В письменных источниках Смутное время начала XVII столетия отражено довольно широко, и основные материалы давно введены в научный оборот. Гораздо хуже известны фольклорные произведения, хотя они представляют порой не меньший интерес для историков.
Князь Михаил Скопин-Шуйский встречает шведского воеводу Делагарди близ Новгорода в 1609 году (гравюра)
Некоторые были записаны еще современниками по свежим следам и отражают непосредственное восприятие и оценку только что свершавшихся тогда фактов. Другие зафиксированы собирателями фольклора уже в ХIX-ХХ веках и служат доказательством устойчивости припоминаний, которые в них отразились. Есть примеры, когда удается сопоставлять письменные фиксации различных устных отображений одних и тех же фактов, осуществленные в ХVII, в ХVIII, в ХIХ и в ХХ столетиях. Наиболее многочисленны так называемые местные предания, известные по записям нового времени на территориях, входивших некогда в состав Новгородской земли.
Такие тексты невелики по объему и по содержанию обычно небогаты. Лапидарные повествования сообщают о нападениях польско-литовских или шведских отрядов на русские и карельские селения, о грабежах и жестокостях интервентов, о фактах успешного противодействия им со стороны крестьян, но не о столкновениях воинских формирований. Как правило, это изложение припоминаний, непосредственно связанных с происходившим некогда в той местности, где предания оказались записаны. Обычно бывают названы деревни и села, но очень редко – имена людей, оказывавших сопротивление интервентам. Некоторые из таких преданий относятся к достаточно значимым событиям, которые отразились и в письменных источниках. Но историческая конкретность в ходе многократной изустной передачи порой оказывается оттеснена или даже замещена традиционными фольклорными мотивами.
Таково, например, не раз записанное предание о безуспешном походе шведов в 1611 г. с намерением захватить Соловецкий монастырь: благодаря вмешательству небесных сил все противники превратились в камни. Военные действия польско-литовских отрядов, которые в 1612-1613 гг. после неудачной попытки взять Каргополь разорили Шальскую волость, отражены преданием, повествующем о гибели врагов вследствие самоистребления: Бог наслал на них слепоту и они перебили друг друга. В других случаях события трактуются реалистично. Таковы варианты преданий, отразивших эпизод 1614 г., когда город Олонец был на некоторое время захвачен шведами, потом освобожден. Но эти предания очень кратки – в отличие от подробного повествован о последствиях разорения Свирского монастыря в 1612 г.
Исторической основой послужил разгром польско-литовских и шведских отрядов в бассейне рек Свирь и Оять. Согласно преданию, местные жители подстерегли врагов, отдыхавших после утомительного перехода, внезапно напали на их лагерь и в результате ожесточенного боя, понеся немалые потери, полностью истребили противников, отомстив за избиение братии и служек Свирской обители и воспрепятствовав, как сказано в предании, дальнейшим бесчинствам. Есть довольно подробное предание и о поражении, которое нанес иноземным грабителям вблизи Олонца отряд русских ратников, составлявший гарнизон этого города. Но в данном случае перед нами один из редких случаев, когда речь идет о действии регулярного войска, которым командовал не названный, однако, по имени русский боярин. Тексты преданий, записанных еще в ХIХ веке, отразили тогдашнюю манеру собирателей публиковать такие материалы в собственном пересказе.
Гораздо более точно фиксировались тексты песенные, связанные размером и ритмом. Именно в них находятся наиболее интересные отклики на события Смуты. В двух десятках записей известна песня о Лжедмитрии I, повествующая о его воцарении, женитьбе и гибели. Большинство фиксаций песни было осуществлено в пределах Новгородской земли. Иногда в этой песне говорится и об убиении царевича Дмитрия, которое в некоторых вариантах приписано Григорию Отрепьеву. Все записи сделаны уже в новое время. Интересна запись начала ХVII века, произведенная в пределах Новгородской земли и представляющая оплакивание своей судьбы Ксенией Годуновой. В единственной записи сохранилась и песня о Лжедмитрии II. Но она осуществлена уже в середине ХIХ в. в Саратовской губернии. Однако успешные военные действия против войск Лжедмитрия II, связанные с Новгородской землей, отражены тремя песнями и былиной, наиболее интересные записи которых были сделаны именно в пределах Новгородской территории и в местах, куда переселялись новгородцы. Это произведения, посвященные князю Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, на которых стоит остановиться подробнее.
Историческая основа их достаточно известна. Во главе собранного на Новгородской земле русского войска и вместе с союзными шведскими полками Скопин очистил от интервентов, сторонников Лжедмитрия II и других отрядов значительную территорию, освободив несколько городов и сняв блокаду Москвы. Популярность Скопина в народе и в армии была исключительно велика – в противоположность неприязни к царю Василию Шуйскому. Часть враждебных ему войск прислала депутацию к Скопину, предлагая содействие в захвате власти. Эти предложения были Скопиным категорически отвергнуты. Но у Василия Шуйского появились подозрения относительно целей Скопина; против него интриговали завистники, в особенности брат царя Дмитрий Шуйский, бывший воеводой до назначения Скопина и потерпевший неудачу. Хотя Скопину надо было продолжать поход, царь вызывает его в Москву – для воздания почестей. Близкие убеждали Скопина не ехать, сознавая опасность; но отказ прибыть по царскому вызову был бы интерпретирован врагами Скопина как подтверждение домыслов о его намерении отнять престол у Василия Шуйского. Скопин приехал в Москву, где в его честь были устроены официальные торжества. Затем князь Воротынский пригласил его быть крестным кумом своего сына. Крестная кума – жена Дмитрия Шуйского (дочь известного злодеяниями Малюты Скуратова) на пиру по случаю крестин поднесла ему кубок, выпив который, Скопин почувствовал себя плохо. Его отвезли домой, где он скончался.
Помимо более или менее свободной передачи устных произведений о Скопине в составе летописи, исторической повести и других письменных памятников, существуют в непосредственных записях: лиро-эпический песенный отклик на гибель Скопина, несколько разновидностей эпической песни об его отравлении, былина о смерти Скопина и песня о его подвигах. Одна из записей этой песни была сделана уже в ХХ веке в Русском Устье – долгое время почти изолированном анклаве в заполярье Восточной Сибири, куда новгородцы, по их преданиям, начали переселяться еще в ХVI столетии. Эпическая традиция здесь сохранила черты архаики и даже особенности местного говора. Это проявилось и в здешнем варианте песни о Михаиле Скопине:
Он писал ярлычки скорописемки
Тому королю, королю шведскому:
«Ти, шведской мой король,
Будь мой старший брат,
Дай мне вспоможенье великое:
Абкружила круг меня тварь поганая,
Не дает мне ни пройти ни проехати.
Дай мне силушку иж трох жемель:
Иж первой жемли немцов-кашиверцов,
Иж другой жемли, жемли греческой,
Иж треччой жемли, иж шведской жемли.»
Дальнейшие события описываются в варианте середины ХIХ века из города Осташкова, относившегося тоже к поселениям Новгородской земли:
Король сам ярлыки распецатывал,
Король сам ярлыки переглядывал,
Королю ярлыки полюбилися:
«Михайло Скопин да Васильевиць!
Будь-ко ты мне названый брат,
Названый брат луцше родного;
Бери, бери силушки на помоць,
Сколько тебе силушки надобе!»
Не дожидаясь прибытия помощи из Швеции, Скопин собирает войско. Об этом пел самый знаменитый былинщик селения Кижи Трофим Рябинин во второй половине ХIХ века:
Да й садился тут Скопин да на добра коня,
Еще ехал-то Скопин да и во Новгород.
Он заутрену служил Пречистой Богородице,
На заутрену он положил пятьсот рублей,
На обедню полагал он целу тысящу.
Собирал ен мужичков да новгородскиих,
Говорил ен мужичкам да новгородскиим:
«Ай же мужички вы новгородские!
Соберите-тко мне силушки сорок тысящ
Да й повыгнать из Москвы литва поганая».
Эты мужички да новгородские
Собирали ему силушки сорок тысящ;
Ехал-то Скопин да к каменной Москвы
Со своими войсками со великима.
Далее, согласно сибирскому варианту из сборника Кирши Данилова, Скопин отправляется в поход и очищает «царство Московское»; повествуется о торжественных богослужениях в Москве по случаю победы, о великом пире и пении славы Скопину.
Песня о гибели Скопина ярче всего была представлена в беломорской ее редакции, варианты которой записаны на Терском и Зимнем берегах Белого моря и на Печоре. Здесь повествуется, что герой песни – победитель, чьи военные успехи и послужили причиной его отравления; близкие убеждают Скопина не ехать на торжество, где его могут изменнически погубить; зная, что ему грозит опасность, герой идет ей навстречу, дабы не дать повода для несправедливых обвинений; из поведения Скопина следует, что он не верит в предательство, хотя и знает о возможности его; исключительные почести, воздаваемые герою, явились для его завистников последним толчком к преступлению.
Финал трагедии передает песня, известная по единственной записи, сделанной в пределах Новгородской земли еще в начале XVII века. Здесь в сжатой форме переданы непосредственные впечатления современников: горе и сетования жителей Москвы, торжество завистников Скопина – бояр, сочувствие находившихся в войске Скопина шведов. Упомянуты и их дальнейшие действия – уже враждебные – после гибели общего полководца:
Ино что у нас на Москве учинилося,
С полуночи у нас в колокол звонили?
А росплачутца гости москвичи:
«А тепере наши головы загибли,
Что не стало у нас воеводы
Васильевича князя Михаила!»
А съезжалися князи-бояря супротиво к ним,
Мстиславской-князь, Воротынской,
А межу собою они слово говорили,
А говорили слово, усмехнулися:
«Высоко сокол поднялся
И о сыру матеру землю ушибся!»
А росплачутца свецкие немцы:
«Что не стало у нас воеводы
Васильевича князя Михаила!»
Побежали немцы в Новгород
И в Новегороде заперлися,
И многой мир-народ погубили,
И в латынскую землю превратили.
Былина о Михаиле Скопине известна в девяти вариантах и – судя по месту их записи – оформилась в северо-восточной части Новгородской земли, на Средней Печоре. Как писал еще столетие назад академик Всеволод Миллер,
на Печоре в устах сказителей исторический кн. Скопин-Шуйский, народный герой Смутного времени, погибший преждевременной смертью и оплакиваемый народом, превратился в богатыря кн. Владимира, и вся эпическая обстановка – Киев, Владимир, Апраксия, Илья Муромец, Добрыня Никитич – явилась на сцену из эпического склада. Яркий пример возникновения былины Киевского цикла из очень позднего материала.
Важный мотив выбора, отразивший в песне о гибели Скопина реальную ситуацию, сохранен и подчеркнут в былине:
Ай-я говорит ле Скопин да таковы слова:
«Ох ты ой еси, солнышко Владимир-князь!
А ще не пить мне-ка цяры – виновату быть,
А ще как выпить мне цяру – живому не быть».
А ще как берет Скопин во праву руку,
А ще как выпил Скопин к едину духу.
Ни в одном варианте былины не поясняется, почему и в чем Скопин окажется «виноват» если не выпьет подносимую чару, хотя сам этот мотив всюду подчеркивается, как подчеркиваются и зловещие признаки ядовитого питья.
Былина дает эпическое переосмысление центрального конфликта. Именно в том, что Скопин принимает и выпивает чару, состоит главный его подвиг. Эпическое величие героя, его исключительность, поставившие Скопина в один ряд с богатырями Киевской Руси, обусловлены не военными его победами, хотя без них он не имел бы права на свое место в эпосе. Военные победы такого же значения были одержаны и другими героями Смутного времени уже после гибели Скопина, и именно их успехи сыграли в войне решающую роль. Но решающие военные победы оказались подготовлены победой нравственной. В тяжкое время всеобщей смуты, когда борьба за власть между претендовавшими на законность, но мало различавшимися степенью беспринципности правителями и военачальниками приняла формы ожесточенные и уродливые, нравственный подвиг был не менее важен, чем подвиг воинский.
Современники и их потомки понимали, что исключительность Михаила Скопина проявлялась в его нежелании противозаконно захватить власть, хотя он имел к тому реальную возможность, в его готовности рискнуть жизнью ради доказательства этого нежелания, – вопреки клевете своих врагов, – и в смерти во имя нравственной над ними победы. В народном сознании стирались детали исторической ситуации, но надолго закрепилось общее понимание причин исключительности героя. На основе сохранявшихся еще в устной традиции немногих реалий, пользуясь средствами былинной поэтики, невозможно было передать это прямо. Былина передала сущность через условность.
Последовавшие факты Смутного времени отражены песнями о царе Василии Шуйском, о Ляпунове, о Минине и Пожарском. Но все эти немногочисленные записи осуществлены вне пределов Новгородской земли. Население ее было сравнительно мало затронуто исходными для этих песен событиями, будучи поглощено изнурительной борьбой в условиях шведской оккупации и разбойных действий польско-литовских отрядов.
Сергей Николаевич Азбелев,
доктор филологических наук, профессор
