История российско-немецких научных связей знает немало ярких примеров, одним из которых по праву считается академик Герард Фридрих Миллер. Он занимался многими гуманитарными дисциплинами, оставив богатое наследие. Однако в контексте русской истории Миллера нередко связывают с так называемой норманнской теорией, которая получила развитие среди некоторой части немецких учёных в первой половине XVIII века. Его имя обычно называют в числе «основоположников норманизма», наравне с Байером и Шлёцером. Действительно ли Миллера уместно причислять к ним?
Герард Фридрих Миллер на портрете художника Э.В. Козлова и на памятнике исследователям Сибири в Ханты-Мансийске
В историографии традиционно существуют противоречивые оценки взглядов Миллера по древнерусской истории. Он посвятил варяжскому вопросу и проблеме начала Руси около полувека, неизменно возвращаясь к ним снова и снова на протяжении всей своей жизни и научной деятельности. В начале карьеры молодой Миллер был последователем востоковеда Готлиба Зигфрида Байера, который фактически инсталлировал в российскую науку шведские политические концепции своего времени. Однако позднее Миллер изменил ранним увлечениям, отказавшись от многих классических постулатов «норманнской теории». Его позиция по варяжской проблеме претерпела развитие, что свойственно многим крупным научным фигурам, к каковым, вне сомнения, относится и Миллер.
Впрочем, при внимательном рассмотрении в троице отцов-основателей норманизма с натяжкой останется один лишь Байер, который и сам не обошёлся без сторонней помощи. Миллер лишь в юности полностью разделял положения Байера, но потом его взгляды эволюционировали и претерпели существенные изменения. Шлёцер же внёс в норманнскую теорию разве что «лингвистические» изыски вроде тех, что позволяли, например, производить слово «барин» от слова «баран». В целом, «норманизм» не был традиционен для немецкой научной мысли первой половины XVIII века. Его истоки вели в Швецию, точнее, в идеологические хитросплетения шведской политической истории.
Герард Фридрих Миллер обратился к варяжской проблеме в начале 30-х годов XVIII века. В 1732 году он выступил с идеей выпускать немецкоязычный журнал по русской истории, получившей название «Sammlung russischer Geschichte». В одном из первых номеров он опубликовал статью «Известие о древней рукописи русской истории Феодосия Киевского». Миллер предложил подробный пересказ текста Повести временных лет на немецком языке с элементами исследовательского характера в виде авторских комментариев, в которых он обозначил свою позицию, как сторонник скандинавского происхождения варягов – основателей древнерусской государственности.
А.Н. Котляров отмечал, что «небольшие миллеровские пояснения сыграли роль первотолчка для развития в России норманистского течения».1 Но нельзя не увидеть в этом определённого преувеличения. В историографии комментарии Миллера, как и упомянутая публикация целиком, остались, скорее, в разряде курьёзов, которые можно простить молодому исследователю. Тогда ещё Миллер плохо владел русским языком и не мог самостоятельно работать с источниками. А.Б. Каменский назвал «досадной ошибкой» тот факт, что в работе с Повестью временных лет Г.Ф. Миллер слишком доверился переводчику, который приписал авторство летописи игумену Киево-Печерского монастыря Феодосию. По этой причине летописец Нестор на Западе достаточно долгое время был известен под именем Феодосия.2
Проблема, которую ставил перед собой Миллер, была типична для методологии первой половины XVIII века: «Рюрик, откуда призван ли, чтоб стать самовластным государем?»3 Поэтому он обратился к генеалогиям, и не случайно, когда историк-любитель П.Н. Крекшин в 1746 году подал на рассмотрение Сената «Родословие великих князей, царей и императоров», в котором род Романовых возводился к князю Рюрику, работа была передана в Академию наук и попала на отзыв Миллера.
При этом становление взглядов Миллера по варяжскому вопросу происходило на фоне уже сложившейся генеалогической традиции, которая была популярна у многих немецких авторов. В соответствии с ней происхождение варягов связывали с северной Германией, а точнее, с Мекленбургом и Померанией. Мекленбургская генеалогическая традиция сформировалась под влиянием уникального корпуса источников, которые, с одной стороны, согласовывались с письменной традицией Герберштейна, Мюнстера и других средневековых писателей, а с другой – соответствовали данным древнерусских летописей.
Согласно мекленбургским родословным, Рюрик был сыном варяжского князя, погибшего в 808 году при отражении датского нападения на город Рерик на южном берегу Балтики. Вокруг этих генеалогий в первой половине XVIII века шла оживлённая полемика, которая затихла после того, как споры о происхождении варягов переместились в Россию. Однако вряд ли вполне обоснованно писал П. Гоффман о том, что именно Миллер поставил точку в упомянутой дискуссии после выхода в 1754 году его работы «Bedenken über zwo Vermählungen, womit das Geschlecht der alten Grossfürsten von Russland vermehret werden wollen».4 Дискуссия продолжилась, но Миллер уже не принимал в ней участия.
В 1749 году Г.Ф. Миллер выступил оппонентом Михаила Васильевича Ломоносова и предложил свою диссертацию «Происхождение народа и имени российского». Инициаторами её обсуждения стали фактические руководители Академии наук И.Д. Шумахер и Г.Н. Теплов, последний из которых, в частности, обвинял Миллера в неосторожных высказываниях, «что скандинавы победоносным своим оружием благополучно себе всю Россию покорили».5 Текст был первоначально издан на латыни и переведён на русский язык. Кстати одно время ошибочно считалось, что печатные варианты доклада были уничтожены.6
Основная мысль Миллера состояла в том, что варяги, которые пришли вместе с Рюриком, и само название Русь были скандинавского происхождения. Он постулировал идеи покойного к тому времени академика Г.З. Байера, делая вывод об организующей роли скандинавов в создании российского государства. Эти предположения, конечно, шли в разрез с бытовавшей тогда традицией о происхождении варягов из северной Германии. Но труд Байера, подкреплённый вековой шведской идеологией, пока оказался для него убедительнее.
Важнейшую роль в концепции Миллера играл его комментарий летописного известия о варяжской дани и изгнании данщиков накануне появления на исторической арене князя Рюрика. Миллер полагал, что дань со славян собирал датский конунг Рагнар Лодборг, который «завоевал Россию, Финляндию и Биармию и отдал оные земли во владение своему сыну Витзерку». Однако Витзерк вскоре будто бы погиб в Прибалтике, и новгородские словене смогли освободиться от дани.7
Концепция Миллера была неприемлема для Ломоносова, которого поддержали профессора И.Н. Попов, В.К. Тредиаковский и С.П. Крашенинников. С основными положениями миллеровской диссертации высказал несогласие и В.Н. Татищев, который написал: «Хотя вижу, что г. Миллер в разглагольствовании о начале народа русского иначе, нежели я, писал, но я не хотел ни его порочить, ни моего более изъяснять, а отдам в его лучшее рассуждение, дабы ему дать причину лучшее изъяснение издать».8
М.В. Ломоносов прямо отрицал скандинавскую этимологию названия Русь, связывая её с племенем роксоланов, и особенно возражал против того, что Миллер принимал тезисы Байера без должной проверки. Например, он указывал на то, что корень рус неизвестен в скандинавских языках, но широко распространён на южном побережье Балтийского моря. В работе Миллера Ломоносов усматривал «множество пустыши и нередко досадительной и для России предосудительной».9
Томский историк Л.П. Белковец, вступаясь за немецкого академика, указывала на то, что далеко не все обвинения Ломоносова носили объективный характер, иначе «можно сделать вывод, что Миллер был врагом России».10 Конечно, считать таковым Миллера у нас нет никаких оснований.
Удивительно, однако, что именно Ломоносов, а не Миллер, следовал немецкой генеалогической традиции, выводившей Рюрика с южнобалтийского побережья. В своей «Древней российской истории» он указывал на то, что «Рурик с родом своим, пришедшие в Новгород, (…) жили на восточно-южных берегах Варяжского (т.е. Балтийского – В.М.) моря, между реками Вислою и Двиною».11 Живой интерес Ломоносова к древней истории южнобалтийского региона отразился не только в его научных изысканиях, но и в поэтическом творчестве.12 При этом полемика Миллера с Ломоносовым не была столкновением немецкой и собственно русской точек зрения на вопрос о начале Руси, как обычно принято считать.
Под влиянием дискуссии с Ломоносовым, взгляды Г.Ф. Миллера на варяжскую проблему претерпели изменение. «Факт на первый взгляд поразительный, – писал немецкий историк Петер Гоффман, – если принять во внимание вражду между Миллером и Ломоносовым».13 Но Миллер выступил как принципиальный учёный, способный преодолеть личные отношения во имя научной истины.
Эволюция его взглядов была обусловлена и объективными обстоятельствами. Со временем сам Миллер стал серьёзным исследователем. После многолетней сибирской поездки он выучил русский язык, которого не знал в ранние годы своего увлечения русской историей, и это дало ему полноценную возможность обратиться к огромному массиву новых источников. Наконец, Миллер смог лучше узнать русский народ, став поистине русским учёным, как многие сотни и тысячи немцев, связавших свои судьбы с Россией. Он узнал великую страну, о которой на Западе всегда имели весьма смутное, а зачастую невежественное представление.
Миллер отказался от скандинавской исторической литературы, как от единственного источника, и даже начал критиковать шведов, обвиняя их в националистической апологетике. Он обратил внимание на западноевропейские источники, но также стал воспринимать их критически. «Иностранцы весьма неточны и делают много ошибок», – отмечал Миллер в письме к У. Коксу от 4 октября 1778 года.14 Но к традиции северно-германских генеалогий он так и не обратился. Как, впрочем, и к наследию Герберштейна, субъективно полагая, что тот подобен прочим иностранцам, писавшим о Руси и России.
В начале 60-х годов XVIII века Г.Ф. Миллер начал печатать в «Ежемесячных сочинениях» свой труд «Краткое известие о начале Новгорода», в котором довёл новгородскую историю до середины XVII века.15 Он уже писал о том, что Рюрик появился в новгородской земле в качестве предводителя наёмной дружины, связывая происхождении русского народа с «роксоланами», но считая их не славянским (как Ломоносов), а готским племенем.
Впоследствии Миллер отошёл от скандинавской трактовки варяжского вопроса, высказав в своей работе «О народах, издревле в России обитавших» мнение, что варягами собирательно называли все северные народы, занятые мореплаванием по Балтийскому (Варяжскому) морю.16
Данное утверждение в те годы было чрезвычайно интересным. Миллер высказал любопытную догадку, хотя подробнее этот аспект был проработан в историографии существенно позже. К примеру, В.В. Фомин пишет о том, что термин «варяги» (изначально обозначавший конкретное племя с южнобалтийского побережья) с определённого момента мог пониматься на Руси расширительно.17 С конца XII века он полностью исчезает из новгородского делопроизводства, где был заменён словом «немцы», как называли в России всех иностранцев из Западной Европы вплоть до екатерининских времён. Уже в XV веке русские летописи, опиравшиеся на новгородскую традицию, писали о том, что Рюрик пришёл «от немцев».
Отказался Миллер и от тезиса о «норманнской экспансии» на Русь, подчеркнув особенное происхождение российской монархии и высшей знати, которое он связывал теперь не с завоеванием (как в странах Западной Европы), а с неким договором с варягами.18
На протяжении всего своего научного служения России Г.Ф. Миллер не был последовательным норманистом. Он представляется нам учёным, взгляды которого закономерно развивались. Увлекшись в ранние годы норманнской теорией, Миллер не привнёс в неё ничего нового, и со временем вообще отказался от её главных постулатов.
К сожалению, в литературе не всегда принимается во внимание развитие миллеровских взглядов на русскую историю, и самого Миллера по-прежнему предпочитают именовать одним из основоположников норманизма, который традиционно считается сугубо политическим течением, враждебным России. Однако Г.Ф. Миллер был объективным исследователем, искренне любившем, хочется верить, нашу страну, ставшую для него второй Родиной.
Всеволод Меркулов,
кандидат исторических наук
Перейти к авторской колонке
