Политические потрясения и войны – это не только взрыв противоречий в одном государстве, между несколькими державами или в рамках целой системы. Это еще и взрыв эмоций, когда многие человеческие понятия – долг, честь, верность, дружба – особенно проверяются на прочность. Вообще дружба – понятие социальное, психологическое, историческое – является одним из естественных и наиболее многогранных проявлений общественного бытия. Истории известны примеры истинной дружбы, а ее узы нередко оценивались крепче родственных, что неудивительно – родственников человек с рождения получал де-факто, а вот дружеские отношения завязывал либо вследствие порывов своего сердца и души, либо вследствие различных рациональных мотивов. Самой крепкой являлась дружба, когда те и другие мотивы совпадали.
Мир «дворов и альянсов», удивительный барочный мир, характерный только для переходной эпохи – Классической Европы, в котором понятия ранга и репутации приобрели новое качество и концентрировали, во многом благодаря Версалю Людовика XIV, международное дворянство и дворянскую придворную культуру, в значительной степени воздействовал на дружеские связи. Британия с ее развивавшейся парламентской монархией не выпадала из этого мира, ибо являлась органической и важной частью европейской цивилизации, в рамках которой сама формула «Европа» с 1700 года стала идеологической основой международного права, державшей в равновесии всю систему государств. Одновременно это была и эпоха Просвещения с ее неотъемлемой чертой – рационализмом, дополнявшимся в Англии еще и принципами разумного эгоизма.
В русле такой многоликости Классической Европы весьма разноплановым являлось и понятие дружбы. С одной стороны, оно во многом сохраняло рыцарский характер, когда дружеские узы могли превалировать над собственными рациональными побуждениями и интересами государства; с другой – все чаще имели место последние, ярким примером чему была жесткая конкуренция при европейских дворах. Ведь жизнь в придворном обществе отнюдь не была мирной. Множество людей непрерывно вели борьбу за престиж и место в придворной иерархии. Один придворный зависел от другого, а все вместе – от короля. Кто сегодня занимал высокое положение, завтра мог быть отправлен в отставку. По меткому сравнению известного немецкого социолога Н. Элиаса, «жизнь при дворе – это серьезная и печальная игра, которая предполагает, что следует правильно располагать свои полки и батареи, иметь вполне определенные намерения, последовательно выполнять их, препятствовать исполнению намерений своих противников, иногда рисковать и играть в расчете на случай; и после всех этих отступлений и маневров выясняется, что это шахматы и, возможно, уже грозит неизбежный мат».1
И все же именно в эпоху расцвета придворного общества и в условиях шедшей на западе Европы войны за испанское наследство (1701-1714) история предоставила нам яркий и во многом удивительный пример дружбы и сотрудничества двух великих героев и политиков эпохи войны за испанское наследство – герцога Мальборо и принца Савойского. Жизнь этих людей, их личные пристрастия, манеры и внешний облик явно представляли собой контраст, но от их успешного взаимодействия во многом зависела дипломатическая и военная судьба Европы с 1704 по 1711 гг.
В анналах британской и европейской истории Джон Черчилль, герцог Мальборо оставил заметный след как талантливый полководец, незаурядный политик и человек. Отец будущего герцога Уинстон Черчилль был роялистом, а после Реставрации на английском престоле Карла II Стюарта (1660) стал членом парламента и управляющим королевским имуществом. Семья матери Джона Элизабет Дрейк в гражданских войнах середины столетия поддерживала парламент и Кромвеля, что, однако, не помешало их счастливому браку. Появившись при дворе в 14 лет, Джон сразу попал в окружение брата короля Якова Йорка и стал одним из его любимцев. С ранней молодости он умел вызывать уважение окружающих, а также любовь и покровительство представительниц прекрасного пола. Большую роль в возвышении Джона Черчилля сыграли его любовница герцогиня Кливленд, бывшая также и метрессой Карла II Стюарта; старшая сестра Арабелла, ставшая фавориткой герцога Йоркского (короля Якова II в 1685-1688); и собственная супруга Сара Дженнингс, подруга дочери Якова, королевы Анны Стюарт (1702-1714).2 Очевидно, что молниеносное возвышение состоялось не только благодаря военно-дипломатическим талантам, но и внешности молодого карьериста.
Достаточно взглянуть на портрет Мальборо 1700 года, на котором предстает уверенный в себе аристократ, излучающий всем своим видом силу и превосходство. Джон Черчилль был среднего роста, но при этом имел статную и пропорциональную фигуру и умел элегантно одеваться. Не отличавшееся абсолютной правильностью черт его лицо с нежно-розовой кожей было исключительно выразительным и мужественным.3 Казалось, весь мир создан для него. После женитьбы, тем не менее, этот жизнелюбивый карьерист являл собой образец супруга и отца семейства, возводившего дворцы и накапливавшего состояние для своих потомков.
Как государственный деятель, этот знаменитый англичанин, вовремя перейдя на сторону Вильгельма III Оранского (1688-1702), способствовал утверждению в Британии принципов Славной революции и протестантского престолонаследия, а как военачальник и дипломат эпохи войны за испанское наследство – победе новых реалий в международных отношениях в Европе. Несмотря на просчеты последних лет войны, Мальборо явился одним из первых образцов современного политика, способного сообразовываться с ситуацией и менять свои политические пристрастия в целях личной выгоды и, как это часто бывает, выгоды своего государства.
Иным предстает принц Евгений Савойский. В жизни этого человека, которого Наполеон причислял к самым выдающимся полководцам в истории, было много неожиданного и загадочного. Он не оставил никаких мемуаров, никогда не был женат, его личная жизнь покрыта тайной. Родился Евгений в Париже в 1663 г. и был почти на 13 лет моложе Джона Черчилля. Его мать — Олимпия — была племянницей первого министра Франции в 1643-1661 гг. кардинала Мазарини. В 1680 году, обвиненная в отравлении своего мужа, ранняя смерть которого вызвала много толков, а также в черной магии и колдовстве, она была вынуждена спешно покинуть страну. Евгений вместе с братьями остался во Франции. Молодой человек имел небольшой рост и не совсем пропорциональную фигуру с точеной головой франко-итальянского типа. Черные глаза Евгения были полны внутреннего огня, да и все его лицо оливкового цвета словно излучало вибрирующую энергию, которую просто необходимо было реализовать. По мнению короля, тщедушному юноше следовало стать аббатом, но сам Евгений мечтал о военном поприще, а поэтому усиленно занимался физическими упражнениями. Добившись высочайшей аудиенции, он попросил у короля разрешения вступить во французскую армию. Однако получил отказ, причину которого Людовик XIV объяснил так: «Просьба была скромной, а проситель — нет. Никто до сих пор не осмеливался смотреть мне прямо в лицо так дерзко, как злой ястреб».4 Говорили, что после этого случая Евгений поклялся никогда не возвращаться во Францию иначе, как с мечом в руке, а его ненависть к Людовику XIV не угасала вплоть до смерти последнего. Он решил поступить на военную службу к императору Леопольду I и, рискуя своей жизнью, однажды ночью тайно бежал из Франции. В сражении с турками под Веной в 1683 г. принц Евгений проявил незаурядное мужество и в 23 года стал генерал-майором.
Даже сделав карьеру, всю свою жизнь он оставался юным душой, равнодушным к женщинам и презиравшим деньги. Вместе с тем, не стоит его идеализировать: если отнюдь не лучшей чертой характера Мальборо являлось его сребролюбие, то принц Савойский, пожалуй, отличался крайне безжалостным отношением к своим противникам. Однажды он шокировал голландского посла, который выразил сожаление о том, что имперские войска сожгли две сотни деревень в Трансильвании, одной короткой фразой: «Я желал бы, чтобы их (т.е. этих деревень – Л.И.) было две тысячи, или больше – ведь восстал целый народ».5 Впрочем, такое отношение вполне соответствовало международно-правовым понятиям того времени, делившим народы на цивилизованные и нецивилизованные. Венгры относились к последним. Леопольд питал к Евгению Савойскому почти безграничное доверие, видя в нем спасителя страны от турецкой опасности. А в войне за испанское наследство – и от французской. Сын Леопольда император Иосиф I еще больше отца уважал и любил Евгения.
Переписка между Мальборо и принцем Евгением началась задолго до их встречи и диктовалась военно-политической необходимостью – ведь они были командующими армий Великого союза Англии, Голландии и Империи, направленного против Франции. Первое письмо от Мальборо Евгений получил после победы своих войск при Луццаре в Италии 15 августа 1702 г. «Месье, уже давно моя честь подсказывала мне написать Вашей Светлости в надежде получать от Вас новости и своими делиться; битва, в которой Вы так счастливо разбили врага, укрепила общее положение… Для всех нас есть большая необходимость бороться вместе… Я прошу Вас подумать об этом и надеюсь на скорую встречу. Примите мое уважение и восхищение…»6 Уважение и желание действовать во имя общего блага были оценены имперским главнокомандующим по достоинству. Корреспонденция между ними велась на французском – модном языке общего противника, поскольку принц Евгений не знал английского. При этом Мальборо писал большими и ясными буквами, а Евгений – с ошибками и весьма неразборчивым почерком.
В 1703 г. военные действия между Рейном и Дунаем развивались в пользу Франции и ее союзника Баварии. Весной французские маршалы Виллар и Таллар захватили Нейбург, Кель, Трир, Брейзах и Инсбрук, а баварский курфюрст Макс-Эммануэль взял Регенсбург – место заседаний имперского рейхстага. 20 сентября он и Виллар наголову разбили маршала Штирума при Хохштедте. В декабре баварская армия вошла в имперский город Аугсбург. Совместные действия баварцев и французов вызвали серьезное беспокойство в Вене, Лондоне и Гааге. Вместе с тем, заносчивый Макс-Эммануэль не нашел общего языка с Вилларом, а герцог Савойский Виктор Амедей покинул своих французских союзников и пошел на сближение с Великим союзом, что несколько ослабило позиции Франции в Южной Германии. В такой ситуации принц Евгений был отозван из Италии и в июне 1703 г. назначен председателем Гофкригсрата (военного совета). В этой должности он оставался до конца своей жизни.7
В декабре 1703 г. Мальборо пессимистически заметил Великому пенсионарию Республики Соединенных провинций Хейнсиусу: «Если мы не будем сильнее в следующей кампании, Франция победит нас».8 Он был мнительным и весьма чувствительным к критике. Ситуация осложнилась смертью единственного наследника герцога зимой того же года (старшего сына он потерял еще младенцем). Переживания полководца отразились в его корреспонденции. В апреле 1704 г. он писал жене Саре из Голландии: «Люби меня, это делает меня сильнее… В этом мире больше горестей, чем счастья».9
Забыв про сон, Мальборо готовил планы большой кампании в Империи. У него, как видно еще из его первого письма к принцу Евгению, уже давно зрела идея совместных военных действий с лучшим из имперских полководцев с тем, чтобы переломить ход войны в пользу Великого союза. Еще в августе 1703 г., Мальборо пришел к окончательному выводу о том, что только «единая армия Конфедерации (так он называл Великий союз) может помочь каждому из ее членов».10 Герцог планировал двинуть свои войска в Южную Германию, вместе с принцем Савойским захватить территорию Баварии и, тем самым, выбить из серьезной игры главного союзника Людовика XIV.
С июня 1703 г. происходила оживленная переписка между ним и Веной при активном участии принца Евгения. Мальборо успешно взаимодействовал с Савойцем (так нередко называли Евгения) и прибывшим к нему имперским советником графом Вратиславом. 6 января 1704 г. во Франкфурте курфюрсты Пфальцский и Майнцский встретились с имперским представителем графом Зинцендорфом и голландским министром Алмело. Во время этого совещания к возвращению Евгения Савойского в Вену из Пресбурга (Братиславы), где ему удалось снять осаду города повстанцами трансильванского князя Ференца Ракоци, были подготовлены конкретные соображения о характере совместных действий. Планы Мальборо были одобрены и в острых дискуссиях в Гааге с пенсионарием Хейнсиусом – главным образом, потому, что их поддержал знаменитый имперский полководец.11
В литературе существует мнение, что именно граф Вратислав убедил как Леопольда, так и герцога Мальборо сделать Баварию объектом военной кампании 1704 г. И тот же Вратислав предложил принцу Евгению лично возглавить имперские полки, шедшие на соединение с англо-голландскими войсками.12 Действительно, граф настоятельно убеждал колебавшегося Леопольда «отбросить все другие планы и… взаимодействовать с Мальборо против курфюрста (Баварского)», «абсолютно необходимо, чтобы мы использовали его (Евгения) таланты и опыт». Император, надо заметить, был серьезно озабочен тем, будет ли хорошее взаимопонимание между двумя союзными командующими: «…К сожалению, опыт часто показывает, что собственная воля полководцев, разница между народами и их интересами не способствуют успеху предприятия».13 Так кто же, получается, истинный герой будущей громкой победы союзников? Князь Вратислав? Трудно сказать определенно. Но здесь важно то, что именно Вратислав разработал стратегию сотрудничества и способствовал будущей встрече и крепкой дружбе двух военных гениев. Советник императора долгое время находился в армии Мальборо и отправлял письма и депеши Евгению Савойскому, чтобы согласовать как перемещения союзных войск, так и информацию о баварцах и французах.
Знаменитый поход на Дунай начался маршем армий Мальборо на юг 5 мая 1704 г. За три дня союзники достигли Кобленца, где английский полководец впервые встретился с имперским главнокомандующим. Он с некоторым удивлением увидел маленького человека, больше похожего на монаха, чем на солдата, но пылкого, с отчаянной итальянской жестикуляцией. Со своей стороны, принц Евгений был с первого взгляда очарован своим коллегой: его спокойствием, небрежными манерами придворного, насмешливой улыбкой и аурой затаенной силы. Примечательным представляется мнение о будущем партнере, который каждый из них вынес с первой встречи. На следующий день Мальборо писал жене: «Принц Евгений в беседе напоминает лорда Шрюсбери (которого герцог, кстати, ценил), с той существенной разницей, что он кажется мне гораздо искреннее. Он так открыто охарактеризовал мне маркграфа Баденского…, что я вынужден снять шляпу… Я рад, что мне предстоит сотрудничать с принцем». А Евгений чуть позже заявил голландскому генералу Гоору: «Лорд Мальборо – человек великого духа, мужественный, любезный, с желанием вернуть Англии то, что она может потерять. Он очень ответственная персона…»14 При всей своей горячности Савоец с первой беседы распознал зависимость своего партнера от настроения, и в дальнейшем учитывал это.
Вскоре они стали чувствовать друг друга с полуслова. Между ними на всем протяжении войны существовало такое тесное взаимопонимание, что современники их часто сравнивали с Кастором и Поллуксом. «…Два генерала провели несколько часов вместе в одной компании, и с тех пор началось их славное братство по оружию, которое никакая победа или поражение не могли разрушить, и которое история войн еще не знала. Они думали и говорили о войне в одной манере, а в действии они были двумя телами с одной душой», – так описывал результат их встречи знаменитый потомок герцога премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль.15 Эти люди безгранично любили войну, а различия в характере и образе жизни, наоборот, способствовали более гармоничному взаимодействию. Мальборо был не только храбр, но и расчетлив, а Евгений являлся страстной натурой и геройским импровизатором на поле боя. Поэтому они прекрасно дополняли друг друга: Евгений сразу признал за Джоном верховное командование, а Черчилль, в свою очередь, не принимал серьезных решений без главы имперских сил и отводил ему в процессе боя чуть ли не главную роль. Современники замечали, что там, где основная военная идея принадлежала английскому полководцу, принц Савойский признавал его первенство, что вообще довольно редко встречается в жизни.16
Полководцы договорились удерживать от французов Рейн, пока командующий армией в Южной Германии маркграф Людвиг-Вильгельм Баденский не присоединиться к ним, а затем вместе последовать из Кобленца в Баварию. По пути не обошлось без трудностей. Маркграф не согласился с идеей захвата Баварии и выступил за переговоры с Максом-Эммануэлем, которому, как подозревали Мальборо и Евгений, он явно симпатизировал. Оба полководца понимали, что стратегия Людвига Баденского не приведет к победе, к которой они так стремились. Компромисс не был найден, и под Аугсбургом Людвиг-Вильгельм с 10-тысячным войском покинул союзную армию. Вообще же первые месяцы контакта двух полководцев отнюдь не были совершенными. Любопытно, что тогда как Евгений Савойский, горячо осуждая маркграфа Баденского, засомневался в успехе совместного предприятия, Мальборо не тратил время на комментарии происшедшего и обосновывал дальнейшее продвижение на юг военной необходимостью. Письма Евгения Савойского в Вену полны сетований на разногласия с Людвигом Баденским и проблемы проходившей кампании, от которой он ждал «мало хорошего». У противника было достаточно артиллерии, провианта и амуниции, тогда как имперский полководец не был уверен, что все части его армии подойдут вовремя и будут обеспечены всем необходимым. А в письмах английского главнокомандующего, относящихся к этому походу, напротив, часто упоминается о хорошем взаимодействии имперских войск с англо-голландской армией.17 Неудивительно, что уверенный в успехе англичанин стал первым в их военном дуэте.
Вечером 12 августа 1704 г. союзники подошли к небольшому селению Бленхайм (Хохштедт). В тот же день армии Макса-Эммануэля, Марсена и Таллара разбили лагерь на противоположном берегу Дуная и не ждали сражения, так как располагали большим количеством солдат. Но, наблюдая за формированиями противника с церковной колокольни в деревне Тапфхайм, Мальборо и принц Евгений решили 13 августа рано утром двинуться маршем на позиции противника и начать решительное сражение.
В целом, французы и баварцы располагали 78 батальонами и 143 эскадронами общей численностью 55 000 человек, Мальборо и принц Евгений – 66 батальонами и 160 эскадронами (около 45 000 человек). Правда, данные относительно численности войск обеих сторон и их истинного расположения по разным источникам (исходящих из реляций противников своим правительствам) несколько расходятся. Согласно одним данным, в ночь с 12 на 13 августа армии противников были выстроены так: на левом фланге Мальборо с 20 000 кавалерии и 13 000 пехоты должен был выступить против Таллара с 17 000 кавалерии и 6 000 рейтаров, Евгений на правом фланге с 8 000 пехоты и 10 000 конницы – против Макса-Эммануэля (10 000 чел.) и Марсена с 16 000 конницы и 4 000 пехоты. По другой версии, Макс-Эммануэль и Марсен расставили свои войска на левом фланге и в центре, тогда как Таллар разместил свою армию на правом фланге близ деревни Бленхайм. На левом фланге и в центре позиции союзников находилась армия Мальборо в количестве 34 тысяч (из них 13 тысяч кавалеристов) англичан, голландцев, ганноверцев, гессенцев и датской кавалерии, стоявших напротив Макса Эммануэля и Марсена, а на правом – 19-тысячная армия Евгения Савойского, в том числе 10 тысяч кавалерии, в составе имперских, прусских, вюртембергских контингентов и датской пехоты.18
13 августа был одним из самых жарких летних дней. По инициативе Мальборо союзники внезапно начали атаку в 8 часов утра, когда франко-баварская армия еще не закончила работы над оборонительными сооружениями. Но атака Евгения Савойского не увенчалась успехом, хотя начало ее было многообещающим. Его кавалерия была вынуждена отступить. Мальборо наступал с переменным успехом, и неизвестно, как бы развивались события дальше, если бы не безынициативность Таллара, занявшего пассивную оборону и не предпринимавшего контрнаступательных действий. Удайся Евгению Савойскому обходной маневр с целью охвата левого фланга Таллара, он мог бы прижать его к Дунаю. Но его атаки сковывали силы Марсена и Макса Эммануэля, не давая им возможности прийти на помощь Таллару, что как раз удачно использовал Мальборо. К 13 часам пополудни кавалерии герцога удалось нарушить защиту разомлевших французов Таллара и ударить в центр по частям Марсена. Но он бы не достиг успеха, если бы вовремя не подоспели рейтары Евгения Савойского. К моменту наступления темноты битва завершилась в пользу союзников. Общие потери армии Людовика XIV составили 30 000 человек. Было взято в плен 11 000 (среди них и Таллар) и захвачено 150 орудий. Победители же потеряли 11-12 тысяч солдат (по данным самого Мальборо – 10 000). И, как заметил английский генерал Ричард Кейн, «те, кем командовал принц Евгений, пострадали больше».19
Оба полководца остались довольны друг другом. Мальборо, однако, написал жене: «…армия месье Таллара, против которой я выступал, разгромлена; что же касается баварского курфюрста и маршала Марсена, которых атаковал Евгений, то я боюсь, что они не понесли таких больших потерь… если бы успех принца был равен его достоинствам, мы могли бы в один день закончить войну». Надо сказать, в этих фразах герцог выглядит более «кровожадным», нежели Евгений, но то было очень личное письмо. Императору же он отметил, что «принц Евгений в сражении дважды спасал положение…» И пожелай Евгений пожаловаться на Мальборо, он мог бы сказать, что выполнял наиболее сложную задачу в достижении «самой великой победы за последние сто лет». Как бы то ни было, в конце августа того же года посол в Вене лорд Степни заметил: «Наши генералы живут в такой совершенной гармонии, как будто они близнецы».20
Лондон отпраздновал победу с большой помпой. Мальборо стал национальным героем, получив личную благодарность королевы, безоговорочное доверие вигов и денежный подарок от Сити в размере 1 млн.ф.ст., который пошел на сооружение «монумента славы» дворца Бленхайм в Вудстоке (15 000 акров земли), выстроенного в честь победы на Дунае.21
Неизмеримо вырос и международный авторитет Евгения Савойского. Принц был весьма воодушевлен успехом, но при этом, в отличие от своего друга, вел себя гораздо скромнее. Несколькими днями после сражения он писал римскому королю и наследнику Леопольда Иосифу Габсбургу, а также самому императору, что не желал ничего более, как заслужить их «благосклонность и милость», и передавал им «всепокорнейшие поздравления». Евгений не пытался приписать победу себе, а информировал императора и всех своих корреспондентов о помощи, полученной от Мальборо. Неудивительно поэтому, что Леопольд I наградил герцога имением Миндельхайм и титулом князя Священной Римской империи. Впрочем, имение было утрачено в результате Утрехтского мира 1713 г., но титул, связанный с ним, до сих пор принадлежит потомкам герцога. На своего полководца, однако, император потратил меньше: он просто заплатил за Евгения 6 000 гульденов городу Вене за освобождение от налогов его дворца на Химмельфоргассе. Принц Савойский благодарил не только своего партнера, но и всех тех, кто был причастен к победе. К примеру, прусскому королю Фридриху I он писал, насколько обязан своему успеху в сражении прусским отрядам. Этот полководец и политик всегда и везде стремился показать себя человеком долга и «королем учтивых людей».22 Не зря рациональный и довольно мнительный англичанин почувствовал и оценил в нем надежного друга.
При Бленхайме имела место первая по-настоящему крупная победа сил антилюдовиковской коалиции в войне за испанское наследство. Известный немецкий историк К. фон Аретин охарактеризовал ее так: «в этот день принц Евгений и Мальборо сохранили Империю еще на целое столетие».23 Так это, или нет, но в любом случае дальнейшие военные действия уже не развивались на территории наследственных земель Габсбургов. Хохштедт-Бленхайм был последним «чудом австрийского дома», которое видел уже тяжело большой император Леопольд. Через 9 месяцев, 5 мая 1705 г. этот много переживший на своем веку правитель отошел в мир иной. Политический соперник короля Людовика ушел со сцены первым задолго до окончания спектакля, но много ли это изменило? Пожар войны только разгорался, и оба знаменитых полководца Великого союза это прекрасно понимали. Как понимали они друг друга.
Осенью 1704 г. Мальборо отправился в Гаагу, предварительно согласовав с будущим императором Иосифом и принцем Савойским план проведения в ближайшем году военного похода в Италию. Как видно, сотрудничество полководцев продолжилось, но трудно сказать, стало ли бы оно постоянным, если бы незримая нить, связавшая этих двух людей. Регулярная переписка между ними отличалась сердечностью: сравнивая письма Мальборо к супруге Саре и к своему политическому соратнику и другу лорду Годолфину с письмами к Евгению, можно заметить, что они выдержаны в одной тональности. Англичанин позволял себе жаловаться Евгению и делиться идеями, о которых еще никто не знал. О том, что он не заключит мира без лишения Бурбонов испанского трона, первым (не в Англии) узнал принц Савойский. В июне 1705 г. герцог был обескуражен успехами французов, находился в депрессии и выражал в письме другу желание оставить службу. Со своей стороны, Евгений часто жаловался Мальборо на поведение своего кузена и партнера по военным действиям в Италии герцога Савойи Виктора Амедея, на голландских генералов, предпочитавших оборонительную войну, (голландцев, кстати, они обругивали чаще всех), а также на то, что Иосифа не интересует испанский фронт, и поэтому он не сможет возглавить армию в Испании. В ответ на жалобы друга принц писал, что все пройдет, желал ему удачи и не сомневался в новом успехе.24
В 1705 г. Мальборо защищал границы Голландии и параллельно выполнял дипломатические миссии в Вене и Берлине в целях лучшей координации операций союзников и их финансирования. 23 мая 1706 г. герцог дал сражение маршалу Вильруа и курфюрсту Максу-Эммануэлю у местечка Рамильи во Фландрии, завершив его грандиозным преследованием противника. Весь Брабант перешел к союзникам за неделю. А имперского полководца дела призывали за Альпы, поскольку в то же самое время талантливый французский маршал Вандом выиграл битву в Северной Италии и осадил Турин. 7 сентября этот город спас Евгений Савойский. После победы он написал другу: «Милорд, герцог и князь! Ваше незримое присутствие под Турином ощущалось постоянно, за что я Вас должен благодарить». А Мальборо так оценил эту победу в письме к жене: «Этот успех ударил по французам столь сильно, что если наш друг предпримет еще один такой поход, то с Божьей помощью мы сможем заключить мир».25
Но в 1708 г. французы при помощи жителей, озлобленных управлением голландцев, снова захватили Брюгге и Гент. Ситуация заставила военачальников снова оказаться вместе. Прибывший в лагерь Мальборо около Брюсселя 7 июля принц Евгений нашел его в состоянии полной депрессии, с больным сердцем. Лишь присутствие друга вдохновило мрачного англичанина и его солдат. Вообще-то герцог был человеком холодным в общении с подчиненными, и не пользовался любовью своих солдат в такой степени, как Евгений. Последний же понимал, что для достижения победы войска надо обязательно воодушевлять. 11 июля произошла битва при Оденарде на реке Шельда, в которой Мальборо и Евгений Савойский действовали, можно сказать, плечом к плечу. Союзники повели атаку преимущественно против правого крыла французов, которым командовали не сумевшие согласовать свои действия герцог Вандом и внук Людовика XIV Луи Бургундский. Сражение, длившееся целый день, закончилось бегством французской армии. Сам Мальборо заявил, что именно Евгений Савойский истинный победитель в этой битве. Схожим было мнение и графа Вратислава: «Если бы Евгений не прибыл в Нидерланды, то… битва у Оденарде не была бы для нас удачной и мы были бы вынуждены заключить плохой мир».26 Кампания 1708 года заставила Версаль пойти на переговоры, в которых активное участие приняли ее триумфаторы.
В процессе начавшихся за кулисами военных действий мирных консультаций Великого союза с Францией принц и герцог были единодушны, как никогда ранее. После отклонения Францией «Прелиминарий» союзников в 1709 г. они склонялись к мнению, что Людовик XIV и не намеревался заключать мир. Как Евгений, так и Мальборо полагали, что включать в «Прелиминарии» требование о том, чтобы французский король начал военные действия против своего внука, короля Испании, было ошибкой. По большому счету, оба полководца уже не желали вести войну, и предпочитали продолжить переговоры с Францией с целью разрешения испанской проблемы. Более того, Мальборо накануне своего шестидесятилетия чувствовал себя неважно, и, как свидетельствуют его письма, хотел бы заключить мир на этой стадии, чтобы вернуться в Лондон триумфатором. Евгений тоже, как видно из его корреспонденции, не сомневался, что продолжение войны может ухудшить положение Великого союза, но был более пессимистичен относительно будущего, даже если Версаль примет предложенные ему условия. Он полагал, что Франция «определенно может восстановиться в течение нескольких лет, и опять беспокоить своих соседей».27
Так или иначе, но военные действия продолжались, и оба лидера Великого союза оказались правы в своих опасениях. Последние годы войны были тяжелыми для Мальборо, для Евгения, и всего Великого союза в целом, в рядах которого намечался, а затем, после сепаратных англо-французских переговоров 1712 г., и произошел раскол. 12 июня 1709 г. Черчилль писал Годолфину: «Я с трудом продлеваю конец войны… Но выполняю обязанности так же, как и раньше».28 Он тесно сотрудничал с Евгением, и окончательное решение было их общим мнением, но в эти годы Мальборо стал больше зависеть от советов принца, полагая, что Евгений более проницателен, чем он.
11 сентября 1709 г. произошло их последнее совместное сражение, ставшее одним из самых кровопролитных в XVIII веке. Командующие армиями как будто предчувствовали будущее. Битва не проходила по плану, заранее разработанному принцем Евгением и Мальборо и предполагавшему потеснить левое крыло французской армии. Конница Великого союза была внезапно обстреляна из пушек, в результате чего одна треть ее была уничтожена, и поэтому союзники стали атаковать французов по всему фронту. Мальборо и Евгений со своим численно превосходящим войском выиграли битву у солдат Виллара почти точно так же, как Наполеон одержал победу над Кутузовым под Бородино. Английский капитан Блекадер, увидав на следующий день поле битвы, поразился: «…за всю жизнь я не видел столько мертвых тел. Я …удивился, как сильно укреплен лагерь французов. Это была дорогая победа…» А простой солдат Милнер тогда записал: «Бремя битвы для одного генерала стало бременем и для другого».29 Союзники ушли с поля боя после французов, но стали номинальными победителями.
Вечером после битвы Мальборо признался жене: «Я так устал, что едва имею силы, чтобы сказать тебе, какой кровавой была сегодня битва… думаю, что это последний бой, который я выиграл». По итогам этой «пирровой» победы союзники потеряли 25 000, французы – 15 000. Вообще общее мнение сводится к тому, что у Мальплаке пал каждый четвертый в армии союзников и каждый шестой во французской армии. «Если Господь нам окажет милость проиграть еще одну такую битву, Ваше Величество может считать, что его враги уничтожены», – гордо заметил на аудиенции в его честь у Людовика торжественно прибывший в Версаль на носилках Виллар. Своеобразным эхом его слов стало замечание умнейшего лорда Болингброка: «Положение нашего государства немногим лучше, чем у противника. Мир в интересах всех». А Мальборо и виги предпочитали говорить о том, что «Англия может иметь мир, какой пожелает», что «Мальплак уничтожил французский дух, и теперь можно уничтожить саму Францию».30
Тем не менее, неделю после этой резни англичанин болел, тогда как Савоец, казалось, выглядел так, как обычно. Полководцы не критиковали друг друга за Мальплаке, но их критиковали другие. Два английских офицера – капитан Паркер и бригадир Кейн – в своих мемуарах написали: «Оба наших генерала виновны в гибели множества храбрых солдат, хотя этого можно было избежать… Лично же герцог Мальборо виноват в том, что поступил опрометчиво, находясь под давлением принца Евгения. Таково общее мнение…»31 Хотя англичан среди погибших солдат союзников было меньше, Мальплак укрепил тори в стремлении заключить мир с Францией и породил резкую критику Мальборо как «мясника» и «второго Кромвеля». Евгений, напротив, был награжден конфискованным поместьем в Венгрии стоимостью 300 000 гульденов, в котором, правда, он не был заинтересован и предпочел получить сумму наличными в течение года.32
Уже через месяц после битвы надежды принца и герцога на заключение мира с Францией испарились. Обсудив в Брюсселе военное положение, они двинули свои армии на Монс, но в октябре были вынуждены стать на зимние квартиры из-за тяжелого положения и отсутствия фуража. Во время осады Монса коммуникации союзников были нарушены, и командир конницы Шуленбург открыто обвинял в этом обоих командующих. Параллельно он дал им любопытную характеристику: «Мальборо столь проницателен, что везде найдет выгоду… Принц Евгений не имеет иного интереса, как воевать…»33
По окончании кампании 1709 г. союзные полководцы твердо решили, что война должна продолжиться. Скорее всего, ими руководили разные мотивы: Мальборо – личные и партийные (он не желал терять свое значение в Англии и Европе), Евгением – государственные (Вена не была готова к миру), но это не имело значения для их сотрудничества и личных отношений.
Настоящая дружба проверяется во время неудач и падений. Победа тори на выборах 1710 г. и не принесшая особых успехов военная кампания 1711 г. ослабили политические позиции герцога. Мальборо подвергся правительственным и судебным атакам, потерял расположение при дворе и в итоге получил от королевы отставку. Возможно, он понес бы больше моральных и материальных утрат, если бы не поддержка друзей. Лорд Годолфин, Хэа и, конечно, жена, инициировали создание группы Холиуэлл (Holywell), выступившей в защиту полководца в парламенте и начавшей в прессе кампанию против тори – сторонников мира с Францией.34
Но больше всего атакуемый оппозицией главнокомандующий ценил поддержку своего боевого соратника. Евгений был в курсе его проблем и постоянно призывал Джона в непосредственном общении и в письмах успокоиться. В июле 1710 г. Мальборо писал жене: «Принц Евгений проявил себя в новых условиях как истинный друг. Он сказал мне, что его двор сделает все, что я пожелаю… В моей ситуации такие друзья просто необходимы…» Хотя выступления императора и Голландии в защиту Мальборо стали лишь сотрясением воздуха, они подкрепили полководца морально. «Я надеюсь, что Его Величество (королева Анна) прислушается к моим увещеваниям и поступит с Вами согласно Чести…», – писал герцогу Иосиф I. 5 января 1712 г. в Лондон прибыл сам Евгений Савойский, которого по пути, в Гааге, пытался отговорить от этого вояжа граф Страффорд. Уже в устье Темзы имперского полководца попытались предостеречь от тесных связей с опальным политиком, но он демонстративно остановился в доме военного соратника и друга. Утром 17 января 1712 г. имперского полководца принял Генри Сент-Джон, лорд Болингброк. Королеве Анне даже пришлось устроить бал в честь Евгения, на который были приглашены и виги – сторонники Мальборо, и два раза дать ему аудиенцию. Несмотря на то, что герою были оказаны все знаки глубочайшего уважения, его миссия в защиту друга и переговоры о продолжении войны окончились неудачей. К началу марта Евгений Савойский уже не сомневался в том, что Англия ведет сепаратные переговоры с французами. Между тем, в долгие часы ожидания принц Евгений, часто в сопровождении своего друга, без устали бродил по антикварным лавкам Лондона, выискивая редкие издания, которые положили начало его уникальной библиотеке.35
«Визит принца Савойского был последней надеждой, которую потеряли враги мира в Утрехте», – отметили тогда многие английские газеты.36 И все же для тори это были тяжелые дни: правительство опасалось проявления народной симпатии к победителю-принцу, а вместе с ним – к Мальборо и вигам. Когда они вместе появились в Опере, то привлекли внимание зрителей гораздо больше, чем актеры. Торийские публицисты начали кампанию и против Евгения Савойского, а Джонатан Свифт, часто выступавший против Мальборо, особенно подчеркнул, что «величайшим желанием этого принца является война, когда он…видит себя во главе армии и видит только себя…» и жаждет славы, рискуя жизнями тысяч людей, и желает быть наследником итальянских кондотьеров эпохи Ренессанса.37
Последняя встреча двух героев состоялась в Майнце в июле 1713 г., куда Мальборо прибыл из Миндельхайма, переживая там с женой опалу. Евгению, еще сражавшемуся на полях войны, эта встреча ничего не могла принести – он приехал навестить друга. В 1712-1713 гг. принц Савойский был главным действующим антагонистом Франции на континенте, продолжая со своей армией вести военные действия против французов в Нидерландах и на Верхнем Рейне, в большинстве своем не принесшие успеха. В 1714 г. миром в Раштатте война закончилась и для него. В том же году взошедший на английский трон после смерти Анны король Георг вернул Мальборо все его регалии и восстановил во всех должностях. Но пожилой и больной герцог уже не играл значительной роли в истории Великобритании. Его эра прошла, и на тропу войны и политики вышли новые люди. Тем не менее, в 1714-1717 гг. Мальборо еще влиял на политику правительства, выступая за финансирование войн Империи и, соответственно, своего друга. Активная переписка между ними продолжалась вплоть до конца 1717 г. Превратившись в легенду, последние годы жизни Джон Черчилль провел затворником во дворце Бленхайм вплоть до своей смерти от апоплексического удара в 1722 г.38
После войны за испанское наследство Евгений Савойский находился в зените славы как самый крупный действующий полководец и в то же время миротворец Европы. В дальнейшем он посвятил жизнь идее обеспечения прочного положения Австрии и императора в системе европейских государств.39 В апреле 1736 года имперский полководец и политик скончался.
У любой незаурядной личности, как правило, есть противники, а вот друзья – совсем необязательно. Яркие натуры всегда сложные, противоречивые и чаще всего эгоцентричные. К дружбе они, в зависимости от рода их деятельности, относились по-разному. Если талантливый представитель духовной сферы мог охотно допускать в своем кругу иные мнения и иметь случайных приятелей, то политик невольно совмещал свои дружеские симпатии с политическими соображениями. Для политика друг – это еще и соратник, но никак не соперник. Почти парадоксальным в дружбе Джона Мальборо и Евгения Савойского было то, что они, по сути, являлись и соратниками, и соперниками. Ведь два выдающихся полководца вполне могли оспаривать друг у друга пальму первенства в их «профессии», но не делали этого. Здесь важно подчеркнуть, что они являлись фигурами общеевропейского масштаба, и в этих рамках были политиками, имевшими схожие взгляды относительно международного развития континента. И еще – они состояли в одной коалиции, имели общего противника и горячее желание победить. «Совместная работа интенсифицировала развитие человеческих отношений между принцем Евгением и Мальборо», – справедливо заметил известный немецкий историк, автор фундированной биографии Евгения Савойского М. Браубах.40 Тем не менее, самое главное, что их связывало – непреодолимая симпатия друг к другу разных по характеру натур, которая при благоприятных условиях и породила удивительную гармонию взаимного сотрудничества. Их отношения вполне можно отнести к уже довольно редкому в мире «дворов и альянсов» проявлению рыцарской дружбы.
Людмила Ивонина,
доктор исторических наук, профессор
Перейти к авторской колонке
