В этом году вспоминали Герцена, со дня рождения которого исполнилось 200 лет. Удивительное явление: Герцен был радикалом, «к топору» позвавшим Русь вместе с М.А. Бакуниным, своим товарищем по партии русских социалистов, а наши консерваторы-самобытники его любили, хотя и не забывали свои несогласия. В 1858 году Ап. Григорьев в письме к И.С. Тургеневу просил передать привет Герцену. Он писал: «Скажите Александру Ивановичу, что, – сколько ни противны моей душе его циническия отношения к Вере… но что я перед ним как перед гражданином благоговею, что у меня образовалась к нему какая-то страстная привязанность».
В 1859 году Григорьев говорил о Герцене, как «лондонском консерваторе», подразумевая свободолюбие в сочетании с любовью к русскому народу, чего не хватало его радикальным русским коллегам из лагеря Добролюбова и Чернышевского, опозорившим «название либерала». Ю.Ф. Самарин, представитель того же свободно-консервативного круга, в 1856 году отправил с оказией Герцену в Лондон для напечатания свою программную статью об ошибках политики Николая I, но она так туда и «не дошла». Позднее, в первой половине 60-х годов, Самарин и Герцен встретились в Лондоне и общались в течение трёх дней, вспоминая молодые годы. Есть и другие подобные примеры проявления взаимных симпатий консерваторов и нашего радикала.
Неправомерно, очевидно, причислять поэта-христианина Пушкина и христианского же мыслителя Чаадаева к либерализму, как общественно-политическому направлению, ещё в XVIII столетии соединившемуся с атеизмом. Равно как и противопоставлять друг другу этих литераторов-христиан. Другое дело в том, что Пушкин, Чаадаев и славянофилы не менее чем Александр Тургенев стремились к гражданской свободе народа, то есть были консерваторами с либеральным оттенком. В то же время, как сторонники христианской государственности они, конечно, противостояли либерализму как направлению, стремившемуся к секуляризации всего и вся.
Проблема выявления причин духовно-нравственных притяжений и отталкиваний консерваторов и радикалов, то есть представителей европейской правой и левой, действительно существует. Её непонимание может завести в тупик. Так, известные симпатии Н.М. Карамзина к демократу Ж.-Ж. Руссо подчас объясняются «противоречивостью взглядов» христианского консерватора. Дело в том, что наряду с принципиальными теоретическими расхождениями, между отдельными представителями консерватизма и радикализма была и некоторая общность в отношении к европейскому либерализму, который все они презирали. Крайне левый безбожник В.И. Ленин изрекал, что «интеллигенция – это г…о», а православные правые о. Павел Флоренский и А.Ф. Лосев клеймили позором европейскую «интеллигентщину» вместе с её «отцом», «мелкопоместным протестантом» И. Кантом, родителем либерального «сатанизма». Итак, встаёт вопрос, почему вожди либерального радикализма и консерватизма в некоторых принципиальных оценках и волевых решениях сближались.
Известна философская истина, гласящая, что «крайности сходятся». Так и в политической сфере крайне левый и крайне правый фланги, бывают, сближаются в некоторых отношениях, несмотря на их коренные мировоззренческие расхождения. Думается, всё сказанное в достаточной мере оправдывает обращение к теме «Герцен и консерваторы».
Консерваторов привлекали в Герцене честность и дух народности. То же самое можно сказать и о подобных симпатиях к Руссо со стороны такого поборника самодержавия, как Карамзин. Приведу красноречивый пример. Дух честности вёл Руссо к критике одностороннего доктринёрства. Такая позиция импонировала мыслителям-христианам. Известны принципиальные расхождения между Руссо и Вольтером. Руссо обличал бесчестность этого философа, купавшегося в роскоши, но твердившего по либеральной моде, что «на земле всё плохо». Руссо писал:
Вольтер, всегда делавший вид, будто верит в Бога, на самом деле верил в дьявола, ибо его мнимый бог – существо злокозненное <…> Имея больше его прав исчислять <…> злополучия человеческой жизни, я добросовестно исследовал их и доказал ему, что ни за одно из этих несчастий нельзя винить Провидение и что источником их является не столько природа, сколько злоупотребление человека своими способностями.
Радикальное демократическое учение об общественном договоре, ошибочное с христианской точки зрения, Руссо, таким образом, сочетал с противоположной духовной тенденцией, отвращавшейся от одностороннего рационализма с его верой во внешние, «объективные» условия жизни как источник человеческого счастья или несчастья.
Аналогичным образом честное исповедание своих взглядов, отсутствие боязни оказаться в меньшинстве, вызывало взаимную симпатию Герцена и консерваторов. Русских и западных. Все они боролись за свободу слова. В сентябрьском 1849 г. письме «московским друзьям» Герцен делился не только дежурными мыслями радикала-атеиста о необходимости «грядущей революции», чтобы расправиться с «монархическим… принципом», но и утверждал о необходимости противостояния либеральной толпе, «образованной, но неспособной». Герцен здесь обратил внимание на феномен «либерального террора», который так волновал честных консерваторов, боровшихся за права «мыслящего меньшинства». Известно, например, стихотворение кн. П.А. Вяземского, протестовавшего против радикально-интеллигентской «монополии на истину» круга Чернышевского-Добролюбова в журнализме 60-х годов XIX века.
Под либеральным их клеймом:
Не смей идти своей дорогой.
Не смей ты жить своим умом.
Не случайно, М.П. Погодин, давний противник безбожия Герцена, отзывался по его кончине так: «Всё-таки у меня лежало к нему сердце: мне чуялось, что он любит отечество искренне и желает добра ему». За несколько лет до кончины Герцена, в 1867 году они обменялись письмами, причем первым старому сопернику написал Погодин. Герцен не замедлил с ответом, в котором обратил внимание на родство их душ.
Он писал: «…Строки ваши меня очень обрадовали. Рознь нашу мы оба знаем, но, стало, есть же родная русская бечёвка, которая нас связывает». И тут же высказал своё отрицательное суждение об интеллигентской западной русофобии, зная, что с этим Погодин спорить не будет. Герцен так отозвался о французах, имея в виду их отношение к России: «Меня в бешенство приводит их высокомерное невежество. Да и немцы не лучше».
К тому времени Герцен во многом разочаровался в поляках, взирая на их неискоренимые противорусские национальные чувства. Он был вынужден, таким образом, частично признать правоту своих консервативных соперников, которые всегда, как например, А.С. Пушкин и Ф.И. Тютчев, подчёркивали неблагоприятное воздействие римского «папизма» на народный характер поляков. В письме к Н.П. Огарёву от 8 сентября 1867 года Герцен писал, что Европа взирает на Россию и русских «по-польски». Подобные мысли он сообщал и своему хорошему знакомому, французскому историку Ж. Мишле, призывая его понять душу русского народа. Герцен писал, что за границей обычно «придерживаются польских источников», но «перестрадавшие» поляки «совершенно не знают России».
Таким образом, наряду с нравственными сочувствиями, благодаря честности Герцена и его критиков из консервативно-самобытнического лагеря, можно утверждать о сближавшем их духе народности, любви к русизму. У самого Герцена в работах и письмах содержится множество изъявлений любви к русскому народному типу. Заканчивая свои известные очерки 1849 г. «С того берега», содержавшие критику западного либерализма, Герцен заметил, что даже умирая на чужбине, он сохранит «веру в будущность русского народа».
Находясь на Западе, Герцен возненавидел его почти так же, как и предшествовавшие ему в этом чувстве братья И.В. и П.В. Киреевские, столкнувшиеся в Германии 30-х годов с бешеной русофобией. В 1851 году Герцен в очередном письме «московским друзьям» от 2 февраля (21 января) заметил: «Жизнь европейская огадела мне до невозможности. Всё мелко, всё развратно, всё гнило…». Далее, в одном из летних писем того же года (к А.А. Чумикову) он доходит до масштабного обобщения о потенциальной силе русского народа, настаивая на том, что русские – «народ будущего». Мыслитель объясняет: «Я нахожу в нашей русской душе, в нашем характере что-то более мирное, нежели в западных европейцах <…> Про Россию говорить это – до того не смешно, что французы (в ней) чают соперника и не стыдятся сознавать, что тут есть сила».
Этот русизм Герцена, аналогичный таковому у свободных консерваторов-самобытников, базировался во многом на знании того, что крестьянство всегда ценило гражданскую свободу, и у него не было пресловутой «рабской психологии», о которой твердили, не зная дела, иные западники. Пушкин и Тютчев уделили внимание этой теме, касался её и Герцен, в частности, в работе «Русские немцы и немецкие русские», обратив внимание на то, что русское крестьянство всегда владело землёй в отличие от западноевропейских сельских жителей.
Общим у Герцена и консерваторов-самобытников был и решительный настрой против подражательности императорских верхов и русской интеллигенции. Герцен, по его словам, принадлежавший к своему народу «всеми фибрами своей души», не мог не смыкаться со славянофилами и почвенниками в критике Петербургской системы. В «Былом и думах» этой нравственной общности уделено много внимания. Герцен обличал опасность русофобской болезни верхов вполне по-славянофильски: «Мы до сих пор смотрим на европейцев и Европу в том роде, как провинциалы смотрят на столичных жителей, – с подобострастием и чувством собственной вины, принимая каждую разницу за недостаток, краснея своих особенностей, скрывая их, подчиняясь и подражая». Подобные суждения почти тождественны тем, которые изрекались Карамзиным и представителями его направления.
От секретной карамзинской «Записки» 1811 года, и от пушкинского же суждения 1826 года о вреде подражательного образования для дворян, до Тютчева, Ап. Григорьева, Достоевского, Розанова протянулась одна мощная духовно-интеллектуальная линия суждений о необходимости возрождения самобытности во всех сферах национальной жизни, поскольку Россия – это «отдельная» цивилизующая мировая сила.
Карамзин сказал о недопустимости правительственного унижения русских «в их собственном сердце», Пушкин заявил о вреде «чужеземного идеологизма», Тютчев обличил подражательность и «русофобию некоторых русских», причем «высокопоставленных», а Достоевский и Розанов в духе Хомякова и Киреевского призвали покончить с заёмной «маргариновой» эпохой «чужебесия» и «баден-баденства», убеждая, что русский интеллигент и государственный деятель должен перестать быть «международной обшмыгой». Заслугой Герцена стало то, что его труды стали, по сути, одним из действенных факторов, способствовавших развитию в России этого духа самобытничества.
Обоснованность этого вывода подтверждается как суждениями самого Герцена, так и отзывами о нём консерваторов-самобытников. В «Былом и Думах» Герцен отдал дань признательности славянофилам за «открытие» ими «стихий русской жизни», спрятанных «под удобрением искусственной цивилизации», навязанной Руси Петром Великим. Герцен далее высказал то одобрение деятельности славянофилов, которое через много десятилетий повторит Розанов. Герцен писал: «Славянизм, или русицизм, не как теория, не как учение, а как оскорблённое народное чувство, как… верный инстинкт, как противодействие исключительно иностранному влиянию существовал со времени обрития первой бороды Петром I».
И в других работах, письмах Герцен постоянно высказывал подобные суждения, предвосхищая многие позднейшие выводы и обобщения нашей национально-консервативной мысли. Приведу короткую антологию соответствующих высказываний из работы «Русские немцы и немецкие русские» (1859 год). Герцен одобрил деятельность славянофилов за «высвобождение мысли и истины от обязательных колодок немецкой работы, набитых на наш ум западным воззрением». «Славяне» сумели вырвать Россию «из оцепенения» и «униженности», из пленения западной ментальностью и бытом, то есть, благодаря прежде всего им, «мы кончили ученическое подражание» и поняли, «что нам следует выходить из петровской школы, становиться на свои ноги и не твердить больше чужих задов».
Герцен видел заслугу славянофилов и в их противостоянии западному либерализму, всегда отвращавшемуся от духа народности. Он отмечал: «Надо правду сказать, что либерализм нигде не отличался глубоким знанием народа, особенно сельского. Либерализм вообще явление переходное, развившееся в городской цивилизации». Словом, славянофилы, как представители русского воззрения, способствовали возрождению веры Руси в собственную цивилизующую мощь. На этом основании Герцен отмечал: «Трудно своротить русский народ с его родной дороги, он упрётся… врастет в землю и притаится спящим, мертвым», будет страдать, но и думать крепкую думу об освобождении. Предвосхищая суждения Ф.И. Тютчева, Н.Я. Данилевского и других национальных мыслителей об «особенной стати» России, Герцен отвергал либеральный глобализм, его науку, безосновательно «доказывавшую», что только западный путь – это единственное цивилизованно-прогрессивное направление развития. Он писал: «Откуда экономическая наука вывела этот закон? Она порядком знает только одно экономическое развитие германо-романских народов. Нельзя же по биографии одного человека составлять антропологию». Да и дух на Руси другой: «Мы не западные люди, мы не верим, что народы не могут идти вперед иначе, как по колена в крови». Как это похоже на думы Тютчева, также обличившего жестокости немцев в стихотворении о Бисмарке, который действует «железом и кровью».
Христианские консерваторы, как русские, так и западные, ценили в Герцене критика западного либерализма, отвергая его неприятие законной христианской государственности. Русские консерваторы-самобытники, кроме того, смыкались с Герценом в критике остзейского уклона Николая I, во многом ориентировавшегося на немецких дворян, а не на русских. Так, Николай отстранил от службы генерала А.П. Ермолова, героя 1812 года, обладавшего блестящими организаторскими способностями, проявившимися в усмирении Кавказа, но сделал ставку на Бенкендорфа. А ведь Бенкендорф был не единственным немцем в верхах, их там была тьма тьмущая, что раздражало русское общество, способствуя его радикализации. Правда, Пушкин, Тютчев, Киреевские, Самарин, Достоевский со товарищи никогда на основании отхода верховной власти от русской идеи не делали вывода о незаконности царского строя. Они, наоборот, ощущали её богоустановленность, но фиксировали недопустимое отклонение Царства от духа народности. Свободные консерваторы боролись за возрождение русского Царства.
Нам есть за что вспомнить Герцена, несмотря на его заблуждения. Это был честный мыслитель, искренне любивший свой народ, верно чувствовавший его гигантские возможности. Этот певец сильного, правдивого, мужественного Русского Характера заслуживает нашей благодарной памяти.
Владимир Шульгин,
доктор исторических наук
Перейти к авторской колонке
