означила конфронтацию с Гитлером, союзнический потенциал с которым ещё не был до конца реализован. Ведь именно в это время под патронажем Англии полным ходом шло формирование польской армии во Франции, численность которой за короткий срок с осени 1939 до лета 1940 г. достигла 84 тысяч.
Эта армия остро нуждалась в офицерских кадрах, которые с избытком были в сталинских лагерях. Но помощь союзникам в этом деле не входила в планы Сталина, тем более, что настроены эти пленные польские офицеры были отнюдь не просоветски. Кроме того, такой шаг давал союзникам возможность разыграть польскую карту против СССР, тем более что сами поляки стремились восстановить свою государственность, а их правительство в изгнании получило мировое признание, что угрожало территориальной целостности СССР в новых его границах, несмотря на признание этих границ де-факто даже Соединёнными Штатами. Ведь всё могло измениться после окончания войны. И это могло быть основанием не только для расстрела пленных польских офицеров, но и для ликвидации генерала Владислава Сикорского, первое неудачное покушение на которого имело место в том же 1940 г. в Париже.
Решение о ликвидации пленных поляков было принято на Политбюро 5 марта 1940 г. (Выписка из протокола № 13 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) «Особая папка» от 5 марта 1940 г. «Вопрос НКВД СССР» // Вопросы истории, 1993, № 1, с. 7-22), за несколько дней до первой попытки нового сближения с Англией и параллельно с переброской к демаркационной линии (ставшей границей) в Польше и к границам Румынии участников финской войны, срок демобилизации которых был отодвинут до 1 июля 1940 г. Всего с апреля по июнь 1940 г. сюда было переброшено дополнительно 30 дивизий. Вероятно, спешка в осуществлении расстрела польских офицеров в апреле 1940 г. объясняется наступлением благоприятного времени для главных военных кампаний этого года, которые должны были, как казалось тогда, решить судьбу войны. И надо было торопиться, чтобы успеть подойти к послевоенному разделу мира не с пустыми руками. Ведь после наступления мира могло стать большой проблемой даже присоединение оговорённой с Гитлером Бессарабии, которой, отнюдь, не исчерпывались планы советского руководства.
Продолжение следует…
Вадим Ануфриев,
независимый исследователь
Перейти к авторской колонке
