Национально-освободительная война 1380 года освещалась прежде всего в устных рассказах ее участников. Центральной темой их было сражение на Куликовом поле. На основе кристаллизации первых впечатлений складывались более или менее устойчивые повествования, исполнявшиеся одними и теми же лицами достаточно часто. Это обычное для устной традиции явление: наиболее талантливого рассказчика-очевидца слушают особенно охотно, и его рассказ приобретает вследствие этого ту степень полноты и детализации, какая в наибольшей мере удовлетворяет слушателей более или менее однородной социальной среды.
Один из таких устоявшихся обстоятельных рассказов о событиях 1380 года был записан, очевидно, в Полоцке в 1386 году. Здесь он составил основу подробной Повести о Куликовской битве, написанной тогда кем-то из окружения князя Андрея Ольгердовича. Рассказчиком был один из его сподвижников, участвовавший вместе с ним в Куликовской битве. Повесть, использовавшая, кроме этой записи, выборку из синодиков (перечней погибших для поминания их в церквях) и ряд литературных источников, отразила политическую ориентацию на союз с Москвой против литовкого князя Ягайла, а также резко отрицательное отношение к рязанскому князю Олегу, вызванное главным образом политической ситуацией 1386 года, и связанные с тогдашними событиями личные настроения князя Андрея Олъгердовича.
Полный извод основной редакции Повести о Куликовской битве использовался как материал для более или менее сокращенных обработок и только во второй четверти XVI в. целиком попал в летописный свод. Устный же рассказ, составивший в 1386 году основу Повести о Куликовской битве, продолжая бытовать в пересказах, постепенно превращался в историческое предание; оно взаимодействовало в устной традиции с героическим Сказанием о Задонщине. Это Сказание представляло собой возникшее по свежим следам событий поэтическое прославление героев Куликовской битвы, соединенное с оплакиванием павших. Оно было плодом устного творчества на основе поэтической традиции героических сказаний, более ранним порождением которой являлось Слово о полку Игореве. В результате соединения в устном репертуаре Сказания о Задонщине (и, вероятно, других сказаний такого рода) с продолжавшим эволюционировать развернутым преданием о войне 1380 г. возникло Сказание о Мамаевом побоище, которое перемежало прозаическое повествование и поэтические пассажи. В жанровом отношении оно было близко памятникам средневекового германского эпоса и аналогично скандинавским сагам, включавшим в свой текст поэтические произведения скальдов. Сказание о Мамаевом побоище (как и Сказание о Задонщине) в начале отражало, в основном, настроения той же социальной среды, из которой вышел ранее устный рассказ, легший в основу Летописной повести о Куликовской битве. Это было главным образом воинское окружение близких по своим политическим интересам и, очевидно, связанных личной дружбой князей Владимира Андреевича Серпуховского и братьев Ольгердовичей – Андрея князя Полоцкого и Дмитрия князя Брянского и Трубчевского.
Вскоре после появления Сказания о Задонщине в Новгороде создается Сказание о новгородцах. Оно возникло как полемический ответ на Сказание о Задонщине и как продолжение того пассажа его, где говорилось о медлительности новгородцев во время сбора русских войск для отражения нашествия. Пафос Сказания о новгородцах состоял, прежде всего, в подтверждении участия новгородского войска в войне 1380 г. По-видимому, именно этому Сказанию обязан своим происхождением эпический перечень числа погибших в Куликовской битве князей и бояр от разных земель Руси, в котором новгородские воеводы упомянуты были первыми после белозерских князей. Все эти три сказания представляли собой устные произведения, передававшиеся и варьировавшие соответственно закономерностям фольклорной традиции. Позже их появления создается письменным путем пространная редакция Сказания о Задонщине. Основу ее составила запись одного из вариантов краткой редакции, за которой еще в устной традиции закрепилось авторство Софония Рязанца (подобно тому, как авторство скальдов закреплялось в изустной передаче скальдической поэзии). Составитель пространной редакции Сказания о Задонщине кроме краткой его редакции использовал, несомненно, Сказание о новгородцах и, по-видимому, Сказание о Мамаевом побоище. Пространная редакция Сказания о Задонщине предназначалась для устного исполнения. Она действительно вошла в устный репертуар, но бытовала и в рукописях (служивших, вероятно, пособием для устного исполнения). Дошедшие рукописи Сказания о Задонщине отразили взаимодействие ее устных и письменных текстов, а также взаимодействие ее редакций в устном репертуаре.
Запись устного Сказания о Мамаевом побоище (авторство которого, по-видимому, в устной традиции тоже приписывалось нередко Софонию Рязанцу) была положена в основу Повести о Мамаевом побоище. Вторым источником фактических сведений для составителя этой Повести послужила разрядная память. Она представляла собой сжатое, но детальное описание фактов с преимущественным вниманием к деятельности великого князя и к фиксации имен исполнителей его распоряжений. Это был, очевидно, документ, составленный (на основе личных воспоминаний, рассказов участников войны и слухов о судьбе Мамая) одним из приближенных Дмитрия Донского какое-то время спустя после событий. Возможно, что текст сначала предназначался для использования в летописи. По жанру он был весьма близок позднейшим разрядам. Следов использования Памяти о Куликовской битве в летописных сводах первой половины и середины XV в. не обнаруживается. Можно предполагать, что это следствие, во-первых, существования шире охватившей факты войны 1380 г. Летописной повести о Куликовской битве, во-вторых, – тех же причин, которые побуждали исключать из самой этой повести подробный перечень лиц, руководивших тогда русскими войсками. Повесть о Мамаевом побоище, составление которой было, очевидно, связано с Троице-Сергиевым монастырем, использовала и местное предание о посещении его Дмитрием Донским перед отправлением в поход, а также ряд литературных источников.
Дальнейшая эволюция рукописной Повести о Мамаевом побоище шла параллельно эволюции устного Сказания о Мамаевом побоище. Позднейшие его варианты, обогащаясь включением ранее не использованных припоминаний, оказывали влияние как на последующие редакции и изводы Повести, так и на отдельные ее списки. Подобным же образом воздействовали на Повесть Сказание о Задонщине и Сказание о новгородцах, каждое из которых в устном репертуаре имело множество вариантных различий. На материале этой Повести удается проследить существование нескольких устных версий Сказания о новгородцах. Многочисленные рассказы непосредственных участников сражения на Куликовом поле порождали, несомненно, в тогдашнем фольклоре и другие героические сказания, предания, легенды, некоторые из которых оказали существенное влияние на Повесть о Мамаевом побоище и воздействовали в отдельных случаях на позднейшие разновидности Летописной повести о Куликовской битве. Есть достаточные основания предполагать, в частности, существование особых сказаний о подвигах Пересвета и Осляби. Следы таких сказаний сохранились не только в средневековых рукописях, но и в кратких преданиях, записанных собирателями фольклора уже в XIX и XX вв. По-видимому, наиболее широкую и устойчивую популярность приобрело в фольклоре Сказание о подвигах Захария Тютчева, который был отправлен для переговоров с Мамаем незадолго до Куликовской битвы, а затем участвовал и в самом бою. Оно несколько раз было использовано редакторами и переписчиками Повести о Мамаевом побоище. В устном репертуаре это Сказание контаминировалось со Сказанием о Мамаевом побоище, использовало мотивы Сказания о Задонщине и, вероятно, некоторых других устных произведений, отзывавшихся на Куликовскую битву. Одна из развернутых устных версий Сказания о Захарии Тютчеве была записана в XIX в. на севере России. Другая версия этого сказания, попавшая на Балканы, была здесь переработана в юнацкую песню. В том же XIX столетии были опубликованы две записи различных вариантов этой песни, одна из которых принадлежала выдающемуся собирателю южнославянского фольклора Вуку Караджичу. Обе версии испытали воздействие поэтики былин. В свою очередь героические сказания, предания и легенды, обязанные своим появлением Куликовской битве 1380 г., битве на реке Воже 1378 г. и другим событиям борьбы с Ордой в последней четверти XIV в., весьма существенно повлияли на былины.
По-видимому, в XV столетии (а частично, может быть, уже в конце XIV в.) оформились былины, посвященные успешному отражению татарского нашествия. Создание этих былин происходило, очевидно, на территории Новгородской земли. Сюжетная основа их в значительной степени восходила к былинам более древним, отзывавшимся на борьбу против нашествий степных кочевников еще во времена Киевской Руси. В ряде случаев переделки древних былин оказывались, по-видимому, малосущественны и сводились преимущественно к внесению отдельных исторических реалий (например, имени Мамая как предводителя вражеских войск, названия «Куликово поле») или второстепенных сюжетных мотивов, обязанных фактам последней четверти XIV века. Это еще не влекло за собой такой переработки, которая позволяла бы говорить о появлении новых произведений былинного эпоса. Но появлялись и действительно новые былины. В них исторические события этого времени отразились достаточно существенно. Таковы, прежде всего, три произведения: «Камское (Мамаево) побоище», «Илья Муромец и Ка́лин-царь», «Ермак и Ка́лин-царь». Первое из них как бы суммарно поэтизировало реалии 1380-1382 гг. в их совокупности, второе иносказательно отобразило главным образом саму Куликовскую битву, предметом третьего оказалась битва на р. Воже. Однако и эти былины появились на основе переработки предшествовавших былин, часть которых продолжала существовать в устном репертуаре и после распространения былин новых. Актуальный материал для них черпался главным образом из устных героических сказаний. Непосредственно на эти былины повлияли Сказание о Мамаевом побоище, Сказание о новгородцах, Сказание о Задонщине, Сказание о Захарии Тютчеве, а также некоторые из дошедших до нас преданий и легенд, в частности, – записанное в XIX веке предание об участии рязанца Ермака в битве 1378 г.
Воздействовали на эти былины и другие устные произведения, конкретно отражавшие крупные исторические события того времени. Это относится не только к фактам освободительной борьбы русского народа против Орды. На былины данного круга повлияли и принесенные в то время с Балкан рассказы о наиболее выдающемся эпизоде решающего сражения между сербами и турками на Косовом поле в 1389 г. – убиении султана Мурада I сербским витязем Милошем Кобиличем. Таким образом, не только русский фольклор о Куликовской битве отразился в устном репертуаре южных славян, но и южнославянский фольклор о Косовской битве отображался в русских былинах. Былины перерабатывали впечатления от событий 1380 г., через посредство устных произведений, прямо отображавших эти факты, и в приложении к позднейшей истории взаимоотношений с Ордой. Наиболее ярким примером является повествующая о свержении татарского ига былина «Добрыня и Василий Казимирович». Она возникла, очевидно, путем переработки древнего былинного материала под воздействием Сказания о Захарии Тютчеве и соединилась в основной своей версии с первыми впечатлениями от событий 1480г., связанных с реальной деятельностью новгородского посадника Василия Казимира. Для былин, повествующих о борьбе против татарского ига вообще характерно игнорирование руководящей роли в этой борьбе Москвы и выдвижение новгородских персонажей. Причиной являлась главным образом почти постоянная неприязнь между московскими властями и Новгородской республикой, в пределах которой продолжал полнокровно существовать былинный эпос, угасавший в условиях ордынского ига на остальной территории Руси.
Обнаружилась неосновательность мнения, будто былины об отражении татарского нашествия испытали влияние Повести о Мамаевом побоище. Это мнение не раз высказывали мимоходом даже авторитетные исследователи русского эпоса. Оно объяснялось тем, что не были еще конкретно установлены, хотя бы гипотетически, фольклорные источники самой этой Повести. Теперь обнаруживается, что на былины воздействовала не сама Повесть о Мамаевом побоище, а устные произведения, непосредственно отразившие события I380 г. и послужившие источниками как для этих былин, так и для Повести. Былины данного цикла образовались и не путем постепенного искажения исторических песен о событиях последней четверти XIV в. Нет достаточных данных, которые позволяли бы говорить о широком бытовании тогда подобных песен. Но несомненно, что первичное поэтическое отражение эти события получали в героических сказаниях. Что же касается самих былин, то их жанровая специфика в эту эпоху была уже достаточно стабильна. Исторические события оказывали в то время воздействие на сюжеты былин не непосредственно. Промежуточным звеном являлась фольклорная традиция, представленная повествованиями различного жанра. При этом главным источником исторической актуализации былин являлись, насколько позволяет судить материал, именно героические сказания – исчезнувшая разновидность полупрозаического фольклора, достаточно близкая к былинам по своей художественной системе.
Из содержания былин ясно, что опосредованное воздействие на них исторических фактов отнюдь не свелось к более или менее поверхностным отголоскам: преобразовывались прежние эпические сюжеты, появлялись и распространялись новые былины. Это явилось результатом мощного воздействия на былинный эпос широко захвативших фольклорную традицию новых исторических впечатлений. Они правдиво – хотя и по-разному – отображались в летописях и в других исторических сочинениях средневековья, использовавших устные источники. Поэтому принципиально вполне оправдано привлечение всей совокупности подобного материала для уяснения того, как конкретно протекала борьба за освобождение Руси от ордынского ига, как эти важнейшие события запечатлелись в сознании их современников и отложились в народной памяти последующих поколений. Суммарное осмысление дошедших до нас письменных и устных источников не оставляет сомнений в том, что исключительное значение Куликовской битвы оказалось вполне адекватно осознано всеми слоями русского народа. Но понимание эпохальности этого факта нарастало постепенно – по мере того как становились реально осязаемы его исторические последствия: полное уничтожение зависимости от Орды к исходу XV века, ликвидация остававшихся очагов агрессивности на Волге в XVI столетии, начало освоения земель за Уралом. Такие свершения стали для России возможны и жизненно необходимы именно после решающего перелома в народном самосознании, который принесла победа на Куликовом поле.
Неудивительно, что к этому периоду русской истории относится и наиболее интенсивная работа над рукописным наследием, отображавшим осмысление Куликовской битвы ее современниками: повествования о ней компилируются и расширяются введением дополнений из продолжавших бытовать устных преданий, создаются всё новые редакции основанной на фольклоре Повести о Мамаевом побоище, за счет нее обогащаются даже почти документальная Летописная повесть и даже созданный на Украине Синопсис. Интенсивность этого процесса не затухает вплоть до конца XVII века. Только ослабление традиций древнерусской культуры в период петровских преобразований обусловило постепенное оттеснение на периферию народного сознания памяти о Куликовской победе. Но посвященные ей лубочные листы еще двести лет оставались повсеместным элементом простонародного быта дореволюционной России.
Летописные повествования о Куликовской битве в их отношении к устным первоисточникам требовали специального рассмотрения. Как уже сказано выше, подробный устный рассказ участника Куликовской битвы был записан и литературно обработан в 1386 году в Полоцке приближенным полоцкого князя Андрея Ольгердовича. Этот князь, сыгравший значительную роль в сражении, принадлежал к ближайшему окружению героя битвы князя Владимира Андреевича Серпуховского – двоюродного брата великого князя Дмитрия Ивановича. Возникшая тогда на устной основе Летописная повесть о Куликовской битве дошла до нас полностью только составе Новгородской летописи по списку Дубровского. Она передает текст летописного свода, созданного в 40-х годах XVI века по инициативе митрополита Макария, бывшего до того новгородским архиепископом. Работа над этим сводом велась в Новгороде при участии служивших там у архиепископа потомков одного из московских воевод, возглавивших русские полки в 1380 году. В распоряжении составителей свода были, очевидно, материалы московского государственного архива, среди которых и находился экземпляр подробной Летописной повести о Куликовской битве, составленной некогда по свежим следам знаменательного события. Сохранившиеся летописные своды XV столетия использовали эту Повесть с сокращениями. Главные из них были обусловлены тогдашней политической обстановкой. Забота прямых наследников Дмитрия Донского об удержании великокняжеского престола требовала устранения из Повести всего, что хоть в какой-то мере могло быть истолковано в ущерб прославлению личных заслуг победителя на Куликовом поле. Ближайшие потомки князей и бояр, руководивших тогда русскими войсками, спустя полвека оказывались в противостоящих политических группировках, что, вероятно, обусловило и исключение из Летописной повести перечня воевод, возглавлявших русское войско. Результатом этих изъятий явился тот извод основной редакции Повести, который читается в наиболее известных летописях, восходивших к Новгородско-Софийскому своду 30-х годов XV века.
Еще более радикальные сокращения в предшествовавших ему сводах вызваны были, очевидно, стремлением привести общий объем Повести в приблизительное соответствие с описаниями других военных столкновений, о которых сообщалось гораздо короче, чем была описана в этой Повести Куликовская битва. Ее значение после трагических событий 1408 г. представлялось тогда гораздо меньшим, чем оно было в действительности и начало осознаваться впоследствии (неуместными представлялись в тот период и резкие выпады Повести против Олега Рязанского). Но уже в XIV веке эта Повесть была включена в Летописец Великий Русский 1389 года, который не сохранился. Дошли до нас восходящие к нему сокращенные тексты. Такова очень краткая передача Повести о Куликовской битве, попавшая в Новгородскую первую летопись младшего извода. Другое сокращение находилось в составе несохранившейся Троицкой летописи, текст которой передают дошедшие Симеоновская летопись и Рогожский летописец. По справедливому выводу А.А. Шахматова, в них находится лишь извлечение из подробной редакции. В гораздо меньшей степени сократил Летописную повесть составитель недошедшего Новгородско-Софийского свода 1430-х годов. К нему восходят, как доказал А.А. Шахматов, Новгородская четвертая и Софийская первая летописи, а через их посредство – ряд позднейших памятников общерусского летописания.
Сопоставление названных летописей с Летописью Дубровского показало, что именно в ней сохранился первоначальный вид подробной редакции Повести. В этом новгородском памятнике XVI века до нас дошло наиболее богатое фактами летописное повествование о ходе сражения на Куликовом поле. Только в этой летописи сохранилось не попавшее в другие летописные тексты подробное описание распределения воевод и расстановки русских полков перед боем; только в ней есть рассказ о решающем эпизоде сражения – ударе русского засадного полка; именно эта летопись сообщает о поисках после битвы потерявшего в ней сознание великого князя, а затем – об объезде им поля боя вместе с князем Владимиром Андреевичем Серпуховским. Достоверность сообщаемых здесь сведений следует, прежде всего, из того, что это описание было основано на непосредственных впечатлениях участника битвы. Однако устные повествования о ней продолжали, конечно, пересказываться, обогащаясь сведениями, исходившими от других участников событий 1380 года и поэтическими их прославлениями. Таким путем и возникло устное Сказание о Мамаевом побоище, которое затем подверглось литературной обработке, составив основу Повести о Мамаевом побоище.
В этом памятнике, в отличие от Летописной повести о Куликовской битве, есть конкретные сведения о новгородских ее участниках. Синодик одного из храмов Великого Новгорода содержал упоминание о новгородцах, убитых на Дону при великом князе Дмитрии Ивановиче. Это прямое свидетельство вполне надежного источника не оставляет сомнений, что участие новгородцев в Куликовской битве – исторический факт. Молчание о данном факте новгородских и московских летописцев XIV-XVI вв. имело веские причины. Они объясняются достаточно известной тогдашней общей исторической обстановкой, приведшей к резкому обострению отношений между Новгородом и Москвой вскоре после сражения на Куликовом поле, а также – малоизвестными конкретными обстоятельствами событий 1380 года, отразившимися в западных источниках того времени. Летописная повесть о Куликовской битве, ориентированная на Москву и вошедшая в сохранившиеся памятники летописания XV-XVI столетий, главное внимание уделила, естественно, самому Дмитрию Донскому и его подручным князьям. Эта повесть только суммарно говорит о сборе войск из русских земель под знамена великого князя. Здесь не упомянуто ни одного княжества и ни одной области, хотя из текста явствует, что в помощь Москве другие земли Руси прислали крупные по тому времени силы – от сорока, до девяноста тысяч воинов. Неудивительно, что повесть, написанная в период военного противостояния Москвы и Новгорода, об участии новгородцев в освободительной войне на стороне Москвы не упомянула.
Немалую ценность представляют в данной связи показания немецких хроник, почти не привлекавшиеся историками войны 1380 года. Эти сведения помогают объяснить странное лишь на первый взгляд молчание старших летописей самого Новгорода об участии в войне новгородцев. Она окончилась победоносно для всех участвовавших в ней на стороне Москвы русских войск – за исключением новгородского, которое на обратном пути подверглось нападению литовских сил, шедших на помощь татарам, но не принявших участия в Куликовской битве. Так как это новгородское войско было сравнительно небольшим, эпизод сочли недостаточно существенным для закрепления в летописи. Тем более, что в 1382 году произошел разгром Москвы Тохтамышем, а затем резко ухудшились ее отношения с Новгородом.
Особый интерес представляет описание событий 1380 года в Новгородской Забелинской летописи. Этот текст рассматривался специально М.Н. Тихомировым и Л.А. Дмитриевым. Оба автора пришли к выводу, что, несмотря на позднее происхождение самой летописи, в ее тексте были использованы и источники, отразившие первоначальные записи рассказов о Куликовской битве. В Забелинской летописи не только рассказывается о прибытии новгородского войска на помощь великому князю Дмитрию Ивановичу, но сообщено также (в отличие от других источников), что он отправил перед этим гонцов в Новгород с призывом принять участие в отражении нашествия Мамая. Новгородская Погодинская летопись, совершенно не привлекавшаяся прежними исследователями сведений о Куликовской битве, включила особую редакцию Повести о Мамаевом побоище, которую можно назвать сводной редакцией. Повествование о присылке новгородцами своего контингента на помощь великому князю эта редакция передала со значительными сокращениями в частностях, но без изменений в существе. При описании начала боя здесь сообщено, что новгородский отряд был на левом крыле русского войска. Главным источником внесенных дополнений явилась разновидность текстов основной редакции Повести о Мамаевом побоище, которая дошла в списке Михайловского и сходных с ним. Составитель пользовался, очевидно, и непосредственно фольклорным материалом. Дошедший в новгородской летописи текст отличается, вместе с тем, ясно выраженным стремлением к критической проверке и исправлению передаваемых сведений.
Существенный интерес представляет известие той же летописи под 1381 годом – о событии, тесно связанном и с Куликовской битвой, и с участием в ней новгородцев. Здесь сказано, что по завету о победе над Мамаем новгородцы возвели церковь святого Дмитрия на Славкове улице. В одном из списков, среди внесенных туда добавлений читается гораздо более подробное сообщение о том же, где говорится, что этот храм был построен по обещанию великого князя Дмитрия Донского, данному им во время войны с Мамаем. Это известие представляет собой выписку из краткой летописи самой церкви Дмитрия Солунского. Один из списков этой летописи был некогда известен историку новгородских древностей архимандриту Макарию, другой находится сейчас в Новгородском музее (и был опубликован автором этого проекта). Там читается аналогичное сообщение. Подробности подобного рода, довольно часто добавляемые младшими летописями Новгорода в более лаконичные известия старших летописей, во многих случаях удалось проверить и отыскать их источники. Такими источниками являлись записи в церковных синодиках, копии древних надписей и т.п. Составители новгородских летописей XVII века проводили серьезную по тому времени источниковедческую работу и были далеки от того, чтобы «примысливать» факты относительно постройки древних церквей.
Причастность Новгорода к историографии Куликовской битвы трудно переоценить. Мы не имели бы теперь вполне достоверных летописных свидетельств о важнейших эпизодах сражения, если бы не дошла Новгородская летопись по списку Дубровского. Близка ей по степени полноты сведений о сражении 1380 года Никоновская летопись, но в нее была включена не Летописная повесть, созданная на основе записи рассказа его участника еще в 1386 году, а компилятивная Киприановская редакция Повести о Мамаевом побоище, возникшая литературным путем в XVI столетии.
Сергей Николаевич Азбелев,
доктор филологических наук, профессор
