Рассуждая о солнцепоклонстве в древнерусской традиции, важно представлять себе место и роль солнечных культов у носителей индоевропейской семьи языков. В первой статье нового цикла я писала о том, что для имени Кола находятся параллели в санскрите, и именно среди наименований для солнца, сославшись на рассуждения известного индолога Н.Р. Гусевой о том, что древнерусское солярное коло сближается с санскритскими названием солнца кхала, а также – с гол – «солнечный шар» и гола – «круг, сфера». Указывала Н.Р. Гусева и на тождество между санскритским кхала и другим древнерусским солярным божеством – Хорсом. Она напоминала, что имя Хорса связано с хоро – круг и с коло – кольцо, колесо. Отсюда слово хоровод, болгарский круговой танец хоро, а также древнерусский коловрат – знак вращения солнца.
Рассмотрение кхала как санскритского эквивалента для древнерусских коло и Хорса представляет хорошую основу для сравнительного анализа солярной традиции, поскольку наличие в древнерусской культуре сходных с арийскими сакральных элементов и теонимов логично объясняняется тем, что у древнерусских предков был период, когда они входили в один культурный ареал с ариями или имели непосредственные контакты, находясь одновременно с ними в пределах Восточной Европы, возможно, как группы отделившихся от общего конгломерата носителей индоевропейских языков и проникших на палеоевропейский север.
В таком контексте имена и слова солярного значения Кола, кхала и Хорс объединяются генетической связью и отражают древнейшую традицию солнцепоклонства, наверняка, соединявшего древнейших носителей индоевропейских языков Восточной Европы до распада их общности в III-II тыс. до н.э. и начала великих миграций носителей индоевропейских языков. В ходе этих миграций определились женские и мужские ипостаси солнечных божеств, что совершенно не противоречит логике развития культов. В связи с миграциями носителей индоевропейских языков интересным оказывается вопрос о судьбах их солярных культов.
Напомню, что по существующим представлениям, если их представить в самом кратком и схематичном виде, носители индоевропейской семьи языков локализовались в IV-III тыс. до н.э. на юге Восточной Европы, предположительно, от низовий Волги и до Южного Урала, возможно с примыкающими областями азиатских степей. С начала III тысячелетия до н.э. эта общность вступила в процесс распада, что в свою очередь положило начало обширным переселениям носителей индоевропейской семьи языков в Азии и Европе.1
Миграции носителей индоевропейских языков, происходившие с юга Восточной Европы на протяжении чуть ли не тысячелетия, привели на гигантские пространства Иранского нагорья, Средней Азии, южной Сибири, Индийского субконтинента значительные группы нового населения. В ходе этих миграций представители индоевропейской семьи языков приносили с собой и многие элементы своей духовной культуры, сложившейся в период единой общности в Восточной Европе. Эти элементы предковой культуры сохранялись из поколения в поколение у её индийских и иранских наследников, но также оказавали большое влияние на развитие духовной культуры тех народов, с которыми они соединялись в ходе миграций.
В частности, исследователями традиционной культуры народов Сибири и Дальнего Востока было установлено, что проникновение культа солнца в Южную Сибирь, Западную Монголию и даже в Китай было связано с носителями индоевропейской традиции. Культ Земли был изначально определяющим в мировоззрении этих областей. Одним из археологических памятников, характерных для народов – носителей этого мировоззрения, считаются так называемые плиточные могилы, характерной чертой которых была их форма: прямоугольник или квадрат, что являлось символом или архетипическим знаком Земли.2
Изучение традиционной культуры народов Центральной Азии и Южной Сибири (тюрков и монголов, прежде всего) привело исследователей к выводу о неоднородности их культуры даже в границах одного этноса и позволило говорить о существовании на территории Южной Сибири и Центральной Азии двух типов культур, которые можно определить как восточноазиатскую, где верховными божествами являются Земля и Небо, и южно-западноазиатскую (индоиранское единство), где отмечается триада божеств, включая, солнечное божество, возглавлявшее этот пантеон.3
Эти различия у народов алтайской языковой семьи являются не случайным фактором, а определяется их сложным этно- и культурогенезом, связанным с проходившими миграциями, определившими и современную этнолингвистическую карту Евразии. Уже в конце IV – начале III тыс. до н.э. было отмечено появление тазминской культуры скотоводов-европеоидов, для которой были характерны сакральные изображения на стелах и скалах, связанные с культом солнца. Следующей волной, пришедшей в Южную Сибирь с запада, были афанасьевцы (середина III-II тыс. до н.э.). Третьей волной европеоидного населения были носители андроновской культуры (XVI-XIV вв. до н.э.), с которыми было связано появление двухколесных повозок и боевых колесниц с парной конской упряжкой. К середине II тыс. до н.э. относится и возникновение Великого нефритового пути, связавшего Прибайкалье с Волго-Камьем на западе и шан-иньским Китаем на востоке.4
Собран достаточный материал, подтверждающий гипотезу о том, что аборигенное, более древнее население Центральной и Восточной Азии, на раннем этапе знало только культ Земли. Представления начинают меняться с появлением на этой территории народов, пришедших с запада. Под влиянием пришельцев на гигантских пространствах Центральной Азии развиваются солярные культы и богатая солярная мифология. Например, в китайской мифологии, это образ матушки Си-хэ – матери солнц, правящей солнечной колесницей. В западной части Центральной Азии культ Солнца символизировали оленные камни, которые ставились, как правило, с восточной стороны – наиболее сакральной в арийской традиции, носителями которой становились и некоторые тюркоязычные племена.5
Так, тюркский термин кун – солнце ещё в дренетюркском языке явился заимствованием из тохарского. В.В. Иванов связывает его с протохарским käun – солнце. По его мнению, во второй половине I тыс. до н.э., если не раньше, тохарские традиции почитания Солнца оказали влияние на древних тюрков6, а также на другие народы Южной Сибири и Центральной Азии. Влияние Хорса, имя которого сохранилось в древнеиранском khors – солнце, видно в названии кругового танца западных бурят ехор, семантика которого заключается в том, чтобы быть символом солнца.7
Однако мы знаем и русский хоровод, и болгарское хоро, которые также символизируют солнце и несут в себе имя солнечного божества Хорса. Таким образом, древнерусский хоровод, западнобурятский ехор и болгарское хоро оказываются в одном семантическом ряду, выражающем солнечную символику. Бурятский ехор – результат влияния индоевропейских солнечных культов, лексическое подтверждение которым отыскивается, например, в древнеиранских языках. Болгарское хоро с большей вероятностью пришло с Волги вместе с тюркскими протоболгарами, как древнеиндоевропейское наследие древних тюрков, испытавших, как считается, тохарские и древнеиранские традиции почитания Солнца. Хоровод – символический танец на Руси в честь солнечного божества, одним из имён которого было Хорс (божество у других славян за пределами Руси неизвестное). Но в отличие от бурятского ехора и болгарского хоро русский хоровод не занесен в древнерусскую традицию откуда-то извне, а соединен внутренней связью с именем солнцебожества Хорса, рожденного в Восточной Европе в то далекое время, когда предки древних русов и древних ариев входили в единую общность носителей индоевропейских языков и сосуществовали в рамках культурно-сакральной общности, созданной ими на просторах от Восточной Европы до Сибири.
Я уже писала ранее о том, что влияние древних индоевропейских солярных религиозно-мифологических традиций было настолько велико, что сказалось не только на культурогенезе, но и на этногенезе народов Сибири и Центральной Азии. Так, в этих ареалах отмечено широкое распространение этнонимов с хори/хор: буряты-хоринцы, которые считаются субстратом в этногенезе бурят, монг-хоры (монгоры) Цинхая, хор-па Амдо и Тибета, хоро (хоролоры) в составе якутов, упоминаемые в монгольской «Сокровенном сказании» род хорилар и племенное объединение хори-тумат. Исследователи предполагают, что все эти этнонимы восходят к древнеиранскому термину hvar (фарн) – «солнце». К древнеиран. khors – «солнце» восходит и название древней арийской страны Хорезм – «страна, земля Солнца»8, в развитии этнической истории Центральной Азии, по мнению современных узбекских учёных, определяющую роль играл тюрко-иранский симбиоз: тюрко-согдийским было государство Кангюй в междуречье Амударьи и Сырдарьи (с III-II вв. до н.э.), эфталиты (IV-V вв.) обладали как иранскими (язык), так и тюркскими (антропология, культура) чертами, тюрко-иранским симбиозом была отмечена вся последуюшая динамика развития от эпохи Саманидов (IX-X вв.) до государств Сельджукидов и Караханидов (XI-XII вв.), что и обусловило формирование тюркского этноса, получившего позднее название «узбеки».9
Таким образом, этнокультурная история южных пределов Евразии была от самых истоков отмечена полиэтничностью – симбиозом урало-алтайских и индоевропейских народов. А северная часть Евразии, согласно доминирующим в современной науке представлениям, развивалась якобы на протяжении нескольких тысячелетий в лоне одной только уральской культурно-языковой традиции, причем на протяжении всех этих тысячелетий живя бок о бок с носителями индоевропейских языков, локализуемых только на юге Восточной Европе, и почему-то не смешиваясь с ними, как вода с маслом. Однако как я уже отмечала, эта картина этнической истории севера Восточной Европы в древности восходит к ненаучным истокам рудбекианизма, поэтому ученые имеют право начать пересматривать идею финно-угорского субстрата на восточноевропейском севере.
Но вернемся к культу поклонения Солнцу. Итак, почитание Солнца было принесёно в Сибирь, где локализуется и прародина всех носителей уральской семьи языков, с запада носителями индоевропейской сакрально-мифологической традиции. Под их влиянием ареал солнцепоклонства стал складываться на необъятных евразийских просторах, что оставило свой след в топонимии, этнонимии, ритуально-сакральной терминологии.
И тогда опять встаёт вопрос: если уже древнейшие носители индоевропейских языков перемещались на гигантских евразийских просторах и оказывали влияние на развитие культурных традиций в Южной Сибири и Центральной Азии на протяжении трёх тысячелетий до н.э., то на каком основании современная наука полагает, что те же носители индоевропейских языков не проникали на север и в центр Восточной Европы и не вступали в контакт с палеоевропейцами (например, создателями Оленеостровских могильников) в этих регионах? Разумного объяснения этому не имеется, поскольку влияние рудбекианизма на развитие исторической мысли в России не затрагивалось, ибо рудбекианизм – исток норманизма. Начни копаться в рудбекианизме и… как ахнет!
Приведённый материал напомнил о том, что форманты кол-/коло- и хор- в древнерусской культурно-языковой традиции обладают родственной солярной этимологией, причём хор- связан, например, с древнеиранск. khors, древнеперс. horsed – «солнце», которые напрямую или через посредство архаичного тохарского языка прослеживаются и в древних терминах, обозначавших солнце, солнечную символику у народов Южной Сибири и Центральной Азии.
Посмотрим, известны ли традиции солнечных культов у саамов, культура которых сохранила особо архаичные черты среди носителей финно-угорских языков. Оказывается, наличие солярных культов в саамской традиции науке известно, причём в терминологии саамских солярных мифов отыскивается и формант кол-. В книге Н. Харузина «Русские лопари» приводятся следующие сведения:
Верования в солнце, в сполохи и т.д. остались – остались, следовательно, и сказания, к ним относящиеся… К таким относятся эпос о сыновьях солнца и солнцевой дочери; эпос о сыне солнца имеет следующее содержание: он отправляется свататься в страну великанов, далеко, в западные страны. Придя туда, он встречается с девушкой, дочерью одного слепого великана; она влюбляется в пришельца и соглашается выйти за него замуж; отец не иначе, однако, соглашается на брак, как под условием, чтобы юноша показал ему свою силу… При помощи хмельных напитков удаётся убедить старика выдать за него замуж свою дочь; они уезжают, и отец даёт в приданое за дочь скалы из золота и серебра. После их отъезда возвращаются братья уехавшей и… принимаются их преследовать; они садятся в лодку, усиленно гребут и почти настигают новобрачных. Но сестра их, чтобы спастись самой и спасти мужа, развязывает три волшебных узла, вследствие чего поднимается такой сильный ветер и буря, что преследователи терпят крушение о береговые скалы, и сами обращаются в камни.
Жена сына солнца из великанши превращается в обыкновенного человека; от этого брака происходит поколение богатырей, которое носит название Колла-парнешь… Солнцева дочь была родоначальницей «сыновей солнца», из которых герой эпоса о «солнцевых сыновьях» – сделался родоначальником богатырей – «Колла-парнэ», т.е. «богатырских сыновей»; они оказываются изобретателями лыж и также приручают оленей (в саамск. лыжи, подбитые шкурой оленя, называются колас/коллас – Л.Г.). Их именем лопари называли некоторые созвездия… потомство дочери великана и сына солнца распространяется… в русские пределы и на юг…10
В приведённых Харузиным фрагментах из саамского эпоса явственно угадывается влияние индоевропейской мифологической традиции, отмеченной учёными при изучении влияния арийской мифологии на представления народов Южной Сибири и Центральной Азии: магия триадности или три волшебных узла, золотые и серебряные скалы, где золото и серебро – атрибуты солярных и лунарных культов, и основа мифа – дети солнца, получившие солнечную сакральность по линии своей матери – солнцевой дочери (вспомним дочь солнца из осетинского эпоса!). В работе шведских исследователей «Саамы – народ Солнца и Ветра» также подчёркивается, что согласно саамской мифологии, праматерью саамов считается Солнце – Biejvve.11
Здесь уместно вспомнить, что и в этногенетических мифах, например, алтайских народов солнечное божество выступает в образе материнского первопредка. Е.В. Павлов напоминает, ссылаясь на работы Д.С. Раевского, что подобные сюжеты «восходят к древнему индоиранскому мифу и связанному с ним ритуалу «священного бракосочетания» царя с «солнечной девой» – богиней Огня и Солнца».12
Возникает естественный вопрос: если солярные этногенетические мифы многих народов Сибири восходили к индоевропейской сакральной традиции, то каков генезис аналогичных этногенетических саамских мифов о солнцевой дочери – легендарной прародительницы саамов? Маловероятно, что предки саамов ознакомились с этими мифами на своей прародине, в Западной Сибири, через посредство тех же носителей древнеиранских или древнетохарских солярных культов, принимая во внимание хронологию миграций, северную локализацию прародины уральских языков близ Северного Урала и нижним течением Оби и пр. Тогда остаётся предположить, что солнечную мифологию древние саамы восприняли, уже переселившись в Восточную Европу от тех представителей индоевропейской традиции, наличие которых я предполагаю на севере Восточной Европы еще до начала освоения этого ареала носителями уральских языков и которых я определила как древних русов.
Разумеется, этот вопрос должен быть глубоко изучен, но основания для его постановки, я полагаю, имеются. В саамском эпосе отчётливо видны следы взаимодействия со священными индоевропейскими сказаниями, причем, по моим предположениям, взаимодействия именно с северорусской традицией. В силу этого имеет смысл сравнить саамскую солярную мифологию с древнерусской с целью определить, имеются ли у них сходные черты и каков их источник.
Для этого следует еще раз вернуться к топонимам Кольского полуострова, происхождение которых до сих пор связывают с саамским языком: «русскоязычные топонимы являются заимствованиями звукового облика саамских названий» – читаем мы в справочниках по топонимии Кольского полуострова.13
Я уже рассказывала о трудностях, которые испытывает современная этимология в попытках истолковывать из саамского языка гидронимы Кольского полуострова. Посмотрим более конкретно, какие попытки предпринимались для подыскания саамской этимология, например, для самой крупной реки на полуострове – Колы? Согласно одной версии, река Кола (также, как и Кольский залив) происходит от саамского Кульйок, где куль – «рыба», т.е. Рыбная река. – Нет, не может быть, – справедливо возражали им. Нет ни одного картографического источника, который бы подтверждал, что река Кола когда-нибудь называлась Кульйок. Данное объяснение – просто выдумка. Да, это было бы и нелогично, хочется добавить – назвать только одну реку «Рыбной». А в других реках полуострова, что, только раки водились?! Возможно, предлагали сторонники других версий саамской этимологии, в основу названия реки Кола было положено саамское слово коль – «золото». Однако и данная версия остается только предположительной. И в литературе признается, что ни одну из предлагаемых саамских этимологий для самой крупной реки Кольского полуострова (как и для других крупных рек Туломы и Кандалакши) нельзя признать удовлетворительной и что, вероятно, подлинное значение слова утеряно.14 С последним могу согласиться: точно утеряно, поскольку, если смысл ищут в противоположной стороне, его обязательно утеряют.
Но имя Кола на Кольском полуострове занимает вообще особое место. Помимо основной реки Кола, весь его ландшафт просто пестрит топонимами с топоосновой кола – есть несколько гор или возвышенностей, есть несколько озёр, есть несколько небольших речек, помимо главной Колы, из чего сразу напрашивается вывод о том, что это имя имело громадное значение для данной земли, поэтому и пронизало её как кровеносная система. Но при исследовании топонимики полуострова все эти топонимы рассматривались каждый сам по себе, никакого родства между ними не усматривали. Значения подбирали методом, продемострированным выше, то есть практически наугад: подойдет – не подойдет, поэтому переводы названий различных географических объектов с основой кол- с саамского на русский поражают многообразием. Например, в названии горы Коллешвар видят производное от саамского колле, калли, калли – «скала».15 Но это значение в сочетании с вар-, которое тоже означает «гора» и связывается с саамским варрь, варрэ, варь, производит не очень осмысленное впечатление: скала – гора. А этимологию совершенно сходного названия другой горы Колосваара связывают с саамским колас (коллас) – охотничьи лыжи, кунды, подбитые шкурой с ног оленя или тюленьей шкурой.16 Однако и здесь связь между лыжами-кундами и топоосновой оронима кол-, коло- воспринимается с большой натяжкой. Возможно, требуется аргументация, которая основывается на чём-то другом, а не на хозяйственно-производственных традициях.
Помимо оронимов, топооснова кола- имеется и в названиях многих гидронимов. Однако, как уже было сказано, даже название самой крупной реки региона – Кола – объяснить из саамского пока не удалось. Но есть и другие гидронимы: небольшие реки (Колосйоки – несколько речек), озёра (Коалласъяур, Коалланъяур и др.) По поводу гидронима Коалланъяур известный российский специалист по саамскому языку Г.М. Керт пришёл к выводу о том, что он «относится к сложным саамоязычным топонимом с неэтимологизируемыми основами» и сослался при этом на финского учёного Т. Итконена, который отметил большое количество неэтимологизируемых основ в составе саамских топонимов, пояснив, что они могут являться наследием досаамского, то есть, с его точки зрения, палеоевропейского населения.17
Думается, из приведённых примеров видно, что попытки толкования этимологии самых разных топонимов с основой кол-/кола- из саамского языка дают довольно сбивчивую картину и, соответственно, никак не проясняют устойчивую историческую приверженность к этой топооснове в регионе.
Но попробуем рассмотреть названные примеры «этимологий» несколько в иной плоскости: во-первых, с учетом того, что названия природных феноменов давались в древности не с точки зрения производственных интересов, а в системе мифопоэтического мировоззрения, когда их названия должны были играть роль оберегов родной земли; во-вторых, с пониманием того, что этнически гомогенных культур не бывает, следовательно, и древние традиции надо рассматривать в рамках симбиоза разноэтничных культур, в нашем случае – древнерусской и древнесаамской.
Начну с упомянутой версии о связи Колы и саамского куль – «рыба». Само по себе предположение, что и река Кола, и Кольский залив названы в честь обильных рыбных ресурсов, является образчиком типичной «народной» этимологии, хоть и рождённой в научной среде, поскольку рыбы в Кольском заливе нисколько не больше, чем в других водоёмах Севера. Но на старинном гербе города Колы, во второй части изображена рыба в голубом поле. И не просто рыба, а – кит. Можно, конечно, и тут дать разъяснение в просвещённо-рационалистическом духе: вот, дескать, запечатлели производственно-промысловые успехи китобойной охоты. Но кит в древнерусской традиции занимает особое место. В «Голубиной книге», вобравшей в себя древнерусские священные сказания, кит назван среди самых важных явлений земного материального мира: «А кит-рыба – всем рыбам мати… На трёх китах, на рыбинах, на тридцати было на малыих, основана на них вся подселенная: потому кит-рыба над рыбами мать».
В древнерусской «Голубиной книге» словом «мати» обозначается главный и наиболее сакрально ценный объект для важнейших групп земных явлений в их материнской ипостаси. Возможно, кит-рыба связан с именем Колы как один из атрибутов, эпиклесс или воплощений ещё одного древнего сакрального образа Колы, связанного не только с астральной и земной стихиями, но и с морской (водной) стихией – некий универсальный образ материнского начала, который может ассоциироваться с древнерусским понятием «Мать – сыра земля».
Но следует вспомнить, что рыба в древнейшей индоевропейской мифологии является одним из очень архаичных зооморфных символов солнца. Древнейшее арийское божество Брахма, почитавшееся в качестве выражения абстрактного созидательного начала и творца Вселенной, представлялось выходящим из воды и в образе вепря, и в образе рыбы.18 По велению Брахмы засветились в небе солнце и луна. Вместе с солнцем возник и владыка солнечного диска – всемилостивый бог Вишну. Он также получил в дар приобретать разные формы и мог становиться и рыбой, и вепрем.19
И в этой связи привлекает внимание тот факт, что как в саамском, так и в русском фольклоре остались следы связи между рыбой и солнцем, причем рыба персонифицируется как рыба-кит. В уже упоминавшейся работе Николая Харузина «Русские лопари» приводится саамская сказка «Как мужик к солнцу ходил», о которой автор заметил, что она записана «буквально со слов лопарей, без всяких изменений в способе выражения». В этой сказке рассказывается о том, как один мужик решил добраться до солнца и как по дороге он встретился с китом:
Жил-был мужик. Он бедно жил. Он думал, как бы к солнцу попасть. Он пошёл, шёл-шёл несколько дней, пришёл к путас (глубокое место реки, где нельзя перейти в брод); через реку кит высох, будто дорога; по китовой спине ходит народ; пребольшинская дорога, словно улица. Он пошел по спине кита. Кит и спрашивает: «Куда ты, хороший человек, пошел попадать?» Он отвечает: «К солнцу пошел попадать». Кит говорит: «Когда придешь к солнцу, спроси, за какие грехи я высох и не могу выйти».20
Очень схожий сюжет имеется в русской сказке П.П. Ершова «Конёк-Горбунок», которая, по сообщению самого автора, также была слово в слово взята из уст рассказчиков, от которых он её слышал, и где герой «в солнцевом селенье киту выпросил прощенье». Вот соответствующий фрагмент из этой сказки:
Вот въезжают на поляну
Прямо к морю-окияну.
Поперёк его лежит
Чудо-юдо рыба-кит.
Все бока его изрыты,
Частоколы в рёбра вбиты,
На хвосте сыр-бор шумит,
На спине село стоит.
Мужички на губе пашут,
Между глаз мальчишки пляшут,
А в дубраве меж усов
Ищут девушки грибов.
Вот конек бежит по киту,
По костям стучит копытом.
Чудо-юдо рыба-кит
Так проезжим говорит
Рот широкий отворяя,
Тяжко, горько воздыхая:
«Путь-дорога, господа!
Вы откуда и куда?» –
«Мы послы от Царь-девицы,
Едем оба из столицы, –
Говорит киту конёк, –
К солнцу прямо на восток,
Во хоромы золотые. –
«Так нельзя ль, отцы родные,
Вам у солнышка спросить:
Долго ль мне в опале быть
И за кои прегрешенья
Я терплю беды-мученья?»
Даже на беглый взгляд видно, что во-первых, и саамская сказка, записанная Н. Харузиным в конце XIX в. на Кольском полуострове, и русская сказка, услышанная П.П. Ершовым в начале XIX в., восходят явно к какому-то общему источнику, а во-вторых, в обоих сказках увязываются в один сюжет рыба и солнце, причём в рыба-кит находится в подчинённом положении к солнцу, выступающему в роли верховной власти (в русской сказке рыба-кит наделяется, кроме того, державным, царским статусом над подводным миром). Полагаю, что этот пример можно рассматривать как одно из косвенных подтверждений высказанного предположения об имевшихся в древности контактах между саамской фольклорной традицией и древнерусской традицией солярного культа и солярной мифологии.
Для системного развития этой мысли потребуется привлечение более широкого круга материалов, на основе которых можно было бы провести углубленный сравнительный анализ как солярных мифов других финно-угорских народов России, так и большего числа произведений древнерусской устной традиции, особенно, северорусской. Теперь пора пояснить, из чего я исхожу, настаивая именно на северорусском происхождении приведённого сюжета о рыбе-кит. Не только, разумеется, на том, что имеется герб Колы, на котором изображена рыба-кит в голубом поле, хотя не перестаёшь удивляться древности отдельных геральдических символов. Я хочу обратить внимание на то, что рыба-кит лежит поперёк «Моря-Окияна» – образа, как раз связанного с севером Восточной Европы.
Здесь следует напомнить, что «Морем-Окияном» в древнерусской традиции называлось также и Белое море. В новгородских грамотах 1296-1466 годов оно называлось просто Море, но в «Жалованной грамоте Великого Новгорода Соловецкому монастырю на Соловецкие и другие острова» (1459-1469) оно указано как Море Окиян, сам же Ледовитый океан по всей протяжённости его европейского и сибирского побережья поморы называли Студёным морем.21
Это означает, что Беломорье с прилегающей к нему частью Ледовитого океана могло быть тем Морем-Окияном, который занимал столь важное место в древнерусских преданиях, космогонических мифах, сказках, и где локализуются многие важные события, наделённые содержанием ритуала. Туда же отправился и герой сказки «Конёк-Горбунок» для встречи с Солнцем.
Однако в саамской сказке кит протянулся через реку, а не через Море-Окиян. Что же, непреодолимого различия здесь нет. Ведь по представлениям древних, отразившимся, например, в древнегреческих мифах, Океан являлся также и мифической рекой, окружающей землю, из которой брали начало все морские течения, реки, источники. Таким образом, кит, лежащий поперёк реки, в саамской сказке, вполне соотносится с этим вариантом древнеевропейской мифологической традиции, представляющей Океан как мировую реку.
Продолжая рассуждение, следует также вспомнить, что многие космогонические мифы народов Сибири и Севера также содержат идею космической мировой реки (или рек), обтекающей Вселенную. По эвенкийской космогонии, структура мира трёхмерна, и все три яруса Вселенной объединены единой космической рекой, истоки которой идут из верхнего, небесного мира, затем она протекает по земному миру, а устье её впадает в нижний мир, в царство мёртвых. У соседних с эвенками селькупов существует представление о двух реках Вселенной, также текущих из верхнего мира через средний в нижний.22
Сравнительный анализ сходства между солярной тематикой тунгусо-самодийских и других северосибирских космогонических мифов и древнерусской солярной мифологией – отдельная очень важная тема, рассмотрение которой наводит на мысль, что между восточноевропейским севером и севером Сибири в глубокой древности осуществлялось взаимодействие представителей индоевропейской и урало-алтайской культур, аналогичное тому, которое осуществлялось между восточноевропейским югом и Южной Сибирью.
Здесь же сделаю краткий вывод по представленному материалу. Cамое беглое исследование северорусской солярной традиции вскрывает значительный пласт сходных черт в саамской и древнерусской фольклорных традициях. Саамские и древнерусские солярные представления соединяются в какую-то неизведанную наукой целостность, генезис которой явно не находит себе объяснения ни из славянской концепции древнерусской культуры, ни из финно-угорских корней саамской культуры. И в том, и в другом случае должен был иметь место более сложный культурогенез, где в роли культурогенетического субстрата угадывается мною древняя индоевропейская традиция, которую я определяю как традицию древних русов – современников ариев в Восточной Европе.
Интересно, что образы саамских солярных сказаний, будучи родственными русским сказкам с солярной символикой (например, рыба-кит как подводный владыка, подчинённый солнцу), расходятся с аналогичными образами из мифологии других народов уральской языковой семьи, что будет показано в дальнейших публикациях. Различия могут означать, что истоки финно-угорских мифов сплетались в древности с индоевропейской традицией и могли порождать солярные культы регионального толка. Но было, вероятно, и что-то скрепляющее эти культы в единое сакральное пространство, иначе нельзя объяснить распространение имени Кола от Балтики до Алтая и от Кольских гор на севере до Кольских гор на Кавказе (Кольскими горами называет Кавказ Гекатей Милетский, VI век до н.э.)
Анализ имени Кола, обнаруживающий необычайное распространение в топонимике, а также в других разделах древнерусской ономастики, показывает, что это имя несёт в себе сакральное содержание, в котором аккумулировалась древнерусская история на протяжении длительных периодов от её глубинных истоков, а также история других народов России, в частности, саамов Кольского полуострова.
Имя Кола, как явствует из приведённых материалов, связано с традициями древнерусских солярных культов, но можно предполагать его более древнее, тотемное происхождение, восходящее ещё к медвежьим культам (см. предыдущий пост). Возможно, имя Кола являлось теонимом очень древнего происхождения, которым нарицалась женская ипостась солнечного божества. Более определённый ответ можно получить, только продолжая изучение этого имени с привлечением широкого круга материалов по культам солнцепоклонства.
Лидия Грот,
кандидат исторических наук
Перейти к авторской колонке
