Антон Керсновский в своей «Истории русской армии», одной из самых фундаментальных и эмоциональных летописей славных побед и горьких поражений русского оружия, с досадой писал о просчётах Ставки Верховного Главнокомандующего в планировании кампании 1915 года.
«Генерал Иванов пытался сразу же после горлицкого разгрома оказать 3-й армии помощь переброской туда XXXIII армейского корпуса из Заднестровья. Но Ставка запретила трогать этот корпус: он был ей нужен для задуманного ею наступления 9-й армии — покорения гуцульских поселков. Великий князь распорядился отправить вместо XXXIII корпуса V Кавказский, предназначавшийся для овладения Константинополем. Совершена была величайшая стратегическая ошибка – величайшее государственное преступление. Отказавшись от форсирования Босфора и овладения Константинополем, великий князь Николай Николаевич обрекал Россию на удушение. Отныне война затянулась на долгие годы. В апреле 1915 года Россия была поставлена перед дилеммой: Царьград или Дрыщув. И Ставка выбрала Дрыщув».
Керсновский, с умыслом или без оного, дал нелестную характеристику не просто промаху, пусть даже и крупному, императорского генералитета. Название крохотной карпатской деревушки Дрыщув (во многом, конечно, из-за двусмысленного звучания) – яркий символ истинной сути наших мечтаний планетарного масштаба, иллюзий и химер, а выбор между Царьградом и Дрыщувом — одна из любимейших национальных забав.
Сколько раз уже такое было в нашей истории — увидев некий яркий, манящий образ, мы падали ниц с восклицанием: «Вот он, Царьград!». В феврале 1917-го таким Царьградом мнилась эфемерная «свобода», в октябре — земля и мир, в 1991-ом — опять «свобода», но ещё больше — триста сортов колбасы, в 2000-ом — самая обычная стабильность и возможность не терзаться мыслями о том, что же будет завтра. Чувствуете, как с каждым новым Царьградом людям всё меньше и меньше становится нужно для счастья?
Сколько раз, получив вместо Царьграда Дрыщув, мы вставали, отряхивались и начинали, стиснув зубы… не мечтать о Царьграде, а строить его своими силами. Сколько раз, построив его, мы успокаивались, погружались в праздную бытовую негу, а когда с царьградских дворцов и храмов начинала осыпаться штукатурка — с ужасом восклицали: «Дрыщув!», рушили храмы и дворцы до основания… чтобы затем построить вновь, другими по форме, но неизменными по содержанию.
Страх перед Дрыщувом — это проходящая красной нитью через всю русскую историю чудовищная, мучительная, испепеляющая болезнь, являющаяся обратной стороной возвышенного и прекрасного искания Царьграда. Эта дихотомия является одним из неотменимых краеугольных камней существования нашей самой великой и самой несчастной страны.
Сейчас мы в который уже раз стоим в тягостных раздумьях на распутье. Устав от вековых напастей, мы возжелали в конце ХХ века колбасы (получив её, правда, только после тёмного ельцинского десятилетия), чем вызвали восторженный возглас Френсиса Фукуямы о «конце истории». Ушлый американец прекрасно знал, что колбаса — это самый настоящий всемирный Дрыщув, пусть и завёрнутый в привлекательную царьградскую обложку.
Через какое-то время мы поняли, что колбаса в горло не лезет — не потому, что её так много, а потому, что не в ней счастье, да и на вкус продукт всё более и более отдаёт тухлятиной. Мы пропустили через себя две грандиозные утопии, но счастья не обрели, а то, что обрели, — сами и отвергли. Попытка убедить себя, что серость мышления лучше серого вещества мозга из-за меньшего количества проблем, тоже дала лишь временное утешение.
В мучительных судорогах, сходных с «ломкой» наркомана, мы начали прозревать и убеждаться, что вновь оказались не перед царьградским храмом Святой Софии, а на кривых и грязных улочках Дрыщува. Что же делать дальше? Дальше начались жаркие споры, идущие до сих пор и не собирающиеся прекращаться. Одни предлагают немедля начать строить Царьград и наперебой предлагают технологии этого строительства. Другие искренне считают, что мы и так вполне в Царьграде. Третьи понимают, что мы в Дрыщуве. Но заклинают не ломать его, дабы не оказаться в ещё большем Дрыщуве, по сравнению с которым прежний покажется Царьградом.
Правда у каждого своя — но в то же время она неумолимо одна. Лично я, подобно древнегреческому мыслителю, знаю то, что ничего не знаю. Не сомневаюсь лишь в том, что к Дрыщуву мы сейчас катастрофически ближе, чем к Царьграду. И в том, что в Царьграде мы, конечно, обязательно очутимся. По-другому и быть не может.
Станислав Смагин, политолог
Перейти к авторской колонке
